Катя Морозова: Оборона Рима. Почему необходимо прочитать новую книгу Аркадия Ипполитова

Этот текст — продолжение моего предновогоднего поста в фейсбуке, который по законам жанра должен был содержать итоги года. Но вся история, которой он вместо итогов был посвящен, в каком-то смысле про нарушение законов жанра и последствия этого.

Прошедшей осенью вышла новая книга Аркадия Ипполитова, третья в серии «Образов Италии XXI». В самом конце года на нее появился отзыв, названный рецензией. То, что за ним последовало, вызвало желание возразить всему прочитанному как в этой статье, так и вообще по ее поводу.   

В истории очень много примеров неожиданных и неоднозначных суждений деятелей культуры о равновеликих (или не очень) коллегах. Если отбросить психологические причины тех или иных высказываний, то может показаться, что неверное понимание или даже тенденциозность — показатель принадлежности людей к разным системам, частью которых становится даже способность мыслить и понимать другой язык. Столкновение разных систем и языковых пространств иногда приводят к удивительным ситуациям. Для меня чем-то подобным стала полемика вокруг отзыва на книгу «Просто Рим», сделавшего ее практически книгой года — по количеству упоминаний в фейсбуке.

Употребленное слово «полемика», правда, слишком смягчает все оттенки спора, иногда балансировавшего на грани чего-то не слишком достойного с обеих сторон, а бессмысленность попыток корректных возражений против рецензии как раз и навела на мысли о невозможности коммуникации между замкнутыми в разных системах людьми. Автор рецензии — «дежурная» по Риму, журналистка Слава Швец, ведущая тематический канал в телеграме, — написала текст, характерный для жанра заметок в блоге, построенный на выявлении исторических и лингвистических ошибок писателя. При этом рецензия сдобрена шутками и мемами, увы, средней тонкости («Точность для слабаков») и дотошным морализаторством. То, что в итоге предложено читателю, выглядит скорее не рецензией на книгу, а продолжением диалога с пиарщиками издательства, обратившимися к Швец с просьбой о рекламе. Вполне правильно, что она не стала размещать рекламу книги, не читав ее; то, что взялась написать рецензию, — тоже. И конечно же, никто не запрещает писать критический разбор и находить ошибки, но когда обращаешься к определенному жанру, в данном случае к критической статье на литературное произведение, то неплохо бы соблюсти правила (учитывая, что сама рецензия только и делает, что призывает их соблюдать). 

Мне уже приходилось это говорить и, видимо, придется повторить: получившийся отзыв полностью игнорирует книгу, ее литературные особенности и ограничивается перечислением неверных фактов, что само по себе могло бы, безусловно, стать частью любой рецензии, но никак не единственным содержанием и самоцелью. Наличие ошибок может с разной степенью досадности сказываться на художественной литературе, но — и даже не знаю, стоит ли здесь ставить слово «увы», — без них не обходится практически никакой текст. К ним могут прибавиться ошибки корректорские, редакторские и прочие. В случае успешности текста и по мере его переизданий что-то исправляется, что-то сопровождается комментариями, а что-то остается изящной особенностью, браком, иногда даже ценимым. Это факт жизни текста, документирование процесса его создания, его рукотворности. У Швец же, повторюсь, происходит подмена рецензируемого — как если бы о деревянном столе судили по стружке, оставшейся после его изготовления. Это попытка подрыва писательского авторитета, но в таком случае любой рефлексирующий читатель вправе задаться вопросом: а можно ли доверять журналистке, пусть историку по образованию, но не являющейся ни филологом-классиком, ни литературным критиком?

Блог, который ведет Швец, — это преимущественно популяризация исторической науки, любопытная коллекция фактов, изображений и новостей на тему Рима и его истории, которая, безусловно, может быть полезна и интересна очень многим читателям.

Но давайте честно: так же как автору блога о Риме хочется читать «правдивые» тексты, так же и многим читателям книжных рецензий хочется читать правдивые отзывы на эти тексты, включающие в себя все аспекты. На возможные возражения о большом количестве ошибок и неточностей в книге могу ответить вот что: меня смутило, что в рецензии очень буквально понимаются и трактуются слова, как будто автор полностью игнорирует возможность свободы их употребления. То есть ее критика часто строится на том, что у Ипполитова использованы не прямые по значению слова. 

Наиболее характерен пример с Вергилием и «Энеидой». Ипполитов пересказывает известную историю о создании «Энеиды» — госзаказа на патриотическую тему.  В рецензии он обвиняется в незнании источников, потому что употребил словосочетание «Вергилий провозгласил...», что, конечно, при большом желании можно понять и как то, что Вергилий все «провозглашенное» выдумал сам, но можно и так, как подразумевается автором: Вергилий обработал какое-то количество уже существовавших сказаний о предке римлян Энее и придал им определенный вид, в том числе показав преемственность рода. Почему Ипполитова обвиняют в том, что он не заглянул, ради проверки существования легенды до Вергилия, в Плутарха и Светония, живших уже в новую эру, то есть гораздо позже смерти Вергилия, как говорит сама Швец, загадка. 

Примерно та же ситуация с несчастным Октавием-Октавианом (Октавий — имя при рождении) и театром Марцелла/мостом Фабричо, которые почему-то обязательно должны были быть упомянуты рядом с Пантеоном как самые древние действующие сооружения (Марцелла как театр перестал функционировать еще до падения империи, а мост — при всей натянутости сопоставления его со зданием — конечно, можно упомянуть, но это не отменяет возможность автора решать, нужно ему такое упоминание или нет). 

Я не возьмусь утверждать правомерность или ошибочность многих других обвинений, но лишь хочу показать, что при такой манере их предъявления должна быть стопроцентная уверенность в понимании критикуемого текста. У читателя, который потрудится подумать над этой рецензией, вполне могут закрасться сомнения в абсолютной непогрешимости написанного и хоть какой-то компетенции автора в «вопросах литературы». В финале и вовсе берет верх эмоциональная составляющая: напоминание о «фальсификации истории», сомнение в ценности «романа» (эта сентенция, по-моему, одна из самых печальных, очень напоминает риторические приемы условной Госдумы, когда та выносит суждения о художественных произведениях на основании тех или иных ценностей), апелляция к моральным ценностям прошлого («куда делся институт редактуры») и даже упоминание денег несчастных читателей, ради наживы которыми, видимо, эта книга и писалась.

Если все же говорить о главном, то есть о книге, то «Просто Рим» — это эссе, в первую очередь, о барокко (ни в коем случае не «пересказ истории Рима»), о теме, начатой еще в первой книге о Ломбардии. «Особенно Ломбардия», как выяснилось в ходе обсуждений и споров, для большинства читателей — любимейшая книга Ипполитова. Она действительно удивительно легкая и цельная, «Рим» получился тяжеловеснее; чувствуется, что человек, написавший эту книгу, старше и местами беспощаднее, в том числе и к себе. Показателен момент с самоиронией по поводу одной из главных сентенций «Ломбардии»: «Барокко — это мясо». В «Риме» Ипполитов пишет, что одно из самых популярных мест его прошлой книги задолго до него воспроизвел Аннибале Карраччи, заявив о своей живописи как о carne fresca (свежее мясо). Такого рода сближения с историей и персонажами прошлого, сокращение дистанции между рассказчиком и эпохами, по которым он волочит за собой читателя, — его узнаваемая черта. «Панибратство» (или фамильярность) с вечностью, в которой упрекали Ипполитова некоторые комментаторы, вообще-то можно считать достоинством, качеством, означающим некоторую свободу. Свобода одного часто страшит других, поэтому в стиле Ипполитова усматривают чуть ли не агрессию. Но кажется, что такое неудовольствие кого-то из читателей вызвано тем, что они чувствуют себя в слегка уязвимом положении, в том смысле, что им не всегда может хватить сил и скорости уследить за некоторыми маневрами повествования —  глазам будет мучительно, если заставить их смотреть на мир вокруг через линзы с большими, чем нужно, диоптриями. Ипполитову не близко отношение к Италии как к стране руин, которое есть у многих текстов ХIX и XX веков. Он по-особому вписывает Италию в русскую литературу, переоткрывая ее как живой урок многим явлениям современной культуры. Для этого используется огромный арсенал скрытых цитат, аллюзий и парадоксов; плетутся «стилистические кружева», и читатель следит за захватывающим «приключением ума», как метко определили жанр книг Ипполитова все в тех же фейсбучных обсуждениях. Ум этот принадлежит очень петербургскому по духу писателю, выросшему из определенной литературной традиции, находить разбросанные по тексту координаты которой — увлекательнейшее занятие. Кто-то же нашел среди строк лишь неверные факты и «фантазии», придавая этому слову негативный оттенок и забывая, наверное, что фантазии и вымысел — пока лучшие из доступных человеку миров.