Алексей Иванов: Тени тевтонов. Первая глава нового исторического романа

Пиллау строили три столетия, а разрушили за неделю. Артиллерия, авиация и уличные бои превратили город в свалку дырявых и пустых коробок, полузасыпанных щебнем, битым кирпичом и черепицей. Балтийский ветер сдул дым пожаров и тучи пыли, и мертвый город лежал на полуострове, вывернув внутренности, во всем очевидном ужасе недавнего штурма. Над руинами торчала красно-белая башня маяка — маяк не тронули, потому что он служил ориентиром для русских бомбарди ровщиков. Воды утихших гаваней отражениями удваивали перекошенные надстройки и мачты затопленных судов. На площади у памятника курфюрсту беззвучно разевали рты старинные гвинейские пушки — они словно выли, взывая к небу: «Пиллау-у! Пиллау-у!..»

Винцент Клиховский не сочувствовал этому городу. К черту Пиллау. К черту Берлин. К черту Дрезден, Гамбург, Франкфурт, Кенигсберг и Кельн. Пусть немцы на своей шкуре испытают то, что испытали поляки. Пусть города Германии станут такими же, какой стала Варшава осенью сорок четвертого.

Он, Клиховский, должен был погибнуть в Пиллау. Должен был сгореть в каземате форта «Штиле», когда заговорщики взорвали подземный завод, или упасть убитым в расстрельный ров, когда немцы зачищали концлагерь перед отступлением. Но он уцелел. А Пиллау — нет. Однако из-за этого Клиховскому сейчас приходилось носить имя Пауля Бадштубера — несчастного беженца, которого он убил и у которого забрал документы. Клиховский не хотел, чтобы русские загнали его в фильтрационную зону для интернированных. У него в Пиллау еще были недоделанные дела. Ему требовалась свобода.

— Господин Бадштубер, не спешите, пожалуйста! — попросила фрау Берта.

На пару со старенькой фрау Бертой Клиховский таскал тяжелые носилки с мусором. Мусор вываливали в автомобильный прицеп. Над городком сияло майское солнце — ясное, как победа. Мир воцарился в Пиллау две недели назад, когда немцы сдали Шведскую цитадель и откатились за пролив Зеетиф; сейчас уже невозможно было поверить, что совсем недавно вокруг пылал кромешный ад. Как в нем выжила фрау Берта, беспомощная вне отлаженного порядка?

Немногочисленным немцам, оставшимся в Пиллау, русская комендатура приказала расчищать улицы, чтобы тягачи уволокли разбитую технику. За это немцев кормили. В обед и в ужин приезжала русская полевая кухня; солдат в грязном фартуке шлепал в тарелки и кастрюли горячую кашу. Почтмейстер господин Норберт Рот был избран жителями улицы Проповедников старостой; он вел журнал учета, хотя русские не сверяли количество работников и едоков.

Русских заботили проезды через разрушенные кварталы Хакена — так назывался район Пиллау между аванпортом, каналом Иннехафен, Крепостной гаванью и Шведской цитаделью. Улицу Проповедников перегораживал танк «Панцер-3», грузный, но с маленькой башней и коротким орудием. В борту у танка чернели две рваные дыры, тупой затылок башни и корма обгорели. По узким плоскостям брони ползли бело-серые разводы зимнего камуфляжа. В вермахте рассчитали, что война до лета не дотянется, а потому из экономии не перекрасили боевую технику в летние цвета. Это было очень по-немецки.

Женщины, дети и старики, жители улицы, разгребали груды мусора на мостовой. Доски и балки распиливали на дрова, цельные куски стен разбивали кайлами, пригодные кирпичи аккуратно складывали на тротуаре в штабель. Поодаль выстроились спасенные вещи: пыльные стулья, решетка от камина, поцарапанная швейная машинка, комод без ящика. На расстеленную скатерть сносили разрозненную посуду: тарелки, чашки, серебряные ложки, фаянсовый чайник. Щепетильный господин Рот переписывал находки в журнал.

Улица Проповедников была плотно застроена домами в два-три этажа. В перспективе открывалась площадь — разумеется, Адольф-Гитлер-плац. Один угол площади исчез под обломками рухнувшей ратуши. На другом углу располагался ресторанчик «Немецкий дом», русские приспособили его под офицерскую столовую. Возле ресторанчика урчал двигателем толстоносый грузовик «бюссинг», мощная трехосная машина; в кузове грузовика сидели десяток солдат. У кабины стояла молодая женщина, офицер, а рядом — человек гражданского вида: весеннее пальто, шляпа, круглые очки. В офицерской форме советской армии Клиховский еще не разбирался, а гражданского он узнал: доктор Пакарклис из Вильно, историк и юрист. До войны Клиховский не раз встречался с ним на конференциях, посвященных Тевтонскому ордену. Что здесь делает Пакарклис?.. Не важно. В любом случае это шанс.

Клиховский прислонил носилки к прицепу.

— Фрау Берта, отдохните, — предложил он. — Я заметил давнего знакомого.

Пока он шагал к площади, женщина-офицер забралась в кабину. Литовец закурил, поглядывая на двери ресторана. Он явно кого-то ждал.

— Господин Пакарклис?.. — Клиховский приподнял шляпу в приветствии.

Пакарклис узнал его не сразу. Клиховский сильно изменился с довоенных времен: исхудал, постарел, а глаза стали словно какими-то древними.

— Винцент, неужели это вы?! Боже мой, вы живы!..

Пакарклис в изумлении всплеснул руками и застыл в молитвенной позе. Для литовца это было высшим выражением радости.

— Трудно согласиться, но я жив, — усмехнулся Клиховский.

— Что вы делаете в Пиллау? — полюбопытствовал Пакарклис.

— Прозябаю, — просто сказал Клиховский. — Как видите, разгребаю мусор. Кстати, здесь я — Пауль Бадштубер, эвакуированный младший инспектор дорожной службы Инстербурга. Так что, Повилас, называйте меня Паулем.

Пакарклис помрачнел. Вторая мировая многих превратила в подлецов.

— Я слышал, что в сорок втором в Данциге вас забрало гестапо. Или СС. Но я ответственно заявляю вам, что русские не преследуют за сотрудничество с немцами, Ви... Пауль, если вы не были карателем или их пособником.

Клиховский спокойно покачал головой:

— Меня забрало СД, но это не важно. Я не был карателем и пособником. Я был узником концентрационного лагеря Штутгоф, точнее, его отделения в форте «Штиле». Я бежал. И оказался в этом городе с чужими документами.

Пакарклис выдохнул с облегчением.

— Я помогу вам восстановиться в правах, — сразу предложил он. — У меня появились определенные связи в комендатуре.

Значит, Пакарклис по-прежнему сотрудничает с советской властью... Клиховскому это и раньше не нравилось, но сейчас годился любой шанс.

— Пока не надо, Повилас. Если русские узнают, что я поляк, меня сразу экстрадируют в Данциг. А у меня к немцам здесь еще есть неоплаченный счет. Лучше расскажите, чем вы занимаетесь в Пиллау?

Теперь глаза Пакарклиса блеснули удовольствием.

— Возглавляю археографическую экспедицию Литовской академии наук.

— Археографическую? — не поверил Клиховский. — В мае сорок пятого?

— Все согласовано со штабом фронта. Мы разыскиваем литовские книги, увезенные нацистами. В замке Лохштедт немцы бросили целую библиотеку. Там есть даже манускрипты из Альбертины и письма Канта.

Лохштедт?.. Клиховский словно коснулся оголенного провода.

— Послушайте, Повилас, — хмуро сказал он, глядя в сторону, — мне весьма неловко просить, но не возьмете ли вы меня в помощники?

Пакарклис дружелюбно рассмеялся:

— Я понимаю. Мы же коллеги. Я поговорю со своим куратором от штаба.

Из ресторана «Немецкий дом» торопливо вышли двое, один в военной форме, другой в гражданском. Военный вытирал губы платком.

— Мои товарищи по экспедиции, — пояснил Пакарклис. — Нам пора ехать, Ви… Пауль. Я навещу вас вечером. Где вас искать?

— Вон та улица, дом семь, в подвале. Там только подвал и остался.

***

От окраины Пиллау до тевтонского замка Лохштедт пешком можно было дойти за час-полтора. По изуродованной дороге, огибая воронки, грузовик ехал примерно столько же. Дорога называлась имперским шоссе No 131; то и дело застревая в заторах, по этому шоссе в обе стороны ползли автофургоны, тягачи и бронетехника. «Бюссинг» свернул в направлении залива Фриш-Гаф.

Замок стоял над морем на пригорке. По сути, это были два двухэтажных корпуса, соединенных под прямым углом. Выщербленный красный кирпич. Готические окна. Черепичная крыша — вся в дырах. Взрытый воронками двор. И везде вздутые труп в серо-зеленой солдатской форме вермахта и грязной гражданской одежде фольксштурма. Когда грузовик остановился, на него тихо наплыла густая волна смрада. Бойцы охранения откинули задний борт и друг за другом спрыгнули на землю. Из кабины выбралась капитан Луданная.

— Товарищи историки, — сказала она по-русски, — напоминаю про мины. Проверено только здание, так что я запрещаю выходить из него даже по нужде.

Женя Луданная была убеждена, что ученые не приспособлены к жизни, как дети. Беспомощные и бесполезные люди. Блаженные. А может, и ловкачи.

Клиховский уже понял: экспедицией командовала эта молодая дама из Управления контрразведки Третьего Белорусского фронта. Ей подчинялось отделение охраны. А Пакарклис руководил только историками. Их было всего двое: Юозас Юргинис, директор библиотеки Академии наук, и полковник Бронислав Гертус из университета Вильно. Во время войны Гертус возглавлял инженерную службу литовской дивизии и до сих пор носил военную форму.

— Переведите запрет своему коллеге, — приказала Луданная Пакарклису.

Беженца Бадштубера в группу привлек Пакарклис. До войны у немцев имелось множество разных обществ по изучению истории, и Бадштубер, по словам Пакарклиса, состоял в таком кружке. Луданная не возражала против участия немца в работе литовцев. Книги — чушь: пусть их собирает кто хочет.

Неподалеку от замка тянулась железная дорога. Рядом с низкой насыпью валялись опрокинутые товарные вагоны, сгоревшие до железных скелетов. Буковый лес вокруг замка, ободранный перестрелкой, превратился в голый кривой частокол. За стволами черно горбатились сгоревшие танки-«панцеры» и самоходки-«штуги». Над тихим заливом кричали и метались чайки.

Солдаты боевого охранения направились на позиции, уже обустроенные ими вчера, а историки и Луданная пошли к большому пролому в стене.

— Можно мне осмотреть замок? — спросил Клиховский.

— Зачем? — с подозрением прищурилась Луданная.

— Замок — исторический памятник. А я никогда здесь не бывал.

— Глупости, Бадштубер.

— И все же я прошу вас.

— Ну, если вам угодно... — Луданная презрительно дернула плечом. — Однако в подвал соваться запрещаю. Там везде обрушения.

Стены в высоких сводчатых залах зияли язвами от пуль и осколков. Клиховский знал, что замку больше шестисот лет, но выбоины были такими свежими, что в древность замка не верилось. Казалось, что это не тевтонский орденсбург, а какая-то кирпичная конюшня или амбар в заурядном фольварке — немецком сельском имении. Тишина и зловоние. На каменных полах — мусор и трупы. После штурма русские похоронные команды собирали в Лохштедте только своих, а немцев не трогали. Мертвецы растянулись среди истоптанных книг, обломков кирпича и штукатурки, касок, россыпей гильз и размотанных бурых бинтов, патронных цинков, пустых автоматных магазинов и катушек от полевых радиостанций. По телам и по книгам шустро бегали крысы.

Доктор Хаберлянд говорил о зеленых снарядных ящиках. В помещениях первого и второго этажей Клиховский не увидел ничего похожего. Возможно, ящики сложили в подвале, однако спускаться туда значит нарушать запрет Луданной. Клиховский решил подождать более удобного момента и вернулся к Пакарклису. Литовец посмотрел на него с каким-то затаенным восторгом.

— Вот здесь, — он обвел часовню руками, — брошены сокровища из библиотек Вильно, Кенигсберга, Дерпта, Риги и Мемеля. Это ужасное зрелище — свидетельство нацистского варварства. Наша задача — вывезти все книги на литовском языке. Госпожа капитан, я попрошу вас не курить здесь.

Луданная с недовольным видом сунула папиросу в коробку.

— «Товарищ капитан», господин ученый, — раздраженно поправила она.

Пакарклис поручил Клиховскому проходной зал с окнами на залив Фриш-Гаф. Защитники замка, видимо, использовали зал как лазарет: под окнами в ряд лежало шесть покойников. Стопки книг служили им изголовьями. После концлагеря мертвецы не вызывали у Клиховского никаких чувств: просто бывшие люди, и все. Клиховский вытащил книги и раскрыл ту, что показалась самой старой. И лишь теперь его сердце затрепетало — отозвалось на любимое дело. В руках у Клиховского были напечатанные на латыни исторические хроники Яна Длугоша. Судьбы Польши — вечная боль и вечная нежность…

Клиховский раскладывал книги и папки в стопы; получились три большие — немецкие, и одна малая — литовские. От вида старинных томов, бесценных для культуры, но не имевших никакой цены для солдат, Клиховского охватила бессильная злость. За стеной замка на железной дороге неторопливо простучал колесами эшелон. А потом из глубины здания донесся отчаянный крик.

Повилас Пакарклис отвел себе самый перспективный участок — комнату с целой горой из книг. Пакарклис так увлекся работой, что перестал смотреть под ноги — и наступил на противопехотную мину, засунутую в кипу желтых листов, покрытых строками готического шрифта. Мина подалась и хрустнула.

Еще в коридоре Клиховский услышал голос полковника Гертуса:

— Не сходите с места, Повилас! Не двигайтесь!..

Когда Клиховский появился в комнате Пакарклиса, здесь были уже все. Пакарклис стоял в странной позе и протягивал Юргинису большую папку:

— Юозас, возьмите, возьмите! Это «Времена года»! Перо Донелайтиса!

Поэт Донелайтис для литовцев был как Мицкевич для поляков или Гете для немцев. Рукопись великой поэмы Донелайтиса тоже оказалась у нацистов.

Юргинис с опаской принял папку и инстинктивно попятился.

— Спокойно, Пакарклис, я вызову саперов! — быстро сориентировалась капитан Луданная. — Отсюда три километра до нашей части в Нойхойзере!

Бронислав Гертус, опустившись на колени, расшвыривал и обрывал бумаги, чтобы рассмотреть мину под подошвой ботинка Пакарклиса.

— Выйдите все из помещения! — через плечо сердито бросил он.

— Вы ведь тоже сапер, Бронислав? — с надеждой спросил Пакарклис.

Он был бледен и боялся пошевелиться. Гертус в волнении снял фуражку.

— Я не справлюсь, — негромко произнес он, глядя на мину. — Это шутцен-фугас, разработка для «Вервольфа». На фронте мы с такими не сталкивались.

Клиховский подошел к Гертусу и присел. Мина, круглая банка, имела на боку маркировку «SDm-45 FS». Буквы «FS» означали «Форт Штиле».

— Контактная крышка на пружине, — сказал Клиховский. — Выдергивает чеку при возвратном движении. Детонатор сконструирован для растяжек, но мина приспособлена для нажимного действия.

— Откуда вы знаете? — тотчас насторожилась капитан Луданная.

— С такими минами я работал на заводе в форте «Штиле».

— Вы разрядите ее? — задыхаясь, спросил Пакарклис.

— Постараюсь. Главное — не дать крышке подняться. Нельзя снимать вес.

Клиховский выпрямился во весь рост и тесно прижался к Пакарклису, а затем осторожно приставил свои ноги к ноге Пакарклиса так, чтобы наступить на края контактной крышки.

— Убирайте ногу, Повилас, и отходите в сторону. Пакарклис медленно отклонился и снял ногу с мины. Затем сразу же отступил на несколько шагов. На мине теперь стоял Клиховский.

— Найдите кирпичи, штук восемь целых, — спокойно распорядился он. — Я придавлю крышку. Нужна тяжесть не меньше шестнадцати килограммов.

Юргинис и Гертус кинулись на поиски пригодных кирпичей. Клиховский стоял на мине и смотрел на Луданную. Если он взорвется, в последний миг приятнее видеть красивую женщину. Короткие сапожки. Тесная юбка. Узкая талия под ремнем. На высокой груди — орденская планка. Узел тяжелых волос и пилотка чуть набок. Лицо — княжеское, а в серых глазах — подозрительность волчицы: «Откуда ему известно про диверсионные мины? Он диверсант?..» Пакарклис же сейчас вовсе не узнавал Клиховского. Что случилось с рядовым историком из Данцига, малоизвестным специалистом по Тевтонскому ордену?

В комнату вернулись Гертус и Юргинис. Они тащили кирпичи. Гертус аккуратно поместил первый кирпич на мину между ботинок Клиховского.

— Я понимаю вас, Повилас, — тускло сказал Клиховский. — Стоять на мине и вправду очень страшно. Как на эшафоте с петлей на шее.

Оформить предварительный заказ книги можно по ссылке

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб" — Личное». Присоединяйтесь