Поэт в России — боль. На экраны выходит «Большая поэзия»
Поэзия, как мы знаем благодаря Владимиру Владимировичу, — та же добыча радия. Дело даже не в трудоемкости процесса, а в испепеляющем жжении: сколько народа от лучевой болезни погибло — не перечесть. Путь поэта — даже круче, чем путь самурая: часто это не просто смерть, а смерть позорная, в окружении радостно гогочущей толпы.
Виктор и Леха, главные герои «Большой поэзии», которая стала для Александра Лунгина, писавшего сценарии для «Дамы пик» и «Братства», первой самостоятельной режиссерской работой, кажется, не совсем понимали, куда ввязались, когда решили записаться в поэтический кружок. От изящной словесности они всегда были далеки: повоевав на востоке Украины, оба теперь работают инкассаторами в ЧОПе «Кречет», поначалу честно воплощая в жизнь его анекдотический девиз «Сами не воруем и другим не дадим». Воплощает, правда, главным образом Виктор: персонаж Александра Кузнецова с каменным лицом скифа стреляет по грабителям, спасая чужие деньги, пока Леха, сыгранный Алексеем Филимоновым, сидит в сторонке, тщетно пытаясь не обмочить штаны. В итоге один получает в награду золотую зажигалку и конверт с деньгами, а другой — только тему для нового стихотворения.
Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.
Общего между друзьями вообще мало. Конечно, будучи охранниками, оба, как положено, застыли на границе между мирами, играя в слова, — только вместо кроссвордов и сканвордов у них рифмы и верлибры. Но, если Леха, как ему кажется, топчется на пороге мира богатых и знаменитых, то Виктор мечтает спуститься из своего обжигающего холодом космоса на землю. Увиденное на войне сделало его сверхчеловеком, поэтому для Виктора дружба, любовь и поэзия — просто разные способы вернуться в мир людей. Получается у него, прямо скажем, не очень: отношения с Лехой выглядят исполнением какого-то самурайского долга, роман с героиней Елены Маховой обречен с самого начала, а стихотворения получаются нелепыми и нескладными. При этом настоящий поэт из этой пары инкассаторов — именно Виктор: он видит красоту везде — в мусорных терриконах, уличных перестрелках, петушиных боях, — но не в силах выразить ее словами. Он сам похож на бойцового петуха, прекрасного в своем уродстве, сделанного из перекрученных жил и готовности умереть, а потому больше ни к чему не пригодного. Слова не слушаются Виктора, он путается в ритмах и рифмах — красота не дает себя поймать, так что остается только мычать и материться.
Леха складывает слова чуть более ловко, но за душой у него ничего нет. Леха хочет денег и, если не получится разбогатеть на петушиных боях, собирается податься в рэперы. Поэзия становится для обоих ловушкой, и оба медленно вязнут в этой трясине, не продвигаясь вперед ни на шаг. В одном слишком мало человеческого, во втором — слишком много. Успеха они могут достичь только вместе: Виктор неожиданно выигрывает поэтический слэм, выдав Лехино стихотворение за свое, причем понятно, что прозвучать оно могло лишь в его исполнении. Рефрен «Леха я или не Леха?» обретает смысл и глубину, только когда его произносит Виктор, который пытается понять, человек ли он еще или уже нет. Да и его дальнейший поход к модному видеоблогеру — вызов, на который Леха вряд ли смог бы достойно ответить. Там, где Виктор совершает свой самый поэтический жест, Леха выглядел бы жалким фриком — охранником, который отчего-то возомнил себя поэтом.
И, поскольку стать одним человеком Виктор с Лехой не в состоянии, «Большая поэзия» превращается в фильм о невозможности большой поэзии. Ее больше нет в этом мире: никто, истекая кровью, не уедет в закат с красивой девушкой, никто не выскочит под вражеские пули плечом к плечу с верным другом. Да и из слов исчезли сила и волшебство. Они только опутывают, соблазняют, отвлекают от главного, словно начальник банковской службы безопасности, сыгранный Федором Лавровым, — за его спиной в одном из кадров появляется заповедь «не разводи», словно ответ на немой вопрос: «За что?»
В эту же ловушку из слов попал, похоже, и сам режиссер. Во-первых, со стихами все вышло не совсем так, как задумывалось, — поскольку писали их Андрей Родионов и Федор Сваровский, сделать их совсем бездарными не получилось даже после редактуры: четверостишие, где Виктор рифмует «мерседес» и «эсэс», вполне органично звучало бы в исполнении Родионова лет двадцать назад (и будет, конечно, смешно, если окажется, что как раз его написал Федор). Во-вторых, персонажи Лунгина произносят слишком много лишнего: без этих сентенций про конец поэзии, пояснений о том, что Виктор — поэт без стихов, и без глубокомысленных вопросов, которыми задаются маленькие мальчики, можно было бы вполне обойтись. Конечно, очевидные вещи стоит иногда проговаривать. Однако и разговоры, и стихотворения порой кажутся неуместными в фильме о поэтах: вот мусорный полигон, раскинувшийся до самого горизонта, вот птицы, которые не могут летать, а потому ищут смерти и вознесения, вот следы крови, едва не запачкавшие нимб, — что еще нужно для большой поэзии?