Трудности перехода. Монологи российских хирургов, которые проводят операции по смене пола
Ольга Добрякова, хирург, Новосибирск:
Первую операцию по «коррекции пола» мне предложили провести в начале 90-х годов. Так я стала первым хирургом в Новосибирске, который стал профессионально заниматься реконструкцией половых органов. До этого я никогда не думала о том, что в моей практике появится работа с трансгендерными людьми.
С тех пор я провела десятки подобных операций. Я уже не испытываю никаких чувств во время операций и предварительных встреч с пациентами — со временем это становится рутиной. Уходит ощущение того, что я делаю что-то сверхъестественное, меняю чью-то жизнь. Моя работа постепенно превратилась в некое подобие стоматологии, где, чтобы заработать деньги, нужно вырвать зуб и таким образом решить чью-то проблему. Пусть я не стоматолог и провожу совсем другие операции, но суть не меняется: будет ли это работа с фаллопластикой или вагиноплатикой — нет никакого значения, главное — освобоить человека от боли, спасти его из его внутренней тюрьмы. Для человека это вопрос всей жизни, а для хирурга — это ремесло.
К сожалению, не все врачи с этим согласны. Некоторые хирурги называют трансгендерных пациентов «педиками», высмеивают и грубо отказывают им в помощи, даже при условии, что люди прошли психиатрическое освидетельствование и официально сменили пол в паспорте. Такие «специалисты» также любят изображать религиозность, называют трансгендерность грехом. Когда я слышу такие рассуждения, мне становится страшно: это же люди, твои пациенты, о какой твоей внутренней этике может идти речь? Трансгендерность — не болезнь, а состояние. Это не выбор, почему же это должно осуждаться? Это природа. Кто-то рождается с кудрявыми волосами, кто-то чернокожим, а кто-то трансгендером. И это нормально.
Максим Усунгван, пластический хирург, Санкт-Петербург:
Российские трансгендеры редко приходят к хирургу просто так: большинство из них уже точно знает, чего хочет, лишь некоторые даже не представляют, что им нужно, однако абсолютно все заведомо знают, что это не бесплатно и рассчитывать они могут только на себя. Сегодня в России невозможно бесплатно делать операции для трансгендеров, как это, например, делают в некоторых странах Европы. Мало того, что у нас не хватает ресурсов, к таким операциям никто не готов даже морально: ни медицинское сообщество, ни общественность. Главная задача медицины, профессиональный долг специалиста, который занимается трансгендерами, — помочь человеку «прийти в себя», дать понять ему и его близким, что трансгендерность — это лишь биологическая девиация, адаптируемая к нормальной социальной жизни.
Человеческая сторона работы хирурга совсем другая: я не имею права поддаваться эмоциям. Мне нельзя публично жалеть пациентов или кричать на улице о том, что трансгендеры достойны лучшей жизни. Если пациенту нужна помощь, ее лучше оказывать молча. Но в другом молчать нельзя — недопустимо воспринимать трансгендерного человека как сумасшедшего, неизлечимого или еще хуже того — заразного. Моя главная задача: профессионально донести до людей правду, что эти люди не прокаженные. Семьям, в которых есть трансгендеры, требуется постоянная работа со специалистами. Когда родители узнают о трансгендерности своего ребенка, это напоминает новости об онкологическом заболевании: никто не понимает, что с этим делать, как помочь — человека не перестают любить, но на него начинают смотреть как на обреченного.
Жизнь трансгендеров постоянно в опасности — по статистике, самое большое количество суицидов совершают именно трансгендерные люди. Говорить сегодня о трансгендерности — значит, поднимать вопрос ценности человеческой жизни, предотвращать смерти пациентов, которые пришли за помощью. А травля и осуждение в этом случае сродни убийству и доведению до суицида.
Дмитрий Красножон, хирург-онколог, Ленинградская область:
Однажды я пришел устраиваться в одну из клиник и предложил там начать проводить операции по хирургической коррекции пола. Это была обычная государственная больница, со старыми, устоявшимися порядками. Не успел я закончить свою речь, как главврач остановил меня и в открытую запретил проводить такие операции. Для него это было абсолютно нормально и очевидно. Он сказал: «Мы не будем этого делать, потому что это противоречит Божьей воле!» Я пытался объяснить, что Бог здесь совсем ни при чем, что это вопрос здоровья человека, его ментального благополучия. Я сам верующий и знаю, что в Библии нет ничего вроде «не помогай ближнему, который тебе не нравится или которого считаешь странным». Мне не дает покоя мысль: почему нетолерантность пытается прикрываться религией, которая в своей сути должна проповедовать терпимость и любовь к каждому человеку без исключения? И если вмешательство в человеческое тело — это грех, то давайте перестанем лечить грипп, заражение крови и откажемся от института психиатрии. Если человеку плохо, ему нужно помочь. Я не боюсь кары за то, что делаю свою работу. Тут даже сложно поднимать тему религиозной этики, здесь разговор идет совсем о другом. Бог или дьявол — какая разница, кого ты встретишь на том свете, если ты сделал доброе дело и помог кому-то излечиться?
Мы — хирурги, наши знания и ремесло — это возможность проникать в самые сложные человеческие материи: не только физиологические, но и душевные. Медицина — это не то место, где можно самовыражаться, причиняя страдания пациентам. Если не провести нужные камуфлирующие действия хирургическим путем, то человек может по-настоящему сломаться, он будет не просто потерян для общества, когда его секрет откроется и его сделают изгоем, он будет потерян для самого себя.
Подготовила Юлиана Качанова