Педагогика линейки. Как воспитывать активного и артистичного ребенка

На прием пришли бабушка и внук. Бабушка — крепкая, краснолицая, в кофте на пуговицах. Внук — мелкий, остроглазый, суетливый, лет семи-восьми на вид.

— Я вас слушаю.

— Дайте нам справку, что он умственно-отсталый.

— Простите, не поняла.

— Да я сама ни черта тут не понимаю! — с сердцем говорит бабушка.

— Давайте вы расскажете подробней и с самого начала, — предлагаю я. — Ваша семья — это…

— Это мы с дедом, дочка и вот он, Митька. С мужем дочка почти сразу, как Митька родился, развелась, он уже снова женился, дочка там у него имеется. Митьку видит хорошо если раз в месяц по обещанию, алименты платит с белой зарплаты, считай — копейки. Дочка работает много, дед тоже подрабатывает, а я вот с ним. Сын у нас еще есть, но он с семьей в Мурманске живет, служит там.

— Митя учится в каком классе?

— Да не учится он никак, в том-то и дело!

— Сколько ему лет?

— Мне восемь уже, — говорит Митя от полки, где он играет с машинками.

— Вы не отдали его в школу? Почему?

— Да отдали мы! Все чин-чинарем — портфель, букет, азбука, все как у людей положено.

— В какую школу?

— Да в ближайшую, по прописке, ее у нас из окна видно.

— Что было дальше?

— Дальше учителка сказала, чтоб мы его забирали куда-нибудь, потому что она с ним не справляется или уж чтобы приходили и сидели с ним.

— Где сидели? — искренне изумилась я и еще раз внимательно пригляделась к мальчику.

Митя выглядел совершенно обычным ребенком.

— Ну где-где — в школе. На уроках и особенно — на перемене.

— А что делает Митя на переменах?

— А ну, Митька, скажи доктору, что ты там делаешь?! — грозно вопросила бабушка.

— Бегаю, — тут же, не колеблясь, ответил Митя, лукаво блеснув маленькими глазками. — Иногда — прямо ношусь.

— Но почти все маленькие дети бегают на переменах, — продолжила удивляться я. — У них за урок накапливается психомоторное напряжение…

— Так а я вам про что толкую! — воскликнула бабушка. — Ничего я тут в этих современных мето́дах не понимаю совсем. Может быть, хоть вы мне объясните. Я ведь не где-нибудь, в тьмутаракани, а здесь, в Ленинграде росла. В самом центре, на Васильевском, в коммуналке мы жили, нам уж потом от государства квартиру дали, когда я в восьмом классе училась. Так у нас таких митек четверть класса было — точно. И ничего. Все потом выросли, выучились и работать пошли.

— Что не так с Митиным обучением? На что жалуется учительница? — уточнила я.

— Она говорит: не справляется она с ним. Он всегда был шебутной — это точно. А уж если слабину почувствует — так и вовсе распоясается. В детском саду одна воспитательница, Ольга Игоревна, часто на него жаловалась — бегает, шумит, на музыкальном занятии детей задирает, ничего не слушает. А вот вторая — Кира Олеговна, та не жаловалась никогда, а если мы сами спрашивали, плечами вот так пожимала и отвечала: «Ну чего вам сказать? Мальчишка как мальчишка. Смышленый, бойкий, во всяких шалостях — заводила. Но дисциплину понимает». Она сама их в ежовых рукавицах держала, и спектакли с ними замечательные ставила, и всегда Митьке роли давала, а он все учил и справлялся прекрасно.

— Я один раз даже главную роль играл, — напомнил Митя от полки. — Кащея Бессмертного.

— Ну и вот в школе?.. — напомнила я.

— Вот и в школе он такой же — может вскочить, крикнуть что-то, отвлекается все время, других отвлекает.

— То есть мешает учительнице вести урок?

— Да-да, она так и говорит. И вот ничего она с ним, якобы, сделать не может. Говорит: он у вас ничем не интересуется, я его никак не могу заинтересовать. Да кто и когда этими палочками-крючочками в первом классе интересовался? «Мама мыла раму» — вот интерес-то! Я как сейчас помню, как моя первая учительница наших классных «митек» линейкой по головам лупила. И ничего — сидели тихо, пикнуть боялись, и все, что положено, делали. А потом и сами поумнели. Ну, не все, конечно, но бо́льшая часть.

— Вы хотите, чтобы учительница лупила Митю линейкой по голове? — спросила я.

— Ну можно прямо и не лупить, пригрозить просто, — рассудительно предложил Митя, расставляя машинки в ряд. — Как дедушка. Он ремень на стол положит и говорит: вот сейчас, Митька, будем с тобой учиться как следует посуду мыть, чтобы жирных пятен не было. А если, например, чинить что-то или провода паять, так это мне и ремня не надо.

— В том-то и дело, — подхватывает бабушка. — Она говорит: ваш Дмитрий не усваивает программу. Вот, кстати, еще момент: она его Дмитрием называет. А он-то на Митьку откликаться привык. И на «Дмитрия» не отзывается. А она говорит: он игнорирует меня и весь учебный процесс. А он-то из школы придет и нам с дедом прямо в лицах все и рассказывает и показывает: что было на уроке, кто что сказал, да как слово на доске написать или пример решить. Учительницу изображает — прямо один в один, мы с дедом смеемся, удержаться не можем, хотя это и непедагогично. Я ей как-то раз предложила: да пристрожите вы его как следует, он и заткнется. Она говорит: я не имею права, а по вам с вашей педагогикой ювенальная юстиция плачет.

Ну и вот. Дочку к завучу вызывали: «Педагог говорит, ваш сын не справляется с программой и дисциплинарными требованиями, стало быть, не может учиться в обычной школе. Вам надо на индивидуальное обучение или в коррекционную школу». Ну что ж делать, дайте нам тогда справку — пойдем туда.

— Бабушка, это значит, я — дурак? — уточнил Митя. — Мне об этом справку дадут? Там так и будет написано?

— Я. Не дам. Тебе. Такой справки, — глядя в глаза мальчику, раздельно сказала я. — Потому что никакой ты не дурак. Ты — самый обычный мальчишка.

— Не дадите? А что же нам тогда делать? — обескураженно спросила бабушка. — Он же должен как-то учиться?

— Вы можете пойти на медико-психологическую комиссию. Скорее всего она подтвердит, что с Митей все нормально. Но это, увы, не решит ваших текущих школьных проблем. Поэтому можете сразу двинуться в обход — походите по  ближайшим школам, спросите в управлении образованием, лично объясните ситуацию тем учителям, о которых идет слава как о «строгих», покажите им Митю — может быть, кто-то из них возьмет его к себе. Что ж делать, если ваш парень настроен именно на «линейную» педагогику.

— Ага. А вы не знаете, где такие учителя есть? — спросила бабушка.

— Да в каждой начальной школе как минимум по одному такому есть, — утешила ее я. — Только вам надо, чтобы у нее именно в этом году был первый класс.

— Поняла. Мы попробуем.

— И еще отдайте его в театральную студию, пусть там реализуется.

— Да я уж и сама дочке говорила — так и так у нас и дома и в школе один сплошной театр. Я ведь знаете что думаю: она его потому и невзлюбила так, что он ее передразнивает, а дети смеются.

— Все может быть.

                                            ***

— Я ее спрашиваю: почему вы его на последнюю парту посадили? Он же маленький и отвлекается. А она мне отвечает: извините, но на первую никак не могу. Он зубом цыкает.  Я говорю: Что? Как? А она мне показывает: вот так! А у нее самой такая фикса золотая на переднем зубе и вот она ею… — а он ее передразнивает. Она говорит: мне смешно делается, и я не могу урок вести.

Митя пошел в другую школу. Учительница там не особо строгая, может и пошутить, и посмеяться, но когда доходит до дела, у нее «не забалуешь». И самое главное — она ведет театральную студию, в которую Митя бежит, «как будто ему там медом намазано» (по выражению бабушки) и играет все роли, которые дают, и выучивает все остальные в спектакле, и готов сидеть и репетировать допоздна со старшими ребятами. Старшие Митю любят, хотя иногда он их и раздражает своей суетливой подвижностью — тогда они могут  отвесить ему щелбан или подзатыльник. Митя на подзатыльники не обижается, говорит рассудительно: ну что ж, я их сам довел.

Учится Митя так себе, на переменах по-прежнему бегает, в дневнике у него полно замечаний. Но о коррекционной школе никто больше не вспоминает.