«Если не умру, сяду на двадцать лет». Как больная раком героиновая наркоманка, признанная умершей, пыталась доказать, что она жива

Рак. Монолог Кристины

О своей болезни я узнала в ноябре прошлого года. К тому моменту я находилась в СИЗО уже несколько месяцев. Мне грозит до 20 лет лишения свободы  по обвинению в торговле наркотиками. Сначала внизу живота начались дикие боли. На четвертый день началось кровотечение, вызвали скорую, отвезли в больницу, сделали чистку. Вроде полегчало. А через месяц, в конце декабря, приходят и говорят: «У тебя рак третьей стадии, мы тебя отпускаем». Всю ночь следили, чтобы я ничего с собой не сделала, а утром упаковали и быстро-быстро из тюрьмы выгнали.

Помню, когда вышла за ворота, шел снег. Я закурила и так минуты две смотрела на снежинки. Просто в тот момент ни о чем не думала. Меня сопровождающий одернул: «Ты чего, пойдем!» Не могу сказать, что это был счастливый момент, но было как-то хорошо. Я вообще не помню какой-то счастливый момент за последние 15 лет. Все эти годы не было ничего такого счастливого, все было однотонно, ровно — не совсем плохо и не совсем хорошо.

«Девочка, ты кто?»

Сергиев Посад, май, полдень.

Кристина не помнит, когда лебеди исчезли с городского пруда, но сегодня, по дороге в суд, увидела их впервые за долгое время: «Это мое любимое место в городе, потому что с детства сюда ездила, все вокруг него. Помню, с бабушкой ходила после занятий. Занималась английским языком еще до школы. А потом выходили и гуляли здесь».

На этом, впрочем, воспоминания Кристины о детстве заканчиваются: она говорит о нем не то чтобы неохотно, а так, словно не о чем вспоминать, почти сразу переходя к моменту, когда мать Ирина положила ее в психушку. По словам Кристины, впервые она оказалась в лечебном учреждении в 13 лет, за следующие четыре года побывала там четыре раза. «В последний раз я провела там все лето, как в детском лагере». Кристина говорит, что не знает, почему ее отправляли на лечение: «Просто взяли и увезли, сказали, что я убегаю из дома. Я не знаю, почему так получилось, я не делала ничего такого, за что меня можно было бы туда отправить. Меня пичкали разными таблетками, антидепрессантами, сонниками, там меня они сами уже посадили на наркотики». Знакомая матери Кристины в разговоре со мной вспоминает, что у девочки действительно была страсть к бродяжничеству: «Она как-то, ей, наверное, лет одиннадцать было, сказала, что хочет пойти посмотреть на Крестный ход, и исчезла на пару дней».

Теперь Кристина сидит на лавочке напротив городского суда. Она давно не была в родном городе: в последнее время жила по знакомым на московских окраинах. Сейчас — нелегально находится в одной из государственных больниц. На ней черная футболка с надписью Magnificent и темные спортивные штаны, глаза чуть накрашены, черные волосы убраны в прическу. Кристина курит третью сигарету за час — волнуется. 

Через несколько дней у нее полулегальная операция в одном из государственных московских онкоцентров — рак третьей стадии не терпит промедлений. Что будет после этой операции, во многом зависит от сегодняшнего заседания.

Тридцать четыре года назад Кристина родилась в этом городе, а буквально через час суд будет решать, существует ли она. Нужно, чтобы кто-то приехал и подтвердил ее личность. 

Семья Кристины в 2009 году подала заявление о ее исчезновении. По словам Бальчевой, таким образом мать добилась ее выписки из квартиры, но после этого они поддерживали связь. Родственники утверждают, что необходимое в таких случаях заявление о признании человека умершим, которое подается через пять лет после признания человека пропавшим, они не писали. В 2011 году Кристина потеряла паспорт и через некоторое время узнала, что во всех базах данных фигурирует как умершая. Почему так случилось, в ФМС ей объяснить не смогли. Впрочем, тогда эти проблемы Кристину мало интересовали: самым важным в ее жизни был героин. «Умершую» Бальчеву арестовали в 2018 году и посадили в СИЗО по обвинению в торговле наркотиками — «сфабрикованному», как говорит Кристина. Следствию было достаточно имеющейся в деле дактилоскопической экспертизы, чтобы признать ее живой. Чтобы получить лечение от рака, этого мало.

Мать Кристины прийти на суд отказалась. Дед Кристины, после долгих уговоров, согласился приехать, но предупредил, что не готов ничего подтверждать. «Девочка, ты кто?» — железным голосом спрашивает крепкий 80-летний старик, глядя на Кристину, которая ковыляет на костылях в комнату №101, где пройдет заседание.

Суд. Стенограмма, часть первая

Судья: Юрий Викторович, вы внучку-то свою узнаете? 

Дед: Этот человек? 

С.: Эта красивая девушка — ваша внучка? 

Д.: Я ее последний раз видел, когда был 97-й год, в 12 лет. Тогда хорошо запомнил, но, конечно, сейчас ей уже лет тридцать. (Позже он признается, что в последний раз виделся с Кристиной в 2003 году. — Прим. ред.)

С.: Ей 34.

Д.: 34... Я слабо представляю. 

С.: На сегодняшний день вы мне не подтвердите, что это ваша внучка? 

Д.: Не подтверждаю. 

С.: Вы внимательно посмотрите, узнаёте ее? 

Д.: Ну, вспоминаю по глазам.

Соцработник: Ну конечно, по глазам на Кристинку похожа. Посмотри, как страдает девчонка. 

Д.: Ну, тогда она была крупная, кругленькая. 

Соцработник: Ну, конечно, крупнее, сейчас худая, рак у нее, болеет девочка. 

С.: Юрий Викторович, к сожалению, сейчас так получается, что, поскольку с заявлением о признании Кристины Михайловны безвестно-отсутствующей обратились вы, сейчас от вас зависит ее судьба, с учетом того, что документов, подтверждающих ее личность, нет. 

Д.: Ваша честь, во-первых, я никогда не обращался ни к кому, кто это за меня делал — не знаю. Единственное, я могу подтвердить, что у меня что-то осталось, след от Кристины, это я могу сказать. Но полностью согласиться не могу. Понимаю, что она в тяжелом положении, состоянии здоровья и так далее. 

С.: Вы сомневаетесь, что перед вами сидит ваша внучка? 

Д.: Ваша честь, я уже сказал, что последний раз видел ее на 12-м году и как она переросла из одного состояния в другое, я не могу сказать.

Героин. Монолог Кристины

Кристина не закончила школу, но матери удалось устроить дочь в художественное училище, рассказывает женщина, знавшая семью. «Мать Кристины в то время работала заведующей складом и зарабатывала приличные деньги. Она была очень успешной женщиной». В 16 лет Кристина сбежала в очередной раз: «Когда ее нашли, она была уже беременна», — утверждает знакомая. Парень, от которого Кристина родила сына — Алексей — понравился ей, потому что был старше на пять лет и имел криминальный опыт. «Но я не знала, что он употребляет героин. А когда узнала, я думала, я его вытащу», — вспоминает Кристина свою первую настоящую любовь. 

Я, можно сказать, вынудила мать пустить меня жить в отдельную квартиру. Мне было 17 лет, у меня была любовь, я топала ногами, говорила, что брошу училище, если не пустит. Мать пошла у меня на поводу и пустила. 

Потом у нас родился ребенок. Муж делал евроремонты, я сидела дома. Спустя какое-то время стали приходить люди и спрашивать у меня долги — для меня это было полной неожиданностью.

Когда поняла, что муж употребляет героин, подумала, что смогу ему помочь, что справлюсь: и мужа спасу, и сына выращу, и учиться буду успевать, и с родителями все нормально будет. Помню, я стала задавать ему глупые вопросы типа «сколько раз ты укололся? Один? Десять? Пять?» Я просто не понимала тогда ничего про наркотики. Находила у мужа героин и высыпала его в унитаз.

Я доставала какие-то капельницы, таблетки, чтобы ему было легче. Но когда сыну исполнился год, все окончательно разладилось, муж уехал к своей матери в Электросталь. До этого у меня даже в мыслях не было попробовать наркотики, а тут — не знаю, что случилось. Это был день города, компания школьных друзей, на чьей-то квартире меня спросили: «Будешь?» Я сказала: «Да». До сих пор не могу себе объяснить, зачем это сделала. С того момента употребляла практически каждый день, потому что продолжала общаться с этой компанией. О последствиях не задумывалась. Успокаивала себя тем, что просто не хочу бросать, а как только захочу — сразу брошу. В первый год ломки у меня не было.

Потом я уехала в Электросталь к мужу, пыталась его вернуть. Ребенок оставался у матери. Такая дурацкая любовь у меня была. Мы решили переехать в Москву. Я устроилась на работу — в казино, на Динамо. Муж снова ушел от меня, я осталась одна в Москве. Пыталась вернуться домой, но мать наотрез отказывалась меня впускать. Я могла бы прийти в полицию и заявить, что меня не пускают по месту прописки, но она все-таки растила моего сына.

Суд. Стенограмма, часть вторая

Дед: Мама есть у тебя, девочка? 

Кристина: Да, есть. 

Д.: Это кто? 

К.: Это ваша дочь, Бальчева Ирина Юрьевна. 

Д.: А-а. И она живет у меня, хотя у нее есть своя квартира! А мальчика я содержу сам уже 17 лет. 

Судья: Вы скажите, мальчик-то хоть на маму похож? Илья на Кристину Михайловну похож? 

Д.: Он уже мужчина почти. 

Соцработник: Очень похож — глаза, нос! 

Д.: Ну, я в таких вещах не очень разбираюсь, хотя меня и учили этому когда-то в КГБ, как распознавать личности. Ну, видимо, что-то есть. Ну он крупный такой, конечно, в 16–17 лет, больше меня. 

Соцработник: А вы говорите, что и она крупная была. 

Д.: И она крупная была, да.

С.: Давайте окончательно определимся, на сегодняшний день вы возражаете против отмены решения о признании Кристины Михайловны безвестно-отсутствующей или нет? 

Д.: Я вообще не знаю, откуда это: признавать, не признавать?

Паспорт. Монолог Кристины

Казино закрыли где-то в 2007 году, потом я работала в автосервисе колористом, аэрографией занималась. Я тогда даже выходных не брала: просто с утра принимала дозу и шла работать. Еще одну дозу — после работы. Сама не покупала: просто оставляла человеку деньги, чтобы к вечеру у меня все было. Мне всего хватало, была хорошая квартира, работа. Если на что-то не хватало денег, начальник все оплачивал, потом можно было отработать. Все устраивало. Отношения с мужчиной были, но они были построены на совместном употреблении. Ничего серьезного. 

Паспорт я потеряла где-то в 2011 году. Просто ехала на такси, попросила остановить у магазина. Водитель не дождался, уехал — вместе с сумкой. Восстанавливать документы не стала. Году в 2015-м хозяин продал автосервис. Другой работы я не нашла. Жила у знакомых в Красногорске: нас трое человек было, два парня и я в своей комнате. Один из них — хозяин квартиры. Деньги доставали уже они — воровали, наверно, как еще? В какой-то момент у меня заболела нога, стало больно на нее наступать. Вызвала скорую, меня отвезли в больницу. Оказалось — тромб. Я побыла там два дня, подлечили, но потом у меня началась ломка и меня перевели в наркологию. Без паспорта туда брали максимум на четыре дня — и то с большой войной. На пятый меня стали выписывать в жутком состоянии, я очень просила меня оставить, но не оставили.

Я вернулась обратно на квартиру. Решила, что если в наркологии не берутся мне помочь, то сама — возьму метадон и слезу. Но я попала мимо вены. Если героин — природный, так сказать, препарат, он рассосался бы, то метадон — это химия, он кристаллизовался, и в ноге началось воспаление. Всю ногу мне перерезали, после операции проблемы с коленом, нога не разгибается. Вот эта моя нога неходячая — попытка бросить героин.

Суд. Стенограмма, часть третья

Судья: Ирина Юрьевна (мать Кристины. — Прим. ред.) работает? 

Соцработник: Нет, Ирина Юрьевна занимается... Ребенок очень сложный. Можно, я отвечу, я педагог? Я с этим ребенком пять лет занимаюсь. Она с ним всегда находится дома, он инвалид, аутист, тяжелая умственная отсталость. Ребенку нужно постоянное сопровождение взрослого. Получается, что дедушка ходит в магазин. Дедушку он зовет папой, а Ирину — мамой. Так психологи велели. Чтобы он произносил самые важные слова: мама и папа. 

Кристина: Я столько раз просила дедушку позвать меня, но она ни разу не позвала! 

Д.: А от кого угроза постоянно в адрес мамы идет? 

К.: Какая угроза? 

Д.: Не надо об этом, не хочу я. 

С.: Скажите, Ирина Юрьевна с вами проживает? 

Д.: Ну да, фактически да, постоянно у меня живет. Некоторое время она жила у себя там, потому что она уходила туда с Юрой. Правнука я называю Юрой, хотя он Илья. 

Соцработник: По документам его зовут Илья, а в семье зовут Юра. Переименовали. 

Д.: Переименовал с момента, как я взял его с роддома. (Кристине) А кто тебя вез в роддом? 

Кристина: Ты вез, дед.

Д.: Я, да? 

Кристина: Конечно 

Д.: А как он оказался у меня на руках? 

Кристина: Все брали, бабушка, когда еще была жива. Все меня забирали вместе. 

Д.: Нет, почему он оказался отказной? 

Кристина: Я могу объяснить. Меня мама попросила переписать опекунство, потому что отца не было, финансовое положение тяжелое. 

С.: Это уже к суду не относится. Итак, в этой ситуации мы надеемся только на дедушку. 

Д.: Не понимаю. 

Соцработник: От вас сейчас все зависит, вы самый важный. 

Д.: Я однозначно, по-моему, определился. Я признаю, я узнал ее. Мало ли что у меня там на душе или в сердце осталось? Я согласен с тем, что ей надо жить. 

Соцработник: То есть вы узнали Кристинку? 

Д.: Да! Я уже однозначно сказал уже. Сомнения, не сомнения, тут уже многое можно накрутить. Не хочу я этого ничего. Это нужно для ее жизни, для ее здоровья, для операции и так далее. Да, признаю. У меня есть гробовые деньги, их немного, но я готов отдать их ей на лечение. 

С.: Нет вопросов у прокурора?

Прокурор: Не имею. 

Судья уходит в комнату для принятия решения. Через десять минут она объявит, что Кристину снова можно считать живой.

Мать. Монолог Кристины

Решение суда будет ударом для матери. Думаю, она расстроится. Нет, я не хотела ее побеждать. Когда с ней разговаривала, я хотела мирно, чтобы она явилась, подтвердила мою личность. Сегодня за ней поехали домой, она наотрез отказалась, говорит — я страшный человек. А я вообще открытый, добрый человек. Доверчивый слишком. Нигде ничем не продуманная. Была бы страшным человеком, я бы не жила так. Жалею только, что надо было быть настойчивее с этими документами и припереться в этот Сергиев Посад, в милицию пойти. Но я все рассуждала: не дай бог, маме 159-ю статью пришьют — за мошенничество, что она меня таким способом из квартиры выписала. Она же все-таки сына моего растит. Я за это переживала.

Но все десять лет, что я якобы была в розыске, мы с матерью общались и общаемся сейчас. Ну, обычные разговоры. Я ей рассказываю, что у меня происходит, спрашиваю, что и как у них. В основном каждый разговор у нас руганью заканчивается. Из-за того, что она так со мной поступила. Я с ней 15 лет пытаюсь помириться. Она меня три раза отправляла в психушку — это нормально? Она, может, конечно, рассчитывала, что я подохну под забором. Но теперь мне сделают операцию, а что дальше будет — не знаю. Но я уже смирилась с мыслью о тюрьме. Хотя для меня это билет в один конец.

Голос за дверью

Чтобы въехать в закрытый город Сергиев Посад — 6, где живут сын Кристины и ее мать Ирина, нужен специальный пропуск. Выписать его могла бы Ирина, но связаться с ней невозможно. По словам знакомой, вхожей в семью Бальчевых, сын Кристины, страдающий тяжелой формой аутизма, ломает все телефоны, которые попадаются ему под руку: «За последние три года он испортил около двадцати устройств. У Ирины явная депрессия, эмоциональное выгорание. Бессонные ночи на протяжении 16 лет: она бдит, прислушивается к каждому шороху, ведь от мальчика можно ожидать чего угодно. Раньше он тихо смотрел мультики, много читал, но теперь он подросток, интересы другие». Мы едем со знакомой Ирины в машине жителя Сергиева Посада — 6 в надежде, что его автомобиль не проверят на КПП: навестить семью Бальчевых и передать им очередной мобильный телефон. 

«На фоне хронического недосыпания и постоянного напряжения у Иры участились спазмы, сильные головные боли. Лекарства, которые ей помогают, сложно купить, даже если выпишут рецепт, надо специально ехать в аптеку в Мытищи, за 60 километров. Единственный способ хоть как-то снять спазм — это глоток водки», — говорит знакомая Ирины. Машину пропускают через КПП без проверки. Она проезжает несколько улиц и останавливается. Обычная обшарпанная пятиэтажка в закрытом военном городке, среди десятка таких же. Дороги разбиты, на улицах пустынно. Мы поднимаемся в подъезд. Стучимся в дверь, никто не открывает. Через несколько минут Ирина все-таки подходит к двери.

— Кто это?

— Ирка, я тебе телефон принесла!

— А, сейчас, ключи поищу.

Что делает в этот момент сын Кристины, не ясно. В квартире тихо, почти ни звука, кроме шорохов от поисков. «Когда она стала воспитывать сына Кристины, то ушла с высокооплачиваемой работы и больше никогда не работала. Еще лет пять назад она была бодрой, но чем дальше, тем хуже. Теперь она просто лежит на кровати, до утра смотрит телевизор, среди ободранных обоев. Ей самой очень нужна медицинская помощь, но у нее просто нет сил на это», — рассказывает мне знакомая, пока Ирина ищет ключи. Минут семь, но не находит их. Тяжело дыша, она ставит стул с той стороны двери и начинает бормотать: но что говорит голос, похожий на голос человека, который беседует сам с собой, не разобрать.