Волшебное слово «цензура». Министр культуры Ольга Любимова и политический театр
Когда после скандала со спектаклем «Современника» «Первый хлеб» председатель общественного совета при Минкульте Михаил Лермонтов заявил, что совет планирует осенью провести слушания по репертуару театров «в части соответствия стратегии нацбезопасности», это звучало, конечно, удручающе, но не то чтобы удивительно. «Все к тому шло», — приговаривали пикейные жилеты, учитывая тенденцию последних лет, и готовились к худшему. И вдруг через три дня — заявление министра культуры Ольги Любимовой в РИА «Новости»: «В соответствии с законодательством РФ Минкультуры России не вправе вмешиваться в творческую деятельность учреждений культуры, этот процесс носит самостоятельный характер». Любимова подчеркнула, что «цензура в нашей стране недопустима в соответствии с Конституцией». Оговорившись, конечно, что если «…в сфере культуры имеют место нарушения действующего законодательства, то компетентные органы вправе дать им соответствующую оценку».
Не стоит тут, конечно, питать иллюзий. Заявление министра было продиктовано, в первую очередь, логикой внутренней борьбы за влияние: общественный совет, чьи решения, к слову, носят лишь рекомендательный характер, в последние недели стал ньюсмейкером и как бы начал «заслонять» собой сам Минкульт. Так бывало уже и раньше, и требовалось напомнить коллегам о границах полномочий.
Ольга Любимова, которая занимает свой пост уже полтора года, до сих пор не вступала в споры о ценностях. «Наша задача — обеспечить всесторонний диалог со всеми аудиториями, дать возможность высказаться всем сторонам и принимать взвешенное решение», — говорит Любимова в том же заявлении. Видимо, так и формулировалась ее роль в январе 2020 года при назначении в новом кабинете министров после Владимира Мединского: быть посредником между культурой и властью. На времена Любимовой выпали пандемийные ограничения, и весь 2020-й она вынуждена была в основном заниматься этим. Но вот пришлось и ей выступить в роли политика. Опять же мы пока не можем делать окончательных выводов об эффекте этого выступления, но, по крайней мере, последнее слово в споре о премьере в театре «Современник» осталось за министром — и это тоже немало.
Бюрократическая система стремится избегать точных формулировок. На этом фоне любое принципиальное высказывание воспринимается всерьез, считывается как сигнал. При всех сложившихся негласных практиках слова «цензура», произнесенного вслух, чиновники у нас все же побаиваются. В октябре 2016 года на съезде Союза театральных деятелей худрук «Сатирикона» Константин Райкин выступил с речью, порицающей цензуру. Это слово сразу поднимает градус дискуссии до высшего уровня. Кремль вынужден реагировать в таких случаях — и ответ в общем-то предсказуем: «Цензура недопустима». Люди системы понимают это следующим образом: раз так сказал высший чиновник, значит, не нужно предпринимать более никаких действий, а нужно — «годить», как учил еще Салтыков-Щедрин.
Как и в других сферах, сегодня в государственной культуре идет борьба за норму (художники и чиновники пытаются понять, что «можно», что «нельзя», а что — «под вопросом»). Идет невидимая, но постоянная проверка на прочность «непререкаемых свобод», если можно так сказать. В России свобода, в том числе и в культурной сфере, не имеет абсолютной, самодостаточной ценности — ее необходимость постоянно приходится доказывать, вновь и вновь. В этих условиях, как ни странно, любой жест и любая фраза высшего чиновника имеют значение. Допустим даже, что в переводе с бюрократического Любимова напоминает не про свободу художника, а о правилах игры — о том, что их пока никто не менял; но в итоге-то все равно выходит — высказывание в защиту свобод. Вот такой парадокс — в нашем политическом театре. Одно важное слово, произнесенное вовремя, может многое изменить. Или хотя бы — приостановить. В данном случае — очередное закручивание гаек в театре и в культуре в целом.
Больше текстов о политике, культуре и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Общество». Присоединяйтесь