Дельфина де Виган: Преданность

Преданность.

Невидимые узы, связывающие нас с другими людьми — и мертвыми, и живыми… Обеты, данные шепотом и откликающиеся потом неведомым эхом, безмолвная верность, уговор— чаще всего с самим собой, и выполнение приказов, которые никто не давал, и долг, прописанный на скрижалях памяти.

Законы детства, спящие в глубине взрослых тел, идеалы, во имя которых мы не сгибаемся перед силой, опора, которая позволяет выстоять, неписаные принципы, которые сковывают нас — и держат, как каркас. Наши крылья и вериги.

Взлетная полоса для разгона — и траншея, в которой вязнет мечта. 

Элен

Я решила, что мальчика бьют, — как-то сразу об этом подумала, может не в первые дни, но вскоре после начала занятий. Было в нем что-то такое — в походке, в поведении, в уклончивом взгляде, — уж я-то умею это распознать, знаю наизусть: такая привычка не выделяться, сливаться с фоном, не засвечиваться. Только меня не проведешь. Мне самой в детстве побоев выпало немало, и я скрывала их как могла, — так что ситуация знакомая. Я говорю «мальчик», потому что, ей-богу, иначе и не скажешь, — вы представляете, какие они в этом возрасте: волосы мягкие, совсем девчачьи, голос просто как у Мальчика-с-пальчика, движения еще так робки и нерешительны, а как они таращат глаза, когда удивляются, или прячут руки за спину, когда их кто-то отчитывает, и вроде крепятся изо всех сил, а губа вдруг задрожит, — ну так бы и простила им все авансом, раз и навсегда. Хотя несомненно, что именно в этом возрасте они могут по-настоящему наломать дров. 

Через несколько недель после начала занятий я пошла к директору — поговорить насчет Тео Любина. Мне пришлось несколько раз объяснять, в чем дело. Нет, следов побоев не видно, он ни в чем таком не признавался, но что-то в поведении ученика настораживает, какая-то отчужденность, замкнутость, уклончивость, стремление не привлекать внимания. Господин Немур усмехнулся: не привлекать внимания? Да разве полкласса не ведет себя так же? Да, конечно, я понимала, что он имеет в виду: эту их манеру сидеть пригнувшись, чтобы не заметили и не вызвали отвечать, или уткнуться носом в сумку и нашаривать там неизвестно что, или внезапно разглядывать крышку стола так, словно от этого зависит экономическое будущее региона. Этих-то я вычисляю, даже не глядя в их сторону. Но тут совсем-совсем другое. Я спросила, что известно про ученика, про его семью. Наверняка можно найти какие-то сведения в личном деле, какие-то замечания, характеристики предыдущих учителей. Директор еще раз, более внимательно просмотрел комментарии к годовым и четвертным оценкам, и действительно, некоторые преподаватели отмечали в прошлом году его молчаливость, закрытость, нежелание идти на контакт, но ничего больше. Он зачитал мне эти замечания: «ученик — явный интроверт», «хотелось бы большей активности на уроке», «хорошие отметки, но ученик слишком замкнут» — и дальше в том же духе. Родители в разводе, он живет по очереди с матерью и с отцом — банальнейшая ситуация. Директор спросил, общается ли Тео с другими мальчиками из класса, — этого я отрицать не могла, эта парочка вечно шастает вместе, вот уж точно нашли друг друга, у обоих ангельские личики, волосы одного цвета, одинаково светлая кожа, ну просто близнецы. Я наблюдаю за ними в окно, когда все выходят на перемене во двор, они словно единый организм — боязливый, неприрученный, как будто медуза, которая разом сжимается, как только ее тронешь, и снова расплывается, когда опасность минует. Тео улыбается очень редко и только тогда, когда он вдвоем с Матисом Гийомом и никто из взрослых не вторгается в их периметр безопасности.

Единственное, что привлекло внимание директора, это заключение медсестры в конце прошлого года. Ее справка не фигурировала в личном деле ученика, но Фредерик посоветовал мне на всякий случай сходить в медкабинет. Тео в конце мая попросил разрешения выйти из класса. Сказал, что у него болит голова. Медсестра отмечает его уклончивые ответы и противоречивые симптомы. Она обращает внимание на то, что у него красные глаза. Тео ответил, что он часто долго не может заснуть, а иногда не спит почти до утра. Внизу страницы она пометила красной ручкой: «ослабленное здоровье» — и вдобавок подчеркнула тремя красными чертами. А потом наверняка закрыла медкарту и убрала ее в шкаф. Расспросить медсестру не было возможности, потому что она уволилась из школы.

Не будь этого заключения, мне бы ни за что не добиться, чтобы Тео вызвала новая медсестра.

Я поговорила об этом с Фредериком, и тот явно забеспокоился. Он сказал, что мне не стоит принимать все так близко к сердцу. Он говорит, у меня усталый вид и я все время на взводе — он именно так выразился, — и я сразу вспомнила про нож, который отец держал в ящике на кухне — кто угодно мог взять, — он был с выдвижным лезвием, и отец, когда нервничал, все время автоматически нажимал на стопор, нож щелкал и выскакивал.

Тео

Как будто накатывает горячая волна, — ему трудно описать, что происходит: волна обжигает и возносит, это одновременно боль и исцеление, такие минуты можно пересчитать по пальцам одной руки, и, наверное, это как-то называется, только он не знает как, — есть какое-нибудь слово в химии или физиологии, которое выражает силу и интенсивность происходящего, что-то вроде сгорания, или взрывной силы, или отдачи. Ему двенадцать с половиной лет, и если бы он откровенно отвечал на вопросы, которые задают взрослые, все эти «кем бы ты хотел стать?», «чем ты увлекаешься?», «что тебе интересно в жизни?», если бы он не боялся, что тут же рухнут последние его жизненные опоры, он бы без колебаний ответил: мне нравится ощущать, как по телу расходится спиртное. Сначала попадает в рот, мгновение — и гортань принимает жидкость, и потом еще несколько долей секунды — и тепло льется в желудок: он мог бы прочертить маршрут пальцем. Ему нравится густая волна, которая гладит его по затылку и расползается по рукам и ногам, как наркоз. 

Он отхлебывает из горлышка и закашливается. Сидящий напротив Матис смотрит на него имеется. Тео вспоминает дракона из книжки с картинками, которую мать читала ему в детстве, у него было гигантское туловище, маленькие глазки-щелочки, словно прорезанные перочинным ножом, и открытая пасть с клыками острее, чем у злой собаки. Хорошо бы стать такой огромной зверюгой с перепончатыми лапами, чтобы раз дыхнуть и все спалить. Он набирает воздуху, снова подносит бутылку к губам. Спиртное льется в горло и оглушает, и он пытается мысленно проследить его путь; перед глазами встает схема, которую госпожа Дестре раздавала им в классе: «Напиши название каждой части, покажи маршрут яблока по пищеварительному тракту и укажи, какие органы принимают участие в усвоении пищи». Образ вызывает улыбку, и он пытается переиначить его по ситуации: «Опиши путь водки, отметь цветным карандашом, рассчитай время, необходимое, чтобы первые три глотка попали в кровь...» Он хихикает себе под нос, и Матис тоже смеется, потому что другу смешно.

Через несколько минут в мозгу у Тео что-то взрывается, словно вышибают дверь ударом ноги, ветер несет облако пыли, и возникает картинка салуна на Диком Западе, створки двери со стоном подаются и отлетают в стороны. Мгновение, и он ковбой в остроносых сапогах со шпорами, он идет в полумраке салуна к бару, и звездочки глухо царапают доски пола. Он идет к стойке и заказывает виски, и все остальное как будто вычеркивается, отменяется — и страх, и воспоминания. Когти неясыти, все время сдавливающие грудь, наконец разжимаются. Он закрывает глаза: все смыто. Да, теперь опять можно жить. 

Матис берет у него бутылку и подносит к губам. Теперь его черед. Водка плещет мимо рта, прозрачная струйка течет по подбородку. Тео протестует: что внутрь не попало, не считается. Выплюнуть нельзя. Тогда Матис глотает залпом, слезы наворачиваются на глаза, он кашляет, зажимает рот ладонью; секунду Тео кажется, что друга сейчас вырвет, но через несколько секунд Матис уже хохочет — безудержно и громко. Тео быстро зажимает ему рот, заглушая смех. Веселье прекращается.

Затаив дыхание, они замирают и прислушиваются, с опаской подстерегая шум вокруг. Где-то далеко бубнит преподаватель — кто именно, не угадать, — это монотонный поток речи без единого четкого слова.

Они в своем тайнике, в убежище. Здесь — их территория. Под лестницей, которая ведет вниз в школьную столовую, они нашли пустое пространство площадью в один квадратный метр, где почти можно разогнуться и встать в полный рост. Чтобы перекрыть доступ, нишу загородили шкафом, но если постараться, то под ним можно пролезть. Главное — выбрать момент. Надо спрятаться в туалете и дождаться, пока все классы вернутся с большой перемены на уроки. Подождать еще несколько минут, пока уйдет дежурный преподаватель: вначале часа он следит, чтобы ученики не шлялись по коридорам. 

Каждый раз, когда им удается протиснуться за этот шкаф, они констатируют, что счет идет на миллиметры. Еще несколько месяцев — и они сюда не пролезут. 

Матис протягивает бутылку. 

Сделав последний глоток, Тео облизывает губы: ему нравится соленый, металлический привкус, который надолго остается во рту, иногда — на несколько часов. 

Расставив большой и указательный пальцы, они пытаются определить количество выпитого. Несколько раз перемеривают: оба не могут приложить пальцы к бутылке и потом не сдвинуть, и не могут удержаться от гогота. 

Они выпили гораздо больше, чем в прошлый раз. А в следующий раз выпьют еще больше. 

Это их уговор, их тайна. 

Матис забирает бутылку, заворачивает в бумагу и засовывает к себе в рюкзак.

Каждый берет по две подушечки жевательной резинки «Airwaves» со вкусом мяты и лакрицы. Старательно пережевывают, чтобы запах разошелся, гоняют жвачку по рту: только этот вид способен замаскировать запах. Ждут удобного момента, чтобы выбраться.

Когда они встают, ощущения меняются. Голова Тео качается взад-вперед, но не очень заметно.

Он на цыпочках идет по уплывающему ковру с геометрическим орнаментом, он словно бы вышел из собственного тела и шагает рядом, ведя себя за руку. Звуки коллежа едва доходят до сознания, приглушенные какой-то невидимой губкой, которая его защищает.

Ему хотелось бы как-нибудь, в будущем, потерять сознание. Совсем.

Погрузиться в гущу опьянения, уйти с головой, отгородиться, отключиться на несколько часов или навсегда, — он знает, что так случается.

Перевод: Алла Беляк

Приобрести книгу можно по ссылке

Вам может быть интересно: 

• Андерс де ла Мотт: Осеннее преступление
• Мой белый. Отрывок из новой книги Ксении Буржской
• Алексей Сальников: «Общайся! Живи!» Юмористический рассказ

Больше текстов о политике, экономике, бизнесе и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь