Как трудно раны врачевать. О новом романе Оксаны Васякиной «Рана»

Фото: Мария Рожкова

Все мои сверстники уже пережили смерть матери. Думаю, для каждого это осталось самым страшным и тяжелым воспоминанием — от него хочется бежать куда глаза глядят или уж во всяком случае не возвращаться к нему. Не тревожить память. Начнешь вспоминать — будто бередишь рану, будто вставляешь в нее палку и поворачиваешь, поворачиваешь… «Рана» — Оксана Васякина так и назвала свою книгу. Такой травелог по ту сторону жизни: она везет прах матери из южного городка в сибирскую глушь. Это ее мама, это реальная история болезни и смерти ее мамы и это откровенная — как будто кожу сдирают — история жизни самой Оксаны, писательницы и лесбиянки. И еще роман, которого, на мой взгляд, не было в нашей литературе с момента выхода великой прозы Людмилы Петрушевской «Время ночь».

Эту книгу невозможно проглотить или прочесть залпом. Меня, читающую всегда очень быстро, хватало только страниц на двадцать. Потом надо было отойти, отдышаться, посмотреть на окружающие предметы, вернуться в привычный мир — который, казалось, уже никогда не будет прежним. Такая плотность, концентрация мысли и чувства в тексте, что каждый фрагмент хочется прожить и осознать отдельно. Ощутить его особую упругость, телесность. В юности я так читала Цветаеву (после, когда многое знаешь наизусть, уже иначе), потом — Елену Шварц и некоторых других женщин, пишущих стихи. Что-то особенное они знают о жизни и мире, чего нигде больше не встретишь. Может быть, это легкость и мгновенность перехода от жизни к смерти, потому что только им известно: на самом деле смерти нет.

Записки («дают возможность схватывать пространство и опыт»), поток сознания, стихотворения в прозе — жанр «Раны» определить и трудно, и легко, потому что под слишком многие определения он подпадает. При этом есть четкий сюжетный каркас: последние дни матери, умирающей от рака дома и в хосписе, и долгий путь дочери, везущей ее прах с юга, из города Волжский под Волгоградом, на север, в Усть-Илимск. Волгоград — Москва — Новосибирск — Иркутск, это все на самолетах, а потом многочасовой переезд на автобусе из Иркутска в далекий Усть-Илимск, где Васякина родилась и где жила с мамой. С урной, особым образом упакованной по требованию «Аэрофлота». Никакого тумана и запаха тайги — страшноватый провинциальный быт запомнен и описан жестко и с ошеломляющими подробностями. Ее память вообще удивительна: ну кто так чувственно-осязаемо помнит, как его купали во младенчестве, а потом, плотно прижатым к родному материнскому телу, несли в кровать? А на полотенце была большая тигровая лилия? А мама не носила тапочки, и слышно было, как ступни прилипают к линолеуму? Миллион подробностей, штрихов, мимолетных красок и звуков — гипнотизирующая живопись повседневности — и тут же выход в космос, женский ли, социума, мироздания, неважно, выход мгновенный, по щелчку.

Вот Оксана несет матери свою любимую книгу, «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, а та уже уже лежит на постели распахнутая, уже не стыдится отнятой груди и молча смотрит сериалы про ментов — и тут же идет текст (раньше сказали бы, лирическое отступление) о святой Агате, мученице, которую истязали и тоже отрезали грудь. Без пафоса, без эмоций, святая Агата на разных картинах и даже в Сицилии. Или монолог самой матери — «с помощью воображения я стараюсь попасть в голову умирающей матери и почувствовать то, что чувствовала она».

Только женщины обладают таким бесстрашием. Оксане тяжело даются воспоминания — это очевидно — может, поэтому они так и цепляют читателя. И она абсолютно безжалостна к себе, когда описывает опыт осознания своей сексуальной природы и связанных с этим бесконечных фрустраций. Как долго стыдилась того, чего стыдиться не должно. Как заводила ненужные ей связи — все из того же вековечного женского «боялась остаться одна». Так отвечала ей когда-то мать, «привыкшая быть битой, униженной и не знавшая, как выбраться из этого ада», на вопрос, «почему мы не можем выгнать его?» (У Оксаны было несколько отчимов: один страшный, ненавистный Ермолаев, другой — хороший, Андрей, который был рядом до конца.) Как долго искала «взгляд, который превращал пространство в теплое безопасное место».

«Рана» — это наглядное пособие, катехизис освобождения женщины. Я бы даже написала слово «освобождение» с большой буквы, потому что и в двадцать первом веке женщин насилуют, избивают и унижают, и я не помню, сколько раз уже подписывала петицию с требованием закона о защите женщины от домашнего насилия в нашей стране, а его все нет и нет. И наказания за такое насилие до сих пор дают самые минимальные, достаточно вспомнить подонка, который отрубил жене кисти рук за то, что она хотела с ним развестись.

Но есть и другое освобождение — не формальное, внутреннее. И с ним еще большие проблемы, причем у всех, даже самых благополучных женщин. Отсюда такая востребованность психотерапевтов и отсюда столько несчастных судеб.

«Мама умерла, так и не узнав, что я лесбиянка не оттого, что мужчины меня не любили, а оттого, что я любила женщин». Вот этот переход от «меня» к «я», от патерналистской шкалы ценностей к общечеловеческой, от ощущения своей особости как неполноценности к приятию себя такой, какая есть, — ключевое понятие для современных женщин. Сегодня принято иронизировать над феминистками, которые якобы перегибают палку в своих требованиях. Мне нравятся слова Кейтлин Моран из ее знаменитой книги «Быть женщиной»:

А) Есть ли у вас влагалище?

Б) Хотите ли вы им распоряжаться?

Если вы ответили «да» на оба вопроса, то поздравляю! Вы феминистка.

С этой точки зрения «Рана» — абсолютно феминистская книга.

Васякина подробно рассказывает о судьбе матери, своих родственников, но при обилии душераздирающих подробностей их нищей и несчастной жизни она вовсе не склонна к мистике или обвинениям в чей-либо адрес: нет никакого проклятия — «есть социальное неблагополучие, плохая экология, алкоголь и дурные паттерны поведения». Да, она умеет быть и такой — при бесконечной рефлексии и прислушивании к себе и вокруг ко всякого рода тайным знакам. Один только фрагмент о ее связи с птицами и умении понимать их язык чего стоит.

В Усть-Илимске или Москве, мы все ходили одними тропами: Гинзбург, Земфира, потом Зонтаг и Лейбовиц. Сибирскому подростку со своей заводской зарплаты мама дала 28 рублей для покупки кассеты с записью нового альбома Земфиры «Прости меня, моя любовь». Дала «мать-одиночка с бытовым алкоголизмом и альфонсом на шее». Кассета стоила дорого, на хлеб не хватило, они, голодные, вставили кассету и стали ее слушать. Шесть песен с каждой стороны и картинка туманного города на вкладыше. И то же в Москве: какой хлеб, когда такое. Голос-счастье. Слова, обещающие другую жизнь. Очень по-русски — может, потому и выживаем вопреки всему, что в какой-то момент из черной пустоты возникают Земфира или Оксана. И говорят что-то такое, что забываешь обо всем остальном.

Фото: Мария Рожкова.

При сбивчивом, неровном дыхании повествования книга получилась цельной. Там каждый фрагмент на своем месте. Вот важный образ: женская работа, ткачество, плетение бесконечной нити жизни как сопротивление обстоятельствам. Пенелопа ткет полотно и распускает его, Филомела, лишившись языка, рассказывает свою горестную историю на полотне и вырывается из плена, мастерица Арахна бросает вызов самой Афине, за что та превращает ее в паучиху.

Можно ли свести эти полотна воедино и предъявить их миру, преобразовать «во что-то, что не будет вписываться в дихотомию “насилие/отпор”»? В надежду и радость? Ни больше ни меньше.

Или поразительное рассуждение о природе нелюбви, царящей в семье, — не идет ли она от прабабки Ольги, потерявшей любимого (расстрелян по пятьдесят восьмой) и обреченной жить с нелюбимым пьющим человеком и рожать от него детей? Реалистичный, зримый, густыми мазками написанный портрет старой бабки — и выход на сущностную проблему бытия целого народа, темного, консервативного, пьющего, не отрывающегося от телевизора и культивирующего насилие и неприязнь.

В сущности, весь роман — это попытка объясниться с матерью. Нерасторжимая связь, но мало тепла и много непонимания. Кровное родство, но противоположность душ. Чувство вины и невозможность прощения. Этот сложный, запутанный клубок отношений между матерью и дочерью всегда волновал художников и философов, от Бергмана до Альмодовара, от Люс Иригарей до Элен Сиксу, — Оксана Васякина раскрыла известную тему необычно, сумела удивить. Уровень ее размышлений и степень откровенности выводят женское письмо на новый уровень.

Конечно, это очень личная книга. Но она затрагивает такие душевные струны, пробивает такие чакры, что ты невольно ощущаешь себя ее героем. Кто-то вообще отложит роман — слишком больно. Зато кому-то он поможет осознать нечто самое важное в жизни, что давно мучило, не отпускало, что сами для себя не могли ни объяснить, ни сформулировать.

«Разомкнуться навстречу» тем, кого мы потеряли, перед кем виноваты и кого не было для нас ближе и любимее. Оксана смогла — а вместе с ней и мы. И такой простой финал такой сложной книги: «Мама, я люблю тебя».

Вам может быть интересно:

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь

Часть статьи не может быть отображена, пожалуйста, откройте полную версию статьи.

Обсудить на сайте