Иван Вырыпаев: Все мои пьесы очень русские

В вашей новой пьесе ученые собираются на симпозиум в Копенгагене, чтобы обсудить положение дел на Ближнем Востоке и в Иране. Почему вы выбрали именно эту тему?

На самом деле пьеса не совсем об этом. Я использовал древний драматургический прием — поговорить о своей стране, написав пьесу о других странах. У Шекспира, к примеру, действие в Дании происходит, и это такой прием — использовать Гамлета, чтобы зрители поняли, что у них все так же, как в «Гамлете». В «Иранской конференции» есть размышления о путях развития человечества, поиске этих путей в нашей жизни, причем не только политической, но прежде всего духовной. Как нам жить, как развиваться, как быть друг с другом и взаимодействовать. В общем, пьеса затрагивает все те интеллектуальные проблемы, которые встали перед человечеством в XXI веке.

В своем открытом письме в поддержку Кирилла Серебренникова вы сказали, что всегда были далеки от политики, но пришло время это изменить. И сейчас вы написали и поставили пьесу, которая изначально затрагивает именно политический вопрос. Здесь есть какая-то связь?

Не думаю. И я не то чтобы далек от политики. Безусловно, это один из способов коммуникации между людьми, но не основной. На мой взгляд, политика — это всегда результат развития человека, его ценностей и сознания. Если, к примеру, развитие общества связано только со своей землей, своей религией и своим народом, то у такого общества этноцентричные ценности и политика будет основана на таких же узконаправленных интересах. Но сегодня мы живем в мире, который, хотим мы этого или нет, становится общим из-за развития технологий. Мы все — иранцы, русские, узбеки — оказались внутри процесса глобализации. Его невозможно остановить, и это важно понимать. Это больше не политика, это наша жизнь, а политика является лишь ее частью. Поэтому сейчас нужно говорить о том, что такое развитие, куда мы движемся. Нам всем важно научиться общаться, слышать и понимать друг друга. И вот под это политика и должна подстраиваться.

Что касается Кирилла Серебренникова, Олега Сенцова — тут дело не в политике, мне просто не хочется, чтобы человек был неадекватно наказан. А то, что решение суда неадекватно, видно даже тому, кто плохо разбирается в каких-то финансовых вопросах. Поверьте, мне все равно, кто это делает: правые, левые. Если бы Кирилла решил посадить Навальный, это вызвало бы во мне не меньшее негодование. Если есть серьезные основания считать, что человек виноват, это, безусловно, нужно расследовать, но не такими способами.

В тему глобализации: ваш спектакль получился межкультурным. Он затрагивает проблемы Ближнего Востока, написан вами, русским драматургом, и поставлен в Польше на английском языке. Такой проект получился случайно или это и было вашей целью?

Я бы не стал так переоценивать этот проект, он все-таки не сильно связан с проблемами Ближнего Востока. Я не касался неизвестных мне вещей, не углублялся в сложную ближневосточную проблематику. Эта пьеса не о политической ситуации: на сцене не обсуждают американцев или русских в Сирии. «Иранская конференция» — одна из попыток объяснить западному миру наши восточные ценности и ментальность. В мире сейчас идет объединение, но оно дается нам очень сложно, потому что у каждого свои ментальные коды. И западный код отличается от русского кода, так называемого восточного. Поэтому и возникают все эти внешние конфликты. Но нам очень нужно научиться понимать и ценить друг друга.

Проект действительно получился международным, но, если честно, это одна из моих самых русских пьес. Несмотря на то что последние десять лет у меня не встречается героев из России, все мои пьесы очень русские. Я ментально русский, может быть, даже больше, чем какие-то наши патриоты. И в моих пьесах заложены русские ценности и взгляды. Я бы хотел, чтобы люди это понимали.

Вообще я заметил, что когда у нас в стране говорят «русский», то подразумевают какие-то фольклорные или патриотические вещи: русская победа, русское оружие, лапти и береза. Особенно часто такой посыл идет от Министерства культуры. И очень редко речь идет о русских людях: их характере и менталитете.

В этом спектакле вы выступаете и автором, и режиссером. Насколько вам важно самому ставить свои пьесы?

Очень важно. К сожалению, сейчас есть мало режиссеров, которые могли бы понять мои пьесы. Да, их ставят по всему миру, но я не уверен, что мою драматургию правильно понимают. Несколько дней назад в Варшаве состоялась премьера моей пьесы «Летние осы кусают нас даже в ноябре». Она уже несколько лет идет в Театре Фоменко в Москве, но в этот раз я поставил ее сам. И это мой лучший спектакль за последние 20 лет, даже за всю мою жизнь. Но это был адский труд, очень тяжелая и долгая работа. Когда я увидел результат, я действительно был доволен, но одновременно понял, что никто не будет проделывать такую же работу с моим текстом.

Мои пьесы опережают время. Это какой-то театр будущего. Зрителям это понятно, поэтому они приходят на постановки. Но сам театр сильно отстал от жизни. Это не передовая вещь, как было лет десять назад. Здесь не происходит ничего нового, а сами деятели искусства застряли где-то в прошлом веке. Только формы меняются. Их как раз очень много: видеоэкраны, иммерсивные постановки, моноспектакли. Но все это не новое. Под новым я имею в виду постановку такой пьесы, которая говорит об эволюционном витке развития человека, о духовности и других важных вещах. Таких спектаклей почти нет. Поэтому я и ставлю свои пьесы.

Как обстоят дела с театром на Западе, в Польше в частности? Много ли различий с русской театральной школой?

Польша — это Восточная Европа, и с театром здесь все хорошо. Люди любят театр и ходят на спектакли. Но, на мой взгляд, польский театр очень устарел. Он остановился где-то в конце 90-х — начале 2000-х и не развивается. В мире появилось очень много нового и интересного, человек перешел на новый уровень развития, а театр — нет. В этом плане мне в Польше тяжело. В России, а точнее, в таких мегаполисах, как Москва и Петербург, более прогрессивное и развитое общество в культурном плане.

С другой стороны, польские актеры очень дисциплинированные и талантливые, с ними можно делать интересные вещи. Но возникает вопрос: кто это будет смотреть? Польская молодежь не очень любит театр, потому что здесь нет площадки для прогрессивной молодежи. Ничего похожего на московскую «Практику». На постановки здесь ходят взрослые люди, которые часто не понимают мои пьесы. То есть я делаю какой-то спектакль, люди приходят, смеются, если это комедия, но я чувствую, что из 500 человек в зрительном зале только человек пять действительно поняли, что я хотел сказать.

Как-то вы сказали, что в современном искусстве для вас главное — контакт между актером и залом. Как польский зритель отреагировал на спектакль «Иранская конференция»?

У меня все спектакли рассчитаны на зрителя, я не фестивальный автор, не работаю для критиков. И здесь билеты на мои постановки очень хорошо продаются. Не бывает такого, что нет зрителей, скорее, билетов не остается. Но в большинстве своем мои зрители в Польше — это люди 45 лет. Они идут на культурное событие, на искусство в целом, но они не понимают это искусство. Все довольны, никто не жалуется, но после спектакля они не идут дальше в своих размышлениях. К примеру, в России моя аудитория — это люди в возрасте от 15 до 35 лет. И молодые люди приходят на спектакли с вопросом: в чем смысл жизни? Я не говорю, что могу ответить на этот вопрос, но в постановках я рассуждаю на эту тему, в каком-то смысле даю пищу для размышлений. А в Польше эти вопросы не являются важными. Здесь главные темы — развлечения, проблемы церкви, педофилия, политические взгляды. Это тоже важно, но мои пьесы в Польше не только об этом, а зритель этого не чувствует.

Вы планируете ставить какие-то спектакли в России и работать с российскими актерами?

Я работаю с разными актерами, это мои люди, которые дают мне хлеб, для них я и пишу пьесы. И русский актер для меня — это великий актер. Я им восхищаюсь, несмотря на то что порой жалуюсь, что ему не хватает дисциплины. Сейчас я написал либретто для мюзикла, который поставят в театре «Современник». Режиссер и сопродюсер проекта — Никита Владимиров, и там очень хорошие молодые актеры, новые, свежие, талантливые. Я выступаю там художественным руководителем и сопродюсером. Кроме того, в 2019-м будет юбилейный год Алисы Бруновны Фрейндлих. Специально для нее я написал пьесу «Волнение», и она согласилась сыграть в ней главную роль. Премьера спектакля пройдет в апреле 2019 года на большой сцене БДТ в Санкт-Петербурге. Так что в следующем году у меня будет достаточно активная российская театральная жизнь.

Вы следите за российским театром и кинематографом? Есть ли какие-то постановки, фильмы, режиссеры, которые вам запомнились?

Буквально три года назад, когда мне задавали похожий вопрос, я еще жил в России и работал в «Практике». Тогда мне казалось, что театр становится прогрессивным и современным. Теперь же я вижу, что российский кинематограф активно развивается. Появилось очень много интересных режиссеров и проектов. Там есть условия рынка: прокат, рейтинг на канале, — и это все очень полезные вещи. Театр же существует на субсидии государства. Он такой иждивенец, который висит на деньгах правительства. Поэтому театр остановился в развитии. И в России, и в Польше. И это все так неинтересно смотреть, просто невозможно! Да, в Москве есть альтернативный театр, есть Мастерская Брусникина, Мастерская Кудряшова. Но остальной театр — все эти спектакли «Золотой маски» — застрял в прошлом. Как корабль, который плыл, но сел на мель. Сейчас российские сериалы и фильмы обогнали театр в развитии. Театру нужен рынок!

Вы живете в Польше, при этом продолжаете ставить спектакли на две страны. Но в октябре на встрече с жителями Новгорода вы сказали, что хотели бы вернуться в Россию и открыть здесь театральную школу.

Ох уж этот Новгород! После этой встречи мой папа позвонил из Иркутска: «Сынок, ты что, в Москву возвращаешься?» — вот мы и дожили до того времени, когда наши близкие узнают о нас что-то из газет и интернета. Нет, я не переезжаю, это неправильно понятая информация. Но я действительно хочу открыть свою школу. В следующем году я это сделаю в Польше, а потом и в России. Это будет курс в Петербурге, я буду приезжать и проводить мастер-классы. Кроме того, я планирую часто бывать в России. Но мы не можем переехать, потому что дочка пошла в школу в Польше, и мы не хотим менять ее образ жизни.

Есть вещи, которых вам не хватает в Польше и в Европе?

Мне не хватает нашей славянской чувственности. Мы, славяне, глубоко чувствуем некоторые вещи, хоть и не всегда говорим об этом. Тут люди тоже чувственные, но в целом общество более рационально. Конечно, есть поэты, художники, но у большинства людей нет нашего чувственного подхода.

С другой стороны, я же не живу в Польше или в Европе, я живу в квартире. И в ней вместе со мной живут чувственные люди.

А вообще мне приходится много летать сейчас и общаться с разными людьми, и я очень переживаю, что у России такие отношения с другими странами. Не хочу разбираться, кто прав, а кто виноват, но в современном мире такие отношения внутри одной цивилизации недопустимы. Я, например, очень страдаю. Как и остальные русские, которые живут в Европе. Эта ситуация очень сказывается на нас дипломатически, причем на всем: визы, перелеты, работа, школа. Дочка наполовину русская, и она пока этого не понимает. Какая-то небольшая группа политиков решает свои геополитические вопросы, делит территории, но обычным людям все это не нужно. Мы хотим просто спокойно жить.

Премьерные показы спектакля «Иранская конференция» пройдут в Москве с 14 по 17 декабря.

Беседовала Саша Чернякова