Алексей Макаркин: Почему священники вступились за оппозицию

Реакцией на «московское дело» стала петиционная кампания. Под обращениями подписываются учителя, врачи, издатели, священники, IT-специалисты. Первоначально речь могла идти о корпоративной солидарности, в которой подписантов обвиняют охранители. Мол, преподаватели и студенты вступаются за Егора Жукова, артисты — за Павла Устинова. А остальные обвиняемые и осужденные не могут рассчитывать на поддержку. Однако среди арестантов нет ни одного священника, учителя, врача или издателя. Программисты были — Константин Котов и Айдар Губайдулин — второго как раз вчера освободили из-под стражи, но самые разные люди продолжают подписывать петицию.

Самым неожиданным событием стала петиция священников — по состоянию на вчерашний вечер ее подписали более ста человек. Многие отметили необычный диссонанс полностью лояльному отношению священноначалия к государственной политике. Соответственно, появились слухи о том, что за петицией стоят интересы церковного начальства, которое само не может высказать свою позицию. Есть и вариация этой версии — что петиция инициирована Кремлем, точнее, той частью властной элиты, которая не хочет слишком большого расширения влияния силовиков.

Однако версия о сложной церковной игре не соответствует развитию событий: вначале один из руководителей церковного отдела по отношениям с обществом и СМИ Вахтанг Кипшидзе подверг критике авторов обращения. Затем, когда в поддержку Павла Устинова выступил даже секретарь генсовета «Единой России» Андрей Турчак, церковные власти скорректировали свою позицию. Теперь помогать обвиняемым по «московскому делу» должен правозащитный центр при Всемирном русском народном соборе, который до этого не был замечен в благожелательном внимании к оппозиции (православные правозащитники борются с «богохульниками» и «кощунниками»). Такая эволюция свидетельствует о том, что для священноначалия петиция была неожиданной — пришлось реагировать на ходу.

Что касается «руки Кремля», то в петиции даже не упомянут Павел Устинов, за которого вступилась часть провластной общественности. «Казус Устинова» характерен тем, что, похоже, правоохранители действительно набросились на него по ошибке, приняв за одного из координаторов несанкционированного митинга, хотя он просто говорил по мобильнику со знакомым. Кроме того, съемка задержания Устинова размещена в интернете, и каждый желающий может увидеть, как все было на самом деле (и надо быть большим поклонником силовиков, чтобы найти на ней свидетельство вины Устинова). Таким образом, Устинов предстает во «властной» схеме как случайно пострадавший, исключение из правила. А священники обращают особое внимание на судьбу Константина Котова — оппозиционного активиста, осужденного по статье 212.1 Уголовного кодекса, предусматривающей уголовное наказание за несколько «административок» за участие в митингах и пикетах. Статья одиозная, по ней до Котова осудили только оппозиционера Ильдара Дадина — история эта была несколько лет назад и завершилась реабилитацией. В любом случае, Котов — политический оппонент власти, действующий ненасильственными методами, но все равно оказавшийся за решеткой. Было бы странно предположить, что сама власть диктует священникам письмо именно такого содержания.

Другие комментаторы полагают, что речь идет о «низовой» инициативе, но удивлены смелостью священников. Действительно, священнослужитель в Русской православной церкви никак не защищен от начальства — на него не распространяются гарантии Трудового кодекса. В любой момент его можно перевести с одного прихода на другой, из города в деревню. Можно снять с должности настоятеля храма и определить простым священником — в тот же храм или в любой другой в пределах епархии. Можно запретить в служении, лишив тем самым средств к существованию. Можно вообще лишить сана — правда, в последние годы появилась возможность апелляции к церковному суду, который способен восстановить священника в сане. Но дела рассматриваются неспешно, а семью кормить надо. Произвольно уволенный учитель может оспорить решение своего начальства в гражданском суде — для священника это невозможно. Крайняя осторожность священнослужителей в общественных вопросах (разумеется, если речь не идет о критике в адрес оппозиции) во многом объясняется именно такой ситуацией. И когда светские люди требуют, чтобы священники возвышали свой голос в защиту униженных и оскорбленных, они нередко не учитывают этого фактора.

Но почему же священники выпустили свое обращение? Почему под ним подписались не только такие известные настоятели, как протоиереи Александр Борисов и Алексий Уминский, авторы книг, проповедники и участники благотворительной деятельности, но и провинциальные батюшки, имена которых малоизвестны и, соответственно, риск для которых куда больше. В случае чего защитников у них не найдется. Похоже, что ответ заключается в изменении общественной ситуации. Общим местом стали уже рассуждения о том, что ценность стабильности для общества снизилась, уступая место усиливающемуся запросу на перемены (другое дело, что характер желаемых перемен понимается разными общественными группами по-разному). Степень раздражения велика, и прагматический расчет, стремление минимизировать риски (в том числе для себя) отходят на второй план.

Исторический опыт свидетельствует о том, что петиционные кампании происходят как раз в такие времена — например, в начале ХХ века в России и Китае, где умеренные общественные слои стремились к мирным переменам, с тем чтобы не доводить дела до революционных потрясений. Однако в обоих случаях власти рассматривали реформаторские петиции как враждебные действия, что только способствовало радикализации настроений и последующему драматическому развитию событий (кровавой революции в России и многолетней гражданской войне в Китае).

Есть и еще один важный фактор — возможно, менее заметный. Недовольство произволом силовиков стало важным раздражителем для модернистской части общества, выходящим за рамки солидарности со знакомым человеком или коллегой по профессии. Церковь обычно воспринимается в России как консервативный институт, противостоящий любым попыткам либерализации, и во многом это так. Но современный церковный консерватизм связан не только с многовековыми традициями, но и во многом с целым рядом тяжелых травм ХХ века — от сотрудничавшего с большевиками обновленческого движения, первоначально использовавшего реформаторские лозунги, до распада страны в конце минувшего столетия, способствовавшего усилению антилиберальных настроений не только в церкви, но и в обществе в целом. Но время идет, старые фобии постепенно уходят — и даже в консервативном институте усиливаются модернистские настроения, связанные в том числе с признанием важности правового государства и уважением достоинства человеческой личности.

Автор — первый вице-президент Центра политических технологий

Фото в анонсе: Александр Авилов/Агентство городских новостей «Москва»