Сальвадор Дали и Гала: двое в огне

Наверное, самый страшный момент в его жизни был даже не тогда, когда она умерла, а когда он нажимал изо всех своих сил на кнопку вызова, а к нему никто не шел. Почему-то именно сейчас, после этой выставки в Музее Фаберже, я хорошо представляю себе его иссохшую руку в пигментных стариковских пятнах, с отросшими ногтями, которые он не позволял обрезать. Большой палец вдавливает кнопку звонка. И тишина… Сколько он так жал, никто не знает. Что он кричал, безумный старик, как чертыхался и проклинал своих сиделок, никто не слышал. 

Его обнаружили на полу, полуживого, задохнувшегося от дыма, с обгорелым плечом, когда в его спальне уже пылали обои и шелковый балдахин над кроватью.  Потом выяснили, что произошло короткое замыкание, вызванное как раз его беспрерывными звонками. Вспыхнула старая проводка, и дымом заволокло всю спальню. Наверное, он тогда должен был умереть. Сгореть в пламени. Но зачем-то он остался жить. Может быть, затем, чтобы съехать из Пуболя, из дома Галы, где она была похоронена и где он смиренно сам ждал смерти. 

Ведь он уже приготовил себе могильное место рядом с ней и заказал мраморную плиту, один в один как у нее. Но нет, пламя и дым, которые чуть его не убили, в то же время и освободили его от многолетней деспотии жены. Ведь даже после своей смерти она продолжала им владеть, над ним властвовать, им управлять. 

Выставка, открывшаяся на прошлой неделе в Петербурге, в Музее Фаберже, — это совместный проект фонда «Гала — Сальвадор Дали» (Фигерас) и культурно-исторического фонда «Связь времен» при поддержке ПАО «Газпром». Не знаю, входило ли это в планы устроителей, но получилась выставка о безграничной власти женщины над мужчиной. Причем русской женщины над утонченным и нежным европейцем. На самом деле это особая тема — русский след в судьбах великих художников и поэтов первой половины ХХ века. Почему именно нашим бывшим соотечественницам суждено было стать музами Пикассо и Матисса, Рильке и Арагона, Майоля и Элюара? Что в них было такого, что заставляло трепетать европейские сердца, переживать невиданные подъемы вдохновения и погружаться во мрак тяжелейших депрессий? Русские женщины — это рок, безумие, свобода, звон бокалов, гитарный перебор. Жизнь не по правилам. Любовь на разрыв аорты. За ними, как правило, не было ничего — страны, семьи, родительского дома. Им нечего было терять. Одинокие странницы с нансеновскими паспортами, они пришли ниоткуда и могли в любой момент сорваться, чтобы уйти в никуда. И, может быть, эта их очевидная и бросавшаяся сразу в глаза несовместимость с регламентированной, скучной и предсказуемой буржуазной жизнью и придавала им особый шарм. И еще их певучий славянский акцент, который всегда действовал безошибочно. 

«Гала-чума» — под этой кличкой Елена Дьяконова, позже мадам Элюар, проходит в переписке недобрых к ней современников. Впрочем, она и сама была не такой уж доброй. С узким ртом и  близко посаженными глазами-смородинами, делавшими ее похожей в моменты гнева на маленькую крысу. С этим своим загорелым телом мальчика-подростка, вынимающего занозу из своей античной пятки. И сама как заноза. Если впивалась, то намертво. Не вытащишь никогда. Так было с Полем Элюаром, великим французским поэтом, ее первым мужем, отцом ее единственной дочери, о существовании которой она предпочла позабыть, как и о дате своего рождения. Так было с художником Максом Эрнстом, к которому она собиралась уйти от Элюара, но так и не собралась. Решила, что мужей-жен не бросают, и без особых колебаний воспользовалась опробованной формулой ménage a trois. Кстати, имя Галя, Гала она выбрала для себя сама. Не захотела быть Еленой, и не стала. 

Как все бывшие туберкулезницы, Гала была гиперсексуальна. Она принадлежала породе «новых женщин», веселых авантюристок, жадных до острых ощущений, смелых экспериментов в жизни и в искусстве, обожавших деньги, комфорт, роскошь. Типаж более или менее знакомый и довольно распространенный в мировой литературе и кинематографе, много раз описанный, воспетый и проклятый.

И первое имя, которое приходит на ум, — это, конечно, Лиля Брик.  Можно сказать, духовная сестра Галы. Все совпадает — ум, напор, сексапильность, расчетливость, талант быть одновременно и сиреной, и музой, и продюсером, и ангелом, и стервой. Ставка только на гениев, которых они обе выбирали безошибочно, как самые свежие и сочные стейки в мясной лавке. Чтобы потом впиться острыми зубками, обгладывая все до косточек. Недаром один из самых любимых портретов Дали — «Гала с двумя бараньими косточками». На лице выражение покоя и сытого довольства. Вампирша? Конечно! Но при этом до глубокой старости в ней жила девочка в белой матроске, романтичная русская гимназистка с черным бархатным бантом в волосах. Леди Эшли из хемингуэевской «Фиесты», за одну улыбку которой можно было жизнь отдать. И отдавали, и служили, и платили по всем счетам, даже не интересуясь назначенной ценой. «Лиличка всегда права». То же самое говорил и Сальвадор Дали на смеси своего французского и испанского: «Если бы я мог, я бы тысячу раз снимал с нее туфельки и снова надевал их», «Я люблю ее больше, чем свою мать, больше, чем своего отца, больше, чем Пикассо, и даже больше, чем деньги», «Мы наблюдаем падающую с неба звезду, ярко-зеленую и такую большую, каких я никогда раньше не видел, я сравниваю ее с Галой, которая стала для меня самой заметной, самой яркой и самой совершенной падающей звездой».

На первом свидании он захотел предстать классическим латинским любовником, похожим на своего идола Рудольфа Валентино. Поскольку в Кадексе, где они тогда все вместе отдыхали, негде было найти парикмахерского бриллиантина, он намазал волосы подобием рыбьего клея, который невыносимо вонял. Но Гала даже вида не подала. Она не была брезглива. Ни когда речь шла о сексе, ни когда о деньгах. Он достался ей девственником. Пугливым узкоплечим красавцем, не уверенным ни в чем. Ни в своей потенции, ни в своей гениальности, ни в том, что у него вообще может что-то получиться с женщиной. Но с самой первой их встречи на пляже он знал, что ему нужна она, его Гала.

Проявив чудеса смелости, находчивости  и упорства, которых от него никто не ждал, он вырвет ее из семейного гнезда и привычного парижского уклада и заберет с собой, заставив вычеркнуть ее франко-русское прошлое. На самом деле она будет поддерживать отношения  с Элюаром вплоть до его смерти в 1952-м. Будут у нее и другие привязанности, которых она не особо скрывала. И даже наоборот, знала, что ее связи на стороне возбуждают Дали.  

И все же тогда они начнут все с чистого листа, или, точнее, с белого холста. На память об этом периоде на выставке в Музее Фаберже представлен маленький портрет Галы. Коллажик с ее фотокарточкой в окружении насекомых, которых Дали панически боялся. В кружевной рамке, как на приглашении на первое причастие. Такие фотографии раньше было принято носить в портмоне. Рядом с сердцем. Лезешь за купюрами, а тут она смотрит на тебя с нежной укоризной. Не трать деньги, милый! 

Отныне Гала будет выглядывать отовсюду. Из всех рам, со всех полотен и графических листов. Нагая и одетая, веселая и грустная, напряженная и расслабленная.  В роли Венеры, Галатеи, Леды, Сфинкса, в образе Атомной Евы и Богоматери, парящей на паруснике Колумба. С лобстером на голове или с рычащими тиграми, зависшими над нею и готовыми разодрать ее нежное распростертое тело. Всюду она, Гала! 

В этом было что-то параноидальное. Зависимость, из которой был сотворен один из самых великих мифов в мировом искусстве. В полутемных залах Музея Фаберже мы увидим, как этот миф сочинялся, как оттачивался, как был доведен до ослепительного блеска и гениальной формулы, обещавшей его создателю и его музе бессмертие. Недаром в конце 40-х Дали всерьез увлекся изучением квантовой физики и математики. Атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, повергли его в «сейсмический шок», сродни тому, который он пережил при первой встрече с Галой. В какой-то момент один доктор вытеснил из его сознания другого: «Прощайте, доктор Фрейд, добро пожаловать, доктор Гейзенберг!» Наверное, со времен Ренессанса не было художника, которого бы так интересовали научные открытия, кто пребывал бы в нескончаемых поисках синтеза искусства и науки. На самом деле, у всех этих напряженных поисков, как мы теперь понимаем, была одна подоплека и единственная тайная цель — Дали хотел жить вечно. И чтобы вечно с ним была его Гала.

Бедный, он не знал, что бессмертие ему гарантирует не «атомная мистика», к которой он апеллировал как к последней инстанции, и не его исступленный католицизм, который он исповедовал, а его фантастическое мастерство живописца, заставлявшее вспомнить полотна Вермеера и Веласкеса. Например, признанный поздний шедевр «Дали со спины, пишущий Гала со спины, увековеченную шестью виртуальными роговицами, предварительно отраженными шестью реальными зеркалами» (1972–1973). 

Но Гала старела. И он тоже. 11 лет разницы — это много. Она стала уставать от него и его эскапад. Ей надоела утомительная роль примадонны в шоу под названием «Дали» и строгой мамаши, вынужденной следить за каждым шагом своего чада. В какой-то момент она захотела в отставку. И тогда возник Пуболь — маленькая деревня, где находится старинный замок, который он ей подарил. Правда, Гала поставила условие: она примет подарок, если только он письменно будет просить разрешения для каждого своего визита. Дали попытается обыграть эти визиты и связанные с ними церемонии как возрождение культа Прекрасной Дамы. Ему нравилось думать, что где-то за морями и лесами в своем замке живет его обожаемая Гала, которую никто из его новых друзей никогда не видел и даже не догадывался о ее существовании. 

«Как, у тебя есть жена?» — воскликнула после нескольких месяцев знакомства его юная подруга, длинноногая дива диско Аманда Лир, с которой он особенно сблизился в начале 70-х годов. Кстати, Гале она не понравилась. Что, впрочем, не помешало ей в какой-то момент позвонить Аманде со строгим выговором: «Почему он перестал работать?» Та что-то испуганно пробормотала про вдохновение. «Плевала я на его вдохновение, — отрезала Гала. — Он просто не хочет работать». И швырнула трубку. 

С годами Гала стала призраком, невесомой старушкой в леопардовой шубе, королевой из сказки, про которую Дали рассказывал каждый раз по-новому. Иногда она приезжала в Париж, в отель Le Meurice, где он месяцами снимал президентский люкс. И это было что-то вроде родительского дня в пионерлагере или интернате. Их общение все больше стало сводиться к ее подробному инструктажу. Он должен знать, где у них находятся деньги. Кто ему сколько должен, как избежать ненужных налогов, в каком платье ее похоронить… Запомни, красный Dior! 

Голова ее слабела. Иногда она переходила на русский язык, который он не понимал. Карты таро, с которыми она не расставалась, показывали, что она уйдет первой. «Карты не врут» — кажется, это были ее последние слова. 

На выставке под стеклом витрины лежат ее вещи, которые были при ней до конца. Маленькое зеркало в тяжелой серебряной оправе, черный траурный бант, который запечатлен на множестве картин Дали, палехская шкатулка с рисунком к пушкинскому «Руслану и Людмиле» — явно чей-то подарок, привезенный из советской России. Жаль, что на выставку в Петербург не доехала книга воспоминаний Анастасии Цветаевой, вышедшая в 1974 году с ее дарственной надписью: «Дорогой моей Галечке, как тебя звала Марина, подруге отрочества — книгу о нашей юной и давней Москве — с нежной любовью Ася Цветаева в год моего 80-летия, 6 декабря. 1974». А ведь еще где-то хранится оригинал юношеского стихотворения Марины Цветаевой, посвященного Гале Дьяконовой «Мама в саду». («Мама стала на колени/ Перед ним в траве./ Солнце пляшет на прическе,/ На голубенькой матроске,/ На кудрявой голове./ Только там, за домом, тени…»)

Когда Гала умрет, Дали переедет в Пуболь. Они слишком долго жили врозь, решил он. Им пора воссоединиться. Теперь он жил среди ее вещей, спал на ее кровати, почти перестал есть. И совсем перестал рисовать. Наверное, если бы не злополучный пожар, он там бы в Пуболе и закончил свои дни. Тем более что вторая могила была подготовлена. Но видно, Гала распорядилась иначе. Пусть вместо одного мавзолея будет два. У нее свой, а у него — свой, в его собственном Театре-музее, в Фигерасе. 

Считается, что это пожелание озвучил сам Дали, находясь уже на смертном одре. Там запутанная история. Есть версия, что подсуетился мэр Фигераса, всерьез опасавшийся, что без могилы Дали его музей недосчитается какого-то количества туристов. И до недавнего времени туристические автобусы исправно курсировали между Пуболем и Фигерасом, сделав эти два маленьких городка чуть ли не самыми посещаемыми достопримечательностями в Испании. Ну, а те русские поклонники Сальвадора Дали, кто по понятным причинам не сможет добраться нынешней осенью до Испании, пусть поскорее бронируют билеты в Музей Фаберже.

Выставка «Сальвадор Дали. Атомная Леда и другие образы Гала» открыта в Музее Фаберже в Санкт-Петербурге до 16 января 2022 года.
https://fabergemuseum.ru