Швеция и «секта свидетелей карантина»

Ко множеству характерных для нашего времени поляризаций в последние пару месяцев добавилась еще одна, которая теперь кажется самой важной, — поляризация по отношению к необходимости карантина. И как-то так сложилось, что в близких мне либеральных кругах воцарилось мнение, что карантин — это не только самый правильный, но и самый моральный способ поведения в этой непростой для всех ситуации. Многие даже поставили на аватарки бейджик Stay home — save lifes или его русский аналог. При этом те, кто выступают против локдаунов и требуют скорейшего открытия бизнесов, часто ассоциируются со злобными реднеками, пришедшими в полном боевом вооружении к Капитолию штата Мичиган, и вообще с Трампом, альтрайтом и чуть не фашистами. Некоторые публицисты даже видят в отношении к карантину и локдауну четкую линию, разделяющую правых и левых.

Но не все так просто. В Великобритании один из самых жестких в Европе карантинов осуществляет правительство консерваторов во главе с Борисом Джонсоном. В Израиле — «Ликуд» Нетаньяху, тоже совсем не леваки. Во Франции — Макрон — рыночный либерал, зато в Испании — правительство социалистов. Но в Италии — снова правые. И при этом самая свободная от карантинных ограничений страна Европы — Швеция — управляется левоцентристской коалицией во главе с социал-демократами, а политика в области сдерживания пандемии является консенсусной и объединяет там все основные политические силы. Но уже в соседней Дании местные социал-демократы вводят локдаун, а за его ослабление и переход к шведской модели последовательно выступает правая оппозиция во главе с бывшим премьером Ларсом Локке Расмуссеном. В общем, все смешалось в наши и без того непростые времена, и Швеция неожиданно оказалась в центре внимания всего мира.

Пока во Франции и Испании полиция штрафовала людей, вышедших погулять, замеряла расстояние, на которое джоггеры отбежали от дома, и время сидения на парковых скамейках, в Швеции жизнь продолжалась почти в нормальном режиме: со множеством мер предосторожности и рекомендованных ограничений, но с минимальным вмешательством государства в частную жизнь граждан и без каких-либо репрессивных мер. Сложился даже устойчивый штамп «шведский эксперимент» (который в самой Швеции почти никто экспериментом не считает, в отличие от карантина для всего населения страны — и больных, и здоровых). Отношение к нему практически всегда противоположно отношению человека к карантину и локдауну. И чем больше растет смертность в Швеции, чем сильнее она отрывается от показателей своих скандинавский соседей, тем больше я вижу какого-то удовлетворенного злорадства и finger-pointing’a со стороны всевозможных вполне либеральных комментаторов: «Доигрались? А мы же вам говорили! Хотели быть не как все и обойтись без карантина? Вот и получайте по заслугам — так вам и надо!» Один из самых ярких примеров обвинительного пафоса в адрес Швеции можно найти в активно расшеренном посте Остапа Кармоди, где, посчитав, что смертность от COVID-19 в Швеции выше, чем показатели семи соседних стран, вместе взятых, он напрямую обвиняет шведов в эгоизме и безответственности: «Стокгольмский синдром — это когда люди готовы пожертвовать жизнями сотен других, чтобы у них самих была возможность лишние пару месяцев ходить в ресторан, а не заказывать еду на дом».

На первый взгляд все логично: вот страны с карантином, и у них всё (относительно) в порядке. Вот Швеция — страна-диссидент, отказавшаяся от карантина, и там умирают люди. Разница налицо, case closed. Не будьте как шведы: сидите дома — спасайте жизни. А всем сторонникам «шведского эксперимента» Кармоди, как истинный гуманист, которому каждая жизнь дорога, предлагает самостоятельно «убить себя об стену».

Эти выводы активно поддерживает и мощный отряд эпидемиологов-любителей. Их сейчас очень много, я каждый день встречаю их в соцсетях, особенно в твиттере. Ведь практически каждый человек, посетивший несколько раз сайт Worldometer и умеющий пользоваться калькулятором, автоматически превращается в эксперта, готового незамедлительно высказывать безапелляционные суждения. А если к этому добавить еще несколько интерактивных статистических ресурсов, то можно уже смело претендовать на научную степень и профессорскую должность.

Чтобы не оказаться здесь в такой же ситуации, я тут от собственных «экспертных суждений» воздержусь, тем более что у меня их нет. Но, живя в Швеции и наслаждаясь относительной свободой, я понимаю, что все риски «шведской модели» — это еще и мои личные риски и риски моей семьи, тем более что мой 85-летний папа и его жена — представители самой уязвимой группы и им следует быть особенно осторожными. Я стараюсь быть в теме, слежу за развитием ситуации и у нас, и в других странах и могу привести тут какие-то релевантные факты, данные и мнения реальных экспертов, показывающие, что ситуация несколько сложнее, чем это представляют себе члены «секты свидетелей карантина», а факторов, влияющих на ее развитие, гораздо больше, чем введение или невведение полного локдауна.

Что такое «шведская модель»?

Вопреки распространенному мнению, это вовсе не business as usual и не попытки проигнорировать коронавирус или преуменьшить его опасность — не надо путать с «моделью Лукашенко». В Швеции к COVID-19 относятся серьезно: информация на каждом шагу, листовки, плакаты, наклейки на полу магазина, напоминающие о соблюдении дистанции, инфодисплеи и т. д. Всех просят соблюдать набор простых правил: 1) мойте руки, 2) соблюдайте «социальную дистанцию» 1,5–2 метра, 3)  избегайте многолюдных мероприятий и не жизненно важных поездок по стране, 4)  оставайтесь дома при малейших симптомах, 5) если вам больше 70 лет, то максимально ограничьте близкие контакты с другими людьми. 

Есть и прямые запреты, но их немного. Запрещены: 1) мероприятия с участием более 50 человек, 2) посещения домов престарелых, 3) спортивные соревнования и матчи, кроме детских.

Дома сидеть никто никого не заставляет. Наоборот, врачи советуют всем больше гулять и дышать свежим воздухом, чтобы укреплять свой иммунитет, а газеты рассказывают о малоизвестных местах для прогулок на природе, чтобы было проще рассредоточиться в пространстве.

Все, кто может, перешли на дистанционную работу — в Стокгольме это около половины населения. Гимназии и университеты переведены на дистанционное обучение. Но средние школы и детские сады открыты. И вообще открыто все: любые магазины, спортклубы, парикмахерские и массажные салоны и т. д. Театры, концертные залы и почти все кинотеатры закрыты, но работают кафе, пабы и рестораны, правда, только в режиме обслуживания сидящих за столами посетителей и с соблюдением дистанции между столами. В магазинах и кафе персонал за кассами и прилавками защищен прозрачными плексигласовыми щитами. Повсюду баллончики с санитайзером.

Штрафов и наказаний никаких нет (только за организацию массовых мероприятий можно получить тюремный срок), но и опросы общественного мнения, и данные мобильных операторов, и просто наблюдение за жизнью показывают, что подавляющее большинство шведов эти правила стараются соблюдать. Особенно бросается в глаза полное исчезновение из общественного пространства кашляющих и чихающих людей, а из детского сада — сопливых детей. Побочным положительным эффектом этого стало досрочное исчезновение всех обычных сезонных вирусных инфекций: гриппа, ОРВИ, кишечного гриппа и т. д.

Фокусы со статистикой 

Всем, кто, вооружившись калькулятором, хочет оценить эффективность «шведской модели», сравнить показатели по разным странам и сделать из них какие-то выводы, стоит иметь в виду, что подходы к регистрации смертности в разных странах могут быть настолько разными, что сравнение теряет смысл. Одни страны (Испания, Италия, Нидерланды, Великобритания) имели пробелы (по крайней мере на ранних стадиях пандемии) в статистике смертности в домах престарелых и вообще вне больниц. Другие, как Швеция и Бельгия, стараются учитывать данные из всех источников. Чтобы иметь более объективную картину, стоит смотреть не только цифры на Worldometer, но и данные по мониторингу избыточной смертности. Вот хороший и постоянно обновляемый проект The New York Times на эту тему. По состоянию на конец апреля Швеция дает точные цифры, но в Нидерландах, Италии и Австрии не учтена примерно половина избыточной смертности, в Великобритании и Швейцарии — треть, во Франции и Испании — четверть, а в Португалии — почти две трети. По официальной смертности от коронавируса Швеция обогнала карантинную Швейцарию. А по избыточной смертности — наоборот. И это еще без учета того, что в странах с карантином снизилась смертность от ДТП и несчастных случаев на производстве. С другой стороны, в это же время могла вырасти смертность среди тех, кто страдал другими заболеваниями, но не смог получить требуемого лечения или сделать плановую операцию из-за перегруженных больниц. Все это будет еще долго анализироваться специалистами, но, согласно Financial Times, сейчас не учтено порядка 60% прямой и косвенной глобальной смертности от COVID-19. 

Кроме того, данные на Worldometer публикуются с учетом даты регистрации. Поэтому график Швеции выглядит так: 

Но это не означает, что по вторникам и средам умирает в разы больше людей, чем по субботам и воскресеньям. Просто по выходным регистрируется меньше случаев, а к середине недели эти данные успевают проанализировать, обработать и внести в статистику. На ежедневных пресс-брифингах шведское Агентство здравоохранения демонстрирует график, где данные сгруппированы по дате смерти. Зеленые столбики — это сегодняшние цифры, разнесенные по правильным датам. Черная линия — среднее значение. За последние несколько дней данные пока неполные, но общий тренд выглядит совсем по-другому: 

[bigallery list="2253957"]

Сравнительная география 

Обычно доказательства ошибочности «шведского пути» строятся на сравнении с соседними странами. Но если посмотреть на более широкую европейскую картину, то Швеция по-прежнему сильно отстает от полностью закрывшихся на карантин Франции, Италии, Испании, Бельгии, Великобритании. Тут, конечно, можно найти множество отличий — и в культуре, и в плотности населения, и в состоянии здравоохранения. Но вот еще один пример: Ирландия, заслужившая множество похвал за то, что вовремя «закрылась». Результаты очень близки к шведским показателям. Плотность населения тоже сопоставима с центральной и южной Швецией, где проживает 80–90% населения. То же самое можно сказать и о Шотландии, которая по многим демографическим показателям типично скандинавская страна, но уровень смертности там почти вдвое выше, чем в Швеции, несмотря на строгий британский карантин. Т. е. Швеция по-прежнему имеет намного меньшую смертность, чем ряд территорий, где всеобщий карантин продолжается уже полтора-два месяца. Если бы статистика была более точной, то этот разрыв был бы, скорее всего, значительно больше.

Если посмотреть на ситуацию в Швеции по регионам, то картина усложняется еще больше. Политика везде примерно одна и та же. Разница в результатах огромная и сопоставима с разницей между странами. В Стокгольмском лэне и примыкающем к нему регионе Сёдерманланд проживает 2,7 млн человек, т. е. 26% населения страны, но на них приходится 58% от всей смертности. Сравнивать Стокгольм с малонаселенным и слабо инфицированным севером Швеции бессмысленно, поэтому ограничимся еще двумя регионами вокруг больших городов — Вэстра Йоталанд (Гётеборг) и Сконе (Мальмё). Так вот, в Гётеборге уровень смертности в пять раз ниже, чем в Стокгольме, а в Мальмё — в 10 раз ниже. Мало того, в Сконе уровень смертности на 20% ниже, чем в соседней Дании, от которой ее отделяет всего лишь знаменитый мост. Плотность населения в Сконе почти такая же, как и в Дании, и в полтора раза выше, чем в Ирландии. В общем, получается, что и на севере Швеции, и на достаточно густонаселенном южном и западном побережье страны «шведская модель» дает неплохие результаты, вполне сопоставимые с соседними странами, но в Стокгольме смертность в разы выше. Карантина нет нигде, поэтому, может быть, дело вовсе не в карантине, а в других не столь заметных со стороны отличиях? 

Например, в том, что Стокгольм стал для Швеции ground zero коронавирусной инфекции. Февральские «спортивные каникулы» в регионе точно совпали со вспышкой пандемии в итальянских и австрийских Альпах. Вирус был «доставлен» в столицу в конце февраля множеством регулярных и чартерных рейсов и развезен по всем районам и окрестностям города. При этом заразились еще и множество таксистов, работавших в аэропорту, что подхлестнуло распространение инфекции в иммигрантских пригородах. Можно, конечно, предъявлять шведским властям претензии, что они упустили эту ситуацию. Некоторые эксперты считают, что тестирование, мониторинг и, при необходимости, карантин всех прилетевших тогда из Альп могли бы значительно сократить количество жертв. Но это было на самых ранних стадиях пандемии, когда было очень много неясного и итальянские власти отрицали широкое распространение инфекции на горнолыжных курортах. Да и сами «отпускники» не очень понимали серьезность своего насморка и кашля. В любом случае, момент был упущен, и опыт других стран показывает, что карантин, введенный уже после широкого распространения инфекции, малоэффективен.   

Дома престарелых и проблемные районы 

Согласно данным Социального управления Швеции, 90% всех скончавшихся от COVID-19 в Швеции — старше 70 лет. Около половины из них жили в специализированных домах престарелых, где им оказывался медицинский уход, т. е. имели как минимум одно хроническое заболевание. Еще 26% получали медицинский уход на дому.  

Изначально шведские власти декларировали две цели в борьбе с пандемией: сгладить кривую заражения до такой степени, чтобы справлялись службы здравоохранения, и защитить группы риска. И если первой цели удалось достичь — мест в больницах и отделениях интенсивной терапии хватило для всех, кто в них нуждался, то со второй возникли проблемы. Прежде всего, с защитой тех, кто живет в домах престарелых. Хуже всего дела обстоят в Стокгольме, где инфекция проникла уже в 75% заведений. В Гётеборге ненамного лучше — заражены 50% домов престарелых, но зато в Сконе — только 10%.  

Посещения домов престарелых запрещены правительством еще с конца марта, но многие заведения и некоторые регионы (например, Сконе) ввели их на несколько недель раньше. Впрочем, считается, что главная угроза жильцам специализированных заведений исходит не от посетителей, а от персонала. Шведское телевидение (SVT) провело собственное расследование причин инфицированности. Вот факторы риска, которые они обнаружили:  

• высокая текучесть и ротация персонала;
• нехватка средств индивидуальной защиты, неумение персонала правильно их использовать, запутанные и излишне забюрократизированные правила их применения;
• сложности с изоляцией больных от здоровых;
• персонал, который выходит на работу, несмотря на болезнь;
• асимптоматическое распространение инфекции персоналом.  

В основе всего этого одна большая проблема: в домах престарелых работает очень много малооплачиваемого и низкоквалифицированного персонала на почасовой оплате. Сегодня их вызвали в одно заведение, а завтра — в другое, поэтому у них есть все шансы стать «суперраспространителями». Тем более что, в отличие от штатных сотрудников, им очень сложно следовать главной мантре, которая звучит в Швеции чуть ли не из каждого утюга: при малейших, даже самых незначительных симптомах оставайтесь дома! Правительство постаралось максимально это облегчить: отменило вычеты за первый день больничного, разрешило болеть без справки от врача до трех недель, 100% зарплаты больных сотрудников компенсируется работодателям государственной Страховой кассой. Все для того, чтобы больные оставались дома (и спасали жизни). Но вот только распространяется это лишь на тех, у кого есть постоянная работа или собственная компания. А работающие по часам сдельщики этих благ лишены, и для них не выйти на работу из-за вроде бы несерьезного кашля может означать, что в конце месяца им нечем будет оплачивать счета. И чем больше постоянного персонала пользуется системой и берет больничные, тем больше сдельщиков выходит им на замену. 

Сейчас все регионы пытаются извлечь уроки из ситуации в Стокгольме и не допустить ее повторения у себя. Этому посвящены все последние ежедневные пресс-конференции Агентства здравоохранения. Гётеборгская коммуна в срочном порядке выделяет 300 млн крон (около 30 млн долларов) на улучшение условий жизни и работы в домах престарелых. В том числе на закупку защитного оборудования, обучение персонала и перевод сдельщиков в постоянный штат. Правила использования СИЗ максимально упрощены. Против дома престарелых в Сольне, где умер каждый четвертый пациент, начато полицейское расследование. А регион Вэрмланд тем временем сообщает, что им удалось сделать выводы из чужих ошибок и защитить от инфекции 86 из 90 домов престарелых.  

И самое главное: персонал домов престарелых, так же как и персонал больниц, начали наконец массово тестировать. Возможно, для снижения смертности это будет значить гораздо больше, чем закрытие ресторанов или детских садов. До сих пор, несмотря на все обещания правительства наладить массовое тестирование, по тестам на душу населения Швеция находится на последнем месте в Скандинавии, отставая от Финляндии в полтора раза, от Норвегии — в два с половиной, а от Дании — почти в четыре раза. Может быть, именно это является более существенным отличием, чем карантин? 

Хотя, на самом деле, дома престарелых — это глобальная проблема. Она есть и в Англии, и во Франции, и в Италии, и в США. В Бельгии, где самый высокий в Европе уровень смертности, половина всех жертв пандемии — в домах престарелых. Хотя там и полный локдаун, и с тестированием все не хуже, чем в Дании. Даже в Норвегии, которую часто ставят в пример другим странам, дома престарелых дают 60% всей смертности. И что это доказывает? Только то, что простых ответов на сложные вопросы ни у кого нет. 

И еще одна очевидная статистическая аномалия: некоторые этнические диаспоры непропорционально высоко подвержены инфекции. В первую очередь, выходцы из Сомали, Турции и Ирака, а мигрантские пригороды Стокгольма — Ярва, Тенста, Ринкебю, Бутщурка и прочие — являются настоящими эпицентрами инфекции. Зато в фешенебельном Дандерюде все спокойно. В Гётеборге похожая картина: в неблагополучных северо-восточных пригородах COVID-19 распространился гораздо шире, чем в богатых приморских районах на юго-западе.  

Причин у этого много: плохое знание шведского старшим поколением мигрантов, отсутствие в первое время информации на языках диаспор, более тесное общение между поколениями, более скученное проживание, большие семьи, где бабушки и дедушки живут под одной крышей с внуками. И как в таких условиях представителям групп риска следовать рекомендациям по радикальному сокращению социальных контактов?  

В конечном счете все упирается в экономику: жителям бедных районов намного сложнее перейти на дистанционную работу, перестать пользоваться общественным транспортом или «самоизолироваться» в загородных домах. Многие из них работают в местах, обеспечивающих нормальное функционирование общества: в продуктовых магазинах и больницах, на общественном транспорте и службах доставки, в коммунальных и социальных службах. И тот самый проблемный почасовой персонал в домах престарелых тоже в основном из этих районов. Решить эти проблемы карантином вряд ли получится. Во-первых, потому что многим все равно придется выйти на работу, а во-вторых, потому что никакой карантин долго не продержится и ситуация довольно скоро вернется к тому, что было, но только хуже — с рецессией, выросшей безработицей, разоренным малым бизнесом, ростом преступности, наркомании и социальных проблем. Карантин как бы призван защитить самые уязвимые слои населения, но по ним же он сильнее всего и бьет. Вирус же из общества никуда не денется, и неблагополучные районы как были, так и останутся самой питательной средой для его распространения. Показательно, что в странах, закрывшихся на локдаун, именно бедные городские окраины стали центром антикарантинных протестов. 

Что дальше? 

А дальше Скандинавия, да и большая часть Европы будут, скорее всего, постепенно становиться все более похожими на Швецию. Потому что пока «свидетели карантина» гневно обличают «шведский эксперимент» в соцсетях и злорадствуют по поводу растущей смертности, более серьезные специалисты опыт Швеции внимательно изучают и анализируют.  

29 апреля доктор Майкл Райан — директор ВОЗ по кризисным ситуациям — произнес большую хвалебную речь в адрес Швеции, назвав ее образцом «новой нормальности» и «моделью будущего» для выходящих из локдауна стран. Он также призвал всех не путать «шведскую модель» с ничегонеделаньем и игнорированием пандемии, и подчеркнул, что в основе ее — комплексный и долгосрочный подход, основанный на взаимном доверии и партнерстве между обществом и институтами власти. 

Да я и сам вижу, как меняется тон публикаций о Швеции. Если в конце марта — начале апреля речь шла о том, что страна идет навстречу неминуемой катастрофе и политики играют с населением в «русскую рулетку», то теперь критика сфокусирована вокруг сравнения с соседними странами. Зато в ведущих мировых изданиях, например The New York Times, появляется все больше достаточно благожелательной аналитики. Интерес к шведскому опыту дошел до того, что главный эпидемиолог страны Андерс Тегнелл, который в самой Швеции давно уже является медийной персоной номер один, был приглашен в The Daily Show Тревора Ноа.  

Особенно много публикаций о Швеции в британских массмедиа. Что не удивительно, т. к. изначально обе страны выбрали похожие стратегии. Но обнародованная в середине марта модель развития пандемии, подготовленная учеными Imperial College London (ICL) под руководством профессора Найла Фергюсона, предсказала Великобритании 510 тысяч жертв пандемии, а США — 2,2 миллиона, если не будет введен локдаун. Эта модель, даже будучи еще препринтом и не пройдя процесс peer-review, оказала огромное влияние на политиков. Британия сделала полный разворот и ввела одни из самых строгих карантинных правил в Европе, Дональд Трамп тоже взял эти цифры на вооружение, и мы еще долго будем слышать о «двух миллионах спасенных жизней». 

Проверить правильность расчетов модели ICL для Великобритании и США невозможно, т. к. обе страны ввели карантин — общенациональный или в большинстве штатов. Но вот со Швецией это можно сделать легко. В начале апреля группа ученых Университета Уппсалы опубликовала работу по моделированию ситуации в Швеции согласно методологии ICL. Целью работы было обратить внимание властей на надвигающуюся катастрофу и заставить немедленно изменить политику, введя локдаун по образцу других европейских стран. 

В Швеции медицинские власти эти модели проигнорировали и политику менять не стали. Бывший главный эпидемиолог Юхан Гизеке — один из топ-экспертов и архитекторов шведской стратегии, не стесняясь в выражениях, назвал работу ICL «не очень научной» и «избыточно пессимистичной», а прогнозы — «почти истерическими». Сейчас мы можем раскрыть карты и сравнить прогнозы с реальностью. Согласно опубликованной модели, продолжение шведской политики должно было привести «по консервативным оценкам» к 96 тысячам жертв до конца июня и 40-кратному превышению возможностей здравоохранения. К началу мая ожидалось более 40 тысяч смертей. Но введение жесткого локдауна и всеобщего карантина помогло бы снизить общее количество жертв втрое — до 30 тысяч.  

В реальности количество жертв по состоянию на 12 мая составило 3313 человек. Похоже, что пик смертности был пройден в середине апреля, и с тех пор количество новых смертей в день постепенно снижается. Также виден и явный нисходящий тренд в количестве пациентов в отделениях интенсивной терапии. Резерв незадействованных коек вырос с 20% до 30%, а главная больница Стокгольма — Каролинска — перешла из кризисного в регулярный режим работы. И если раньше на ежедневных пресс-конференциях Агентство Здравоохранения рапортовало о количестве добавленных за сутки новых мест в отделениях интенсивной терапии, то сейчас их начинают постепенно сокращать. Коэффициент распространения инфекции (число R0) с 20-х чисел апреля стабильно ниже 1, что говорит о том, что эпидемия идет на спад — по крайней мере пока. Модель ICL явно не учла, что и добровольные ограничения могут работать и давать ощутимые результаты. 

3313 потерянных жизней — это очень много и действительно больше, чем во всех остальных скандинавских странах, вместе взятых. Часть этих потерь, очевидно, можно было предотвратить. Но это в 15–20 раз меньше, чем предсказания модели, которая послужила научной основой для карантинной политики во многих странах. И пока это лишь немного больше потерь Швеции (с учетом избыточной смертности) от эпидемии тяжелого гриппа в 2018 году. Вопрос: стали бы политики других стран вводить карантины и выпускать stay-at-home orders, если бы пример Швеции уже был у них перед глазами и количество жертв в моделях было бы в 20 раз меньше? Это может звучать цинично, но всевозможные trade-offs, поиск баланса рисков и общественной пользы — часть их работы.  

Ответ на этот вопрос задним числом мы уже никогда не узнаем. Но зато скоро увидим, что происходит в странах, выходящих из локдауна, и как они будут действовать после ослабления ограничений. Вирус никуда не делся, ни вакцины, ни лекарства пока нет. Даже если в каких-то странах уровень заболеваемости резко снизился, это будет означать всего лишь возврат в ситуацию февраля, когда инфицированных было относительно немного. Что последовало за этим, мы хорошо помним.  

Но есть и существенные отличия. Во-первых, наработанный в той или иной степени иммунитет, который должен замедлить дальнейшее развитие инфекции. Хотя в странах, закрывшихся при первых признаках болезни, его почти совсем нет, и они просто вернулись к «началу игры». Но зато самым пострадавшим сейчас может быть легче. А во-вторых, есть усиленные возможности здравоохранения, развитая инфраструктура тестирования, знания и опыт, полученные во время первой волны пандемии, лучшее понимание причин и источников смертности и того, какие меры работают, а какие нет, в том числе и благодаря шведскому опыту. Например, вряд ли мы снова увидим закрытие школ, по крайней мере в Скандинавии. Норвежские медицинские власти, так же как и их шведские коллеги, не рекомендовали правительству закрывать школы, но правительство их не послушало. Опубликованный недавно отчет показывает, что воздействие этой меры на распространение инфекции было крайне незначительным, а для детей с 5-го по 10-й класс это могло даже привести к росту заражений. При этом экономический ущерб от закрытых школ оценивается в 7,5 миллиарда долларов.  

Как эта пандемия будет развиваться дальше, никто пока не знает. Но первые тревожные сигналы уже поступают: в Германии коэффициент распространения снова поднялся выше единицы. О признаках второй волны сообщают из Южной Кореи и Китая. Даже страны, отделавшиеся пока минимальными потерями, как, например, Финляндия, не торопятся праздновать победу. Один из руководителей финской службы здравоохранения Мика Салминен говорит, что подавление инфекции было, возможно, слишком быстрым и успешным, и его оборотной стороной может стать новый пик осенью, и что реальное число заболевших в стране уже измеряется десятками тысяч. Эти выводы совпадают с моделями, согласно которым оптимальной стратегией является умеренное и долгосрочное социальное дистанцирование, а слишком жесткие сдерживающие меры на начальном этапе могут привести к отложенному пику и росту общей смертности. 

Вполне возможно, что постепенное снятие ограничений в скандинавских странах не приведет к значительному росту смертности в ближайшее время. Но тогда это будет означать, что дело, скорее всего, не в карантине, а работают какие-то другие механизмы сдерживания. Но очень вероятен и другой сценарий: новый всплеск инфекции и непростой выбор — опять все закрыть на несколько месяцев или по примеру Швеции учиться жить с коронавирусом, замедлять распространение инфекции и сглаживать кривую без полного закрытия экономики и общества. Второй путь мне сейчас кажется более вероятным: ресурсы терпения и экономики, и населения не безграничны, мало какие страны готовы сидеть в карантине еще в лучшем случае год, а то и два, до появление массовой вакцинации. 

Новые всплески возможны и в Швеции: даже от самых мягких ограничений люди со временем устают и теряют бдительность. Прогнозы на будущее и у шведов, и у финнов, и у датчан примерно одинаковые: рано или поздно инфицируется не менее половины населения страны. Принято считать, что для достижения коллективного иммунитета при таком уровне контагиозности, как у SARS-Cov2, должны переболеть не менее 60% популяции. Но последнее исследование Стокгольмского и Ноттингемского университетов показывает, что это может произойти и при 40–45%. В Стокгольме коллективный иммунитет может быть достигнут уже в июне, что, впрочем, не означает полного прекращения пандемии — только ее долгое затухание в наиболее пострадавшем регионе.  

В конечном итоге данные по смертности в Швеции и окружающих ее странах могут приблизительно сравняться, как предсказывают многие эпидемиологии, но, может быть, этого и не произойдет, даже если в конечном итоге переболеет одинаковый процент населения. Разница может зависеть от распространенности усиливающих риски заболеваний, демографической структуры общества, доли представителей групп риска среди переболевших, организации ухода за пожилыми и т. д. Ни тот, ни другой исход не поставят точки в споре о карантине и «шведском эксперименте». Доказать, как развивались бы дела в Швеции, если бы она ввела локдаун еще в марте одновременно с Данией и Норвегией, сейчас невозможно — слишком много других сопутствующих факторов, а науки в спорах о карантине, как правило, меньше, чем идеологии, политики и морализаторства. Но пытаться серьезно разобраться в этой ситуации и не сводить ее лишь к одному очевидному фактору — карантину — все равно стоит. Просто потому, что пандемия — это надолго, и чем лучше мы будем понимать происходящие вокруг нас процессы, тем с меньшими потерями мы ее пройдем.