Солдаты генерала мороза. Репортаж со встречи ветеранов подавления Пражской весны
Ностальгия
Памятника их военной операции на Поклонной горе нет, поэтому они собрались около стелы, посвященной Великой Отечественной войне. Этих людей объединяет то, что сначала они на танках «шли по правде», как писал поэт Евтушенко, а затем восстанавливали чехословацко-советскую дружбу, пострадавшую от подавления «социализма с человеческим лицом».
— Путин, ура! — кричит толпа у стелы. Реют флаги — чешский флаг и знамя Центральной группы войск. Нет уже той группы, и той страны, которая вводила танки, как и страны, в которую их вводили. Остались только эти люди. В Парк Победы они — не больше сотни человек — пришли помянуть погибших и вспомнить, как пили вино в Праге. «Была такая вещица, слива в коньяке. Для кондитеров продавалась в железной банке», — объясняет один человек в форме советского солдата другому. «Да я же с тобой ее пил, чего ты рассказываешь-то снова?» — отвечает ему второй. «Приятно вспомнить», — пожимает плечами первый.
Они ждут генерала Ермакова — предпоследнего, того, что командовал группой войск до 1987 года. Последнего, Воробьева, выводившего войска, здесь видеть не очень хотят из-за его либеральных взглядов. Ермаков, впрочем, так и не приехал. Парад пришлось проводить полковнику.
— Смирно, — заорал человек в форме казахских вооруженных сил, — погарнизонно рассчитайсь!
Несколько десятков бывших солдат расправили плечи.
Связист Анатолий Лагутин не стоит в общем строю, наблюдая эту картину со стороны: в парадах и построениях он давно разочаровался.
Анатолий Лагутин:
25 августа 1968 года я 17-летний иду по Красной площади. Несколько человек стоят с плакатами, один плакат запомнился особо: «За вашу и нашу свободу». Женщина с грудным ребенком была среди них. А потом, очень быстро, машина приехала и их — в нее. Там что-то очень быстро было все, и я ничего не понял. А через три месяца угодил туда, в Чехословакию. В ноябре, как меня призвали, нас повезли эшелоном из Калинина (Тверь. — Прим. ред.) до самой Чехии. Я пока ехал, об этом инциденте на Красной площади вспоминал. Конечно, они антисоветчики были в то время, но это их подвиг был, можно сказать. Выйти, заранее зная, что их упекут.
Так вот, мы ехали в Чехословакию, менять тех, кто там всю работу уже сделал. Я видел этих стариков, которые входили туда, мы их не трогали, они лежали просто на кроватях и все, ждали дембель. Мы к ним не приставали. Встречали чехи нас так себе. На стенах, на мостах, везде, где можно, было написано «долой оккупантов!». Мы и были оккупанты. Но я думал так: куда меня послали служить, там я служить и должен. Для их населения это было конечно не очень хорошо, что мы пришли. Сейчас все это осуждается. Но мы-то ничего плохого не делали. У нас часть была пополам с чешскими вояками и общая дорога. Ну и идет один — «комарад, дай закурить!». Так я в первый раз столкнулся с живым чехом. Но в город нас не пускали до конца 1969 года. Потом стали в патрули ходить пешочком через город. На обратном пути вина брали. Ноль восемь. «Черновица», что ли, называлось, — 90 копеек стоило. Очень мне нравилось. Ну мирно уже жили. А потом один решил даже себя сжечь. Я помню, как его звали: Ян Поллак. Когда его потушили, он спрашивал: почему так больно? Ты же себя бензином облил, дурак!
Построение
Перед казахским полковником бывшие солдаты Центральной группы войск выкрикивают названия подразделений, где они служили. Яремные вены вздуваются на шеях, но голоса все равно звучат словно из другой комнаты. Или из другой жизни.
— Пятнадцатая танковая дивизия!
— Я!
— Двести сорок четвертый танковый полк!
— Я!
— Двадцать девятый Идрицкий танковый полк!
— Я!
Российскому ТВ парад оказался неинтересен, но зато приехало чешское телевидение. Бывшие солдаты говорят в камеру:
— В Крупку привет передайте!
— Что?
— Крупка, нахер, город такой!
— А, знаю!
— Хорошие места, красивые, — говорят бывшие солдаты в советских гимнастерках и тут же смущаются. Камера отъезжает, секунд десять они молчат и затем объясняют друг другу: — Это для нас праздник. А для чехов — день траура.
— Стойте, никуда не уходите! Хотите вам подарю настоящего ветерана? — спрашивает меня человек с внешностью типичного гэбиста: темные очки, блестящий костюм. — Вот, Олег Шатунов, служил в ансамбле песни и пляски Центральной группы войск, 20 августа 1969 года прибыл в Чехословакию. Послушайте его стихи.
Олег Шатунов из ансамбля песни и пляски:
Стою у Карлова Моста и я в него хочу вглядеться.
Стою у Карлова Моста, отец рассказывал мне в детстве:
Победный сорок пятый год и все победе нашей рады,
И чешский говорит народ: спасибо братцы, комарады.
Дарила Прага нам сирень, мы принесли освобождение,
Нам не забыть тот майский день — Европы малое рождение;
Устали танки от войны — война-война, ты долго длилась —
Оглохли мы от тишины и музыка в стволы набилась.
Сынок! Коль будешь в Праге ты, сходи на кладбище в Ольшаны,
К могилам положи цветы, там спят российские иваны.
И вот я в Праге, майский день, тридцатилетие славной даты
И Прага дарит мне сирень как моему отцу когда-то.
А вот это я в Дукле написал:
Тишина над Дуклой в это утро. Только ветер шелестит листвой.
Лес осенний над могилой будто памятник поставлен золотой.
Перевал почти всегда в тумане, но сочится из-за гор рассвет.
Я стою, мне слышится дыханье павших здесь и через тридцать лет.
Чех, словак, скажите мне — не тут ли вы вступили на родной порог?
Здесь свобода родилась над Дуклой, здесь начало радостных дорог.
Не свистят над Дуклой больше пули, кровью не покроется трава,
Тысячи в бессмертие шагнули, чтобы жизнь была всегда жива.
Тишина над Дукли в это утро, только ветер шелестит листвой.
Я со всеми над могилой будто памятник поставлен золотой.
Мы ведь ехали укреплять чехословацко-советскую дружбу. Дружба ведь была в каждом городе. Даже специальные комитеты этой дружбы были, и их представители нас встречали. А наш генерал, Золотов, сказал: я с танками к чехам не поеду. Ну, танки, конечно, все-таки были.
Но ничего плохого не происходило, было только хорошее. Чехи тоже понимали это и очень тепло нас принимали. Хотя бывало и так: плывем на теплоходе, с одной стороны кричат: Червена Армада! (Красная Армия. — Прим. ред.). А с другой стороны: оккупанты, уходите домой!
Марш
Неподалеку от штатного микроавтобуса музыканты военного оркестра начищают инструменты и обсуждают планы на выходные. Ветераны их мало интересуют, настолько, что позже оркестр забудет сыграть марш Преображенского полка после команды «Знамя Центральной группы войск — нести!», отчеканенной полковником. Но музыка все-таки заиграла, и вот три ветерана не в ногу маршируют со знаменем вдоль полков, большинство из которых представлены одним человеком. Жены снимают своих мужей, чтобы «выложить их потом в “Одноклассники”».
На команду «вольно» толпа выдыхает: «Фу-у-х». Затем происходит церемония награждения медалями в честь пятидесятилетия создания ЦГВ. Цена одной такой медали — 612 рублей, но ветеранам — слеза и радость. «Служу Советскому Союзу!» — полушепчет Юрий Петров, автор идеи создания единственной стелы, установленной в честь Центральной группы войск, — она находится в чувашском селе Батырево. Затем по очереди награждают изготовителя стелы, за ним — старейшего участника ветеранских встреч, потом «душу Центральной группы войск» и «солнце группы войск», следом — организатора фуршета для ветеранов. В самом конце — медаль для самого полковника. «Хоть уже этой группы нет, но душой она осталась. Кто с 68-го входил и кто в 91-м выводил войска, всех поздравляю! Желаю всем здоровья! Пусть будет еще годовщина — 70 лет, 100 лет — и кто-то ее застанет!» — говорит полковник.
Знамя выносят под «Прощание славянки». Человек, похожий на гэбиста, в это время шепчет мне на ухо: «Я знаю тех, кто входил туда. Здесь они есть. Но никто не станет говорить на эту тему ни за что!» Бывший десантник Борис Шмелев, принимавший участие в событиях 1968 года, не пришел в Парк Победы, но согласился поговорить со мной.
Десантник Борис Шмелев:
Как отдаются все подлые приказы — так и нам сказали вполголоса: можно стрелять по гражданским. В ночь на 21 августа 1968 года мы летели в транспортном самолете АН-12 в Чехословакию и один из офицеров-политруков сказал мне: не надо ждать распоряжений сверху, стреляйте. Мне, 19-летнему пацану, выдали 300 патронов для самозащиты и две гранаты. Наш самолет шел третьим. Первым к пражскому аэропорту «Рузине» шел самолет без опознавательных знаков, который запросил вынужденную посадку. На его борту была разведрота и командир дивизии. Приземлившись, они захватили аэропорт. Мы этого не знали. Мы думали, что сразу в бой пойдем, но нас это не сильно беспокоило — в девятнадцать не веришь в смерть. Выскочив из самолета, я пытался уловить сквозь шум двигателей — есть стрельба, нет? Увидев нашу разведроту, охранявшую здание аэропорта, я понял: все в порядке, боя нет.
Утром мы закрепились на окраинах Праги, на каких-то газонах. Нам, как артиллеристам, стали диктовать первые цели: мосты через Влтаву. Первые чехи вышли из домов: они сначала очень спокойно на нас смотрели. Мы, как могли, объясняли: «Вот, приехали в гости». Потом появились наши политработники, которые стали отгонять нас от горожан. Вечером того же дня появились первые демонстранты. В наши радиочастоты постоянно лезли чехи: «Уходите отсюда», — говорили они. Мы вели с ними веселые беседы, которые прерывались нашими политруками: «Давайте приходите к нам и объясните, почему десант не прав». В это время шла стрельба. Оружия у чехов было не много, но они сражались. Хорошо, что чешская армия в этой ситуации быстро сориентировалась и пошла сдаваться. Я принимал участие в приемке оружия — чехи смотрели зло, но были вежливы.
А танков была — тьма! Все было ими заполнено, все улочки. Они их запомнили надолго.
Видел я и смерть. Гэдээровские войска расположились на одной из небольших железнодорожных станций в Праге. Их особенно не афишировали, потому что считалось, что у чехов плохая память о немцах. И вот станцию окружили чехи — и немец, пулеметчик, сидевший в мотоциклетной люльке, — просто выстрелил в толпу. Люди попадали. Это было страшно.
Демобилизовавшись, мы приехали на Белорусский вокзал и пошли оттуда на улицу Горького (улица Тверская. — Прим. ред.) — с гитарами, каким-то небольшим количеством выпивки. Москва была совсем пустая, мы шли по проезжей части, пели песни, чувствовали себя победителями. Где-то около центрального телеграфа нам встретился фронтовик, он по-стариковски заорал на нас: «Чего, мол, горланите?» И кто-то ему ответил: «Отец, я Прагу брал!» — «Ну и мудак», — ответил фронтовик и пошел своей дорогой.