Александр Альтшулер: Знак не выявлен, язык облегающ

***

Но жизненные его духи настолько были утомлены неизвестной работой исследования новых областей и беспрерывными усилиями осмыслить разнообразные темы того чего не было но быть может осуществится а когда и чем в ком и подавно неизвестным произношением и слогом перелистнутым тенью от страниц вспорхнувших образом освещенным невидимым глазу светом и тысячи приборов потребовались тому, чтобы осветить и успокоить воспаленное воображение. Но где и в чьем русле — мы были и мы никто, а впереди и позади сверху и сбоку сзади и по диагонали в проблеме, и в стихе в дикости и неузнанной природе, запекшейся на солнце и освещенной темнотой, нет, не мы, а чьи-то мысли захлестнутые в нас и вышедшие блеском в зеркалах отражений, восторгов, негодования, издевок и всполохнутые выйти, спряженные мышами, и закормленные кроликами в клетках в природе собственной и ничьей, растерянные и собранные стихией и пульсом комнатным и настольным где и в чем заброшенные позади и собранные без собраний заполнением фраз, точек, запятых, восклицаний и сомнений в природе с каменным лбом, поросшим спутанными волосами, нитями знаками безволия и подчинения власти и порядка, тепла и хаоса волн бесконечных дыхания несовершенного вечностью и мгновенным удивлением перевернутым и закинутым за много жизней, пульсом застывшим без знаков лирики и коммунальный Петров курит трубку с глазами медузы тянущих детей с заткнутыми дырками щелей в полу, с наблюдением непроизношения с сыростью и хламом без вопросов почему с карточной игрой и сном без сна с вещами живущими в разных местах освещения и натюрморта, обрезанными полосками мелочей и зашитых дыр новых покупок с копией всегда одинаковой в разных освещениях одного и того же с бледным поиском совершения выстрела листьев предрассудков суждений языка и засовов следующих из грамматик букв слов, за́мков, выбора без выбора, юмора поворота и домов из разных мелочей взгляда пустого близкого и далекого неисчезающего в ничего, а ничего... Кто скажет где фигура сделала ход и не ход, а где всегда обратно вперед не движется, а существует жует губами и в реальности происходит без нее, где подарки завернутые в узелки развиваются зачем и вперед и назад в движении жилы разрезания и ничего в ничего и умозаключение попадает в сундук дома и ждет брачного приложения и эта жизнь запекшаяся на пленке, но пора...

<1970-е>

***

Все кругом дело, а как же иначе, даже смерть — дело, и за ней и под ней и пред ней и в ней и над ней как хорошо окунуться и плыть, а созданные берега смотрят дедом и бабкой, одеваясь молодыми воспоминаниями листьев, цветов, света и тени, или сами купаются, одеваясь в нас? Берега тонут в молчании, а залив шумит как мастер стружками звуков туда и сюда обтачивая камни ликами взглянувших на него, и, может быть суша для воды — это статуя и мы, брызги выброшенные на берег, продолжаем ее дело вечного скульптора создающего подобие творца или то, что возвращает его к нам.

<...>

14 октября 1975

***

Бессюжетность — защищаю ли я ее. Или ничтожество своевременья накапливает тоску кошкой, собакой, верой и терпимостью; или истасканные слова поднимаются на канате выше и выше; или бросить все туда, откуда произошло, где все в огне не сгорает; или успокоенностью принять облик маршала отдающего приказы себе подобным; или с французской ясностью не задавать вопросов, на которые нет ответа; и в ответе не стремиться создать форму угодную, сцепленную с завтра; а расположение, а беседа, а вздыхание, а что почем без почему без заботы о мешке долга и растворенной индивидуальности (хоть кусочек, хоть малость, хоть прелесть, только не замкнутость собиранием отошедших знакомых и прятание за стеснением и в общем без различия окунуть захватить, остыть и только скрипом случайным, надрессированным, скрывающим и отдающим с остатками сгоревших мелочей)...

<1970–1980-е>

***

Восторг печален, он в униформе, его побреют,
отгладят, тронут, и вот заверчен он производит
салютный выстрел возвратным звуком.
Земля легка, власть далека, река мертва,
ворота тесны, — там и книги
мешают лечь туда, где есть ты.

Ты знаешь, мастер ушел в сомненья, что матерьял — само-рожденье, он прикоснулся и где же звон, он матерьял, а мастер вон — за увертюрой...

Вы выросли в чужие мысли, свои прибрежные густые, без поиска и лишь каприз предела задел, где будущее тлело и самоорган живою ивой смотрел в себя.

На конвейере люди провожали одиночками то, что всегда здесь, и что не может быть осталось в предельном разуме несуществующего, в продолжении традиции не умеющей свернуться в ожидании катастрофы и долгих, долгих построений гармоний влекущих другие неизведанным мастерством.

... Неудовлетворение или прощание произошло искрами, или в другом искрами, посаженными на чужие самовары старой подрумяненной куклой и короткая прогулка по незнакомому разуму и инерция дыхания, туманящая огни и долгое происхождение не удивляющее никого, восклицательный знак в чужих глазах веревочного человека, комильфо в бантах и завязках и отпевание в ресторане «Морской гул». Теснота заполнила тишину эманацией, распространенной в других, и передачей ростом и процветанием.

8 ноября 1981

***

И он кричал про то, что плакал
и ветер память сторожил
среди оборванных чернил
и не пуская блеск до утра
кому-то на ухо твердил
а тот вперед не угодил
и все чудачество-артачество
и все стихи и не стихи
он бросил в

.................................................

Рашель Львовна, из какого вы племени?

— Я из племени Рашелей, Львов давно и догорели, не уста, а смычки тел, ты хотел того, что смел? Или был подобен качке — невозможной, лютобренной, нескончаемой, неверной, теловетренной, простой.

Глубинной связи не имея, ни обретать, ни отстоять, он хохотал, рубил деревья и был растением, смеясь.

<1980-е>

Мы никогда не знаем, что нас настигнет

Мы никогда не знаем, что было, будет, что за словами? — чужие связки, чужое горе, чужие звуки, и вот реальность спеклась на солнце и неподвижна, лесами дует; а ты пришелец легко и страстно и без сомненья в чужих просторах; и что нас тронет, что будет дальше уже не с нами в другом неблизком, закрытом чем-то чужом сознанье; качает ветер движеньем беглым чужие волны, чужим дыханьем; кругами мысли простор застынет, но и в прорыве чужое пламя не языка, а звуков духа тебя приявших чужим подобьем; в переустройстве, за загородкой, наукой близкой искусством страстным, что вырастает в неблизком горе без голосов за темнотою? Ты знаешь Майя, Алиса, Двойра, что нет покоя и за стеною, ни в склепе тесном, и вы в кипящем как пузырями фантом родите и он обратно столь скрытен в мире и незаметен, вдруг растворится не знав полета, где темнота движеньем страстным без ног, без рук в одно мгновенье; а брызги моря? — одно купанье, барашки духа и Двойры смеха или в Алисе блестящим ахом и в Горбунове чужим доспехом. А темнота? Она сегодня, она и завтра, а ты в сомненье? Закончи мысли легко и больно и за познанье лети в прорехи, но где-то склонность не думать дальше все по закону, а мы-то, мы-то — помылись в ванной, одеты мягко и за стеною сидим умильно, ах, вы просторы — болезни тела, открытья древних, вопрос случайный — пустыни, лодки, обряды тайны искусства мира и причащенья.

В забытом доме пустеют мысли, не происходит за монументом, молитвы посох оставлен кем-то, хоть кости тлеют, но дух витаем. Кто поднял душу легко, воздушно и опустил плашмя о землю? С тех пор живое пронзило землю, где все плодится в бурлящем ритме, а предистоки забыты нами, мы потеряли, не возвратиться, живой гербарий, собой пронзенны себя не жалим своею тайной. Ах скрытый гений, ты не умеешь коснуться близко чужих просторов, заходишь прямо в чужое тело и опадаешь за подголоском.

8 ноября 1981

***

— Нет времени для жизни, — лишь творчество в нем.

— Как вы это понимаете, — спросил бухгалтер, — мои костяшки не фиксируют его.

— И разрушитель, и создатель, — сказал пауку инкогнито и ушел в лес пасти стихотворение.

«Физиология и дань — ответ и привет, дал, взял получил, отлучился встал в сторону и пожертвовал норме сумасшествием».

— Не кляни, о не кляни, забудь, что растешь обратным возрастом, и не приходи к знаку, не свойственному тебе.

— Юность и действо в созревании колоса и рыба страстей в пылу костра.

— Одинокий темнотой иду.

— И вы с нами, и вы с нами, о палочки разделения на вы или я, о щепотки голосов своих, чужих.

— Вы мне не нравитесь, не как вы, а ваш огород предназначения в зацепленную чужую тишину.

— Кто сказал, что нас нету и унес последний флаг в пучину неизбывного океана и отражения на поверхности той или иной откровенности нужной или ненужной, умершей или происходящей, дарующей или исчезнувшей со знаками образов лунной и другой дороги в предвосхищении среднего события формы и порядка незаметностью перешедшего геройство.

Форма времени тяжелая металлическим листом и знаком каналов воспроизводимости в попытке экзальтированного подражания не древних и не этих форм.

День, проглоченный обратной панорамой, снимок леса без теней и осколков и длинная пугающая церемонная речь.

— В крайнем излишнем экстазе, в заботе другого берега о сохранении тупого столкновения.

— Не бросай меня, о не бросай, — чум услады в рогах оленя и соль притяжения в тянущем лесе и игра далекая и близкая в шлафроке: мадам, кюре, в поклоне сомкнутого обычая и отверстая музыка ручьем в другое.

«За что мы держимся, не зная где и беременный голубь сопровождает бытие и растерзанное волнение вскрытых голосов».

— Не дари мне себя, а улетай в чужие стены без обозначений покинутых камней.

— Чужая жизнь как выдумка на фоне застроченного горизонта.

Я прикоснулся к чужому обличью и попал в пыль библиотек без начала и конца существенного порядка, и насекомое обернулось собакой и присело у несуществующего куста.

— Подражание, собратья, далеко от источника, источник от русла, русло от природы себя и себя от себя, — так прыгали дети, играя в скакалку.

— Тихо! — воскликнул лектор и открыл сеть знаковых формул представлений живого пахаря и существа анабиоза.

Древняя муха плевала на всё, и ее созерцание было без жизни смерти в тихом ползке напоминания и ушедшей перепалке катаклизмов, раскрывая организм осыпей дальнего в лакированных формах застекленных витрин.

— Все намек, намек, намек, а не состояние.

— Приближайтесь, дайте свободу и вот больничная палата, как вы и чувствуете, печень, почки, сердце, пищевод.

— Вот он, вот он, — за окном, диктор, на дереве, в листве, коре, летящей стрекозе и обученной бабочке — свидетельнице деторождения.

— Бросьте чепуху, — где кишечник, куда вы дели его.

— Он сушится там простынями раскрученных полотен и на них нарисована охота.

— Где?

— На стене, потолке, кровати и трепещущий сосед задохнулся в себялюбии сохранения.

— Проще, проще, не трогайте — искусство в другой попытке.

— Нет в пытке.

— Оставьте, пациент, где мозги, иглы не отвечают на раздражимое вещество. Куда вы его дели?

— Вот оно, играет коробочкой транзистора.

— Пора вас налево?

— А вас?

— Мы не сойдемся, пациент; накапайте, сестра, ему в голову глюкозу и пусть комары и мухи захлебнутся в ней.

— Мои глаза, мои глаза, вы видите, доктор, они устали видеть то, из чего родились и стоять на страже отражения и плескаться в песок несуществующим.

— Пропишите ему фонарь, он вышел из себя.

— Мы соберем его, доктор, утром и отправим на выставку в музей представлений о ничто.

— Сколько их там?

— Уже около тысячи.

— Тесно.

— Может быть, в другой склеп непризнанных неопознанностей.

— У нас сегодняшний день, вон его отсюда, куда хотите; вон человек с язвой пищевода, пусть он стонет на этой койке, а этот уже давно за ладьей Харона.

— Ах, доктор, простите меня, не смел обидеть, но белая одежда — это белое знамение близкого разговора во вседневной невозможности поделенной на порядок закопанной и раскопанной природы, и я не буду мальчиком, играющим в безделушки на вашей мыслительной панораме, смиряясь болезненной гордыней, и стану простым мещанином удобным для ваших рук и представлений о материале и глине образа, рисующего издалека мастера форм, а дальше увидим, что за чем и оставим потомку совместный вымысел характерных одиночеств с попыткой воспроизведения фонтаном, деревом, скамейкой, лотошником и оркестром в саду, лицензией и маркой одной лишь формы без карточной игры в случайное постоянство.

А время свилось клубком и усилием титана он открыл течение в выпрямленной панораме следующих событий.

Событие 1.

Узнавание себя театром, политикой, и обычным хором подмоченных вариантов.

Событие 2.

Сказание о любви и смерти как признаках а не знаках.

Событие 3.

Знак не выявлен, язык облегающ и тонкие нити тире и точек в скромном произношении телефонных и телеграфных сообщений на казалось бы обычном языке и не сбивка, не натянутость, а приятие форм и течение по ним намеков и случаев образующих сеть передаваемых образов соединений времен, лет, судеб, органичных формам соединений и совершенно космических тайн. Вот здесь точка засохшая землей и за прахом.

Событие 4.

Возврат в образ. Существование в соревновании с самим собой. Обездоливание, возвращение, сутолока, безразличие и тишина воспроизведения пустующей жизни. Случай и казнь и длинная любовь в непривычных формах и превращение ее в облекающее другую несообразную с ней сущность и отпугивание ее в простоте тихой жизни, протекающей свободно и эфемерность тела обмененного последней точкой в другую заживленную природу.

Событие 5.

Магические знаки быстродействующих сообщений и изумительная реакция тела вдруг оживших материков переплетенных в всегда.

Событие 6.

Индивидуальный образ отношений без отношений и отношение, прыгнувшее нераскрытым доселе ожиданием соседа, животного, человека, вещи, движения, одежды и заговоривших образов всего окружающего.

Событие 7.

Магия чисел, рассыпанных в далекие сравнения и открытие памяти в прозрении утонченном и в облекании мелких шатров, язы́ки нерасшифрованных состояний и необыкновенных превращений в тончайшем разуме фантазии в слепой догадке рисунка в отдаленных формах обоза воспоминаний и возвращений.

Событие 8.

Случившееся или неслучившееся в свете рождающем и гасящем.

Событие 9.

Бледное повторение в технологии неузнанного.

Событие 10.

Присутствующее во всем и во всех предыдущих: «Не давай душе покоя», ибо покой снимок действия, и не путай реальное с его обликом в чистом другом.

Событие 11.

Давайте не разделяться и вместе но не в пошлом реализме, а отдалении приближения обратным.

<1970–1980-е>

Публикация Галины Блейх

Соблюдена авторская пунктуация