Вася и Валя, или Когда психолог может помочь влюбленным не проворонить свое счастье

— Я бы хотел жениться. То есть я вот собираюсь это сделать, — сказал молодой парень, сидящий напротив меня.

— Хорошее дело, — одобрила я. — Желаю вам всяческих успехов в этом начинании и в грядущей семейной жизни. А на ком будете жениться, вы уже решили?

— Да, конечно, — кивнул он. — А как же иначе? Мы с ней уже два года… ну как сказать… встречаемся, что ли. Ее Вася зовут, а меня — Валя.

— А не наоборот? — спросила я, улыбкой смягчив иронию. Что-то в парне такое было, слегка настораживающее. В манере речи, как будто слегка диалектной, в выражении лица, даже в способе размещения себя в пространстве.

Легкая умственная отсталость? Да вроде нет. Черты лица типично славянские, русский язык вроде родной. Приехал в Питер недавно, откуда-то из совсем глубинки? А с Васей два года назад где познакомился? И главное — чего он от меня-то, в детской поликлинике, хочет? Детей у него явно нет… Или есть?! — вдруг догадалась я. — Ну конечно! Два года — большой срок. Неведомая Вася вполне могла успеть забеременеть и родить. И теперь он, как порядочный человек… но есть у него какие-то сомнения. Сейчас с ними-то я и буду работать. Разумеется, в интересах их ребенка. Парень, несмотря на некую угадываемую странность, выглядит вполне адаптивным. Ребенку же нужен отец…

— Сколько ребенку? — деловито спросила я, уже мысленно приступив к делу.

— К-какому ребенку? — запнувшись от неожиданности, спросил парень. — У нас еще нет детей.

— Ага, — слегка смутилась я и тут же кинулась в наступление: — Тогда расскажите, с чем, собственно, вы ко мне пришли.

— Да меня девушка моя прислала, Василиса. Я ей это… ну… предложение сделал. А она сказала: будем жениться, только ты сначала сдай генетический анализ и сходи к психологу.

«Как изменился мир!» — подумала я, вспоминая, как реагировали на предложение руки и сердца во времена моей юности. Но одновременно ухватилась за здравомыслие Василисы — раз речь идет о генетическом анализе, значит, и ее в избраннике что-то настораживает, или есть какой-то известный наследственный синдром, отзвук которого я прямо сейчас перед собой и вижу… Вот прямо сейчас можно начинать гордиться своей диагностической проницательностью?

— А что следует искать при генетическом анализе? — спросила я.

— Да я-то откуда знаю? — пожал плечами Валентин, который явно с каждой минутой чувствовал себя все более и более неловко. 

— Может быть, в вашем роду, у родителей есть какие-то заболевания или синдромы, передающиеся по наследству?

— Да черт его знает! Может, и есть. Я здесь не в курсах.

От неловкости в нем появилась и явно нарастала агрессия. Еще немного — и он просто плюнет и уйдет, я это видела отчетливо.

— Оставим в покое генетический анализ, — твердо сказала я. — Я не генетик, а психолог. Василиса, ваша невеста, настаивала на том, чтобы вы посетили психолога. Как она это аргументировала? Давайте, если можете, прямо дословно.

Валя задумался, припоминая.

— Она говорила: у тебя, может, психологическая травма, потому что ты в детдоме жил и все такое. Тебе надо об этом поговорить. Со мной ты не хочешь, тогда со специалистом. Она вашу книжку читала, про детский дом. И мне дала. Я ради нее прочитал, только там, извиняйте конечно, но какая-то у вас полная фигня написана. Хотя девчонкам такое нравится — это я понять сумел.

Захваченная врасплох неожиданным эпизодом литературной критики, я не сразу сумела понять, о какой из моих подростковых повестей идет речь, и не сразу сообразила, что следует из Валиного спича.

— Валентин, вы выросли в детском доме?

— Не совсем так. Я там жил — один кусок, а потом еще.

— Расскажите подробней. И, если можно, по порядку. Знали ли вы кого-нибудь из своих родных?

Мне показалось, что сначала Валя рассказывал только «по заданию» своей психологически грамотной невесты, а потом увлекся и уже сам старался вспомнить и описать этапы своей биографии как можно более внятно и подробно. И даже по ходу дела включал достаточно интересные попытки и результаты анализа различных ситуаций.

Сейчас Валентину 27 лет (Василисе 23 года). До семи лет он жил с мамой и ее регулярно менявшимися сожителями. Мама была доброй и веселой, когда трезвая, и плаксивой и требовательной, когда пьяная. Она где-то периодически работала, и оставляла его одного в квартире с игрушками и большим кроликом, которого мальчику принес в подарок кто-то из сожителей. Валя по маме особо не скучал, к сожителям относился с любопытством — они приносили лакомства и подарки. Потом очередной сожитель в ответ на какие-то плаксивые требования ударил и отшвырнул маму Валентина в тесной кухне, она ударилась виском об угол буфета и почти сразу умерла. Пьяный сожитель сам вызвал скорую помощь и милицию и вышел к ним навстречу, неся по лестнице, а потом и по улице мертвую женщину на руках. Как он потом объяснял на суде: чтобы малец не видел. Все время, пока сожитель сидел в колонии, он писал Валентину письма. Доходили они до мальчика редко (психологи были против), но сейчас (мужик, отсидев, вышел на свободу около десяти лет назад) они с Валентином в хороших отношениях и раз в год вместе ездят на кладбище, где распивают на двоих бутылку водки, закусывая селедкой, луком и черным хлебом.

Про своего отца Валентин со слов матери помнит только один факт: он всегда носил рубашки в клетку и из их нагрудных карманов всегда выглядывала пачка беломора. Образ колоритный, но явно недостаточный для идентификации.

После смерти матери он сначала жил в своей же квартире с маминой двоюродной сестрой, но она вела еще более асоциальный образ жизни, чем ее покойная кузина, и зачастую забывала племянника даже покормить, не говоря уже об устройстве в школу, поэтому через некоторое время Валю поместили в приют, откуда он и пошел в первый класс.

И в приюте и в школе Вале нравилось, а когда перевели из приюта в детский дом, то там понравилось тоже: еды сколько хочешь, много детей для общения, и вообще сплошной драйв и приключения. Единственным, кого мальчик вспоминал с тревогой и сожалением, был кролик — что-то с ним стало?

Роль себе Валя быстро выбрал — хулиган. В его детском мире все было просто: либо ты боишься, либо тебя. Довольно скоро он сообразил, что окружающие его взрослые почти бессильны против тяжелой злобы или даже ее изображения (он научился ее изображать). Но маленький Валя был привлекателен внешне, соматически здоров и неплохо учился. 

— В моей анкете было написано что-то такое, что я увлекаюсь театром, творчеством и ручными поделками, люблю животных и мечтаю стать ветеринаром. На самом деле я мечтал о дорогом телефоне, мастерил рогатки для всего детдома, а потом из них убивал голубей и смотрел что у них внутри. Это меня завораживало. Иногда потом клал вскрытого голубя в сумку тому, кто мне не нравился — я видел, как они реагировали, меня это забавляло.

Довольно быстро для физически здорового и интеллектуально полноценного мальчика нашлась приемная семья. Они хотели «отогреть его любовью» (это они сами так говорили). Валя в семью не хотел, ему нравилось в детдоме, но «найти своих маму и папу» считалось в детдомовской среде таким престижным, что он просто не сумел отказаться.

В семье Вале не понравилось. Прикосновения приемных родителей были неприятны, ласковые слова казались фальшивыми, порядки и ритуалы — тягостными. Все время слегка тошнило и болел затылок. Хотелось кричать и что-нибудь разбить. Сначала он сдерживался, а потом перестал. Потом начал воровать, курить, драться, пару раз приходил пьяным прямо из школы. В общем-то уже тогда понимал, что его цель — чтобы вернули в детдом. Вернули. Вины перед теми людьми он не испытывал тогда и не испытывает сейчас. По его мнению, они взяли ребенка, чтобы заполнить некую недостачу в своей жизни, ну вот как про комнату можно сказать, что в ней не хватает стола со стульями посередине. В их жизни не хватало стола-ребенка. Он был не согласен стоять посередине их комнаты.

Потом было сколько-то лет хорошей жизни в детдоме. Валя был «в авторитете», приспособился ко всем порядкам, умел подольститься к кому надо и показаться таким, каким хотел выглядеть здесь и сейчас. Но однажды он вдруг понял, что с симпатией думает о системе ПНИ, которыми пугали всех детей с диагнозами (у Вали к тому времени стоял СДВГ и «расстройство поведения»). Он просто не представлял себе, как конкретно будет жить после выхода из детдома и справляться со всем самостоятельно. Осознав проблему, поговорил с одним, с другим, проанализировал полученные сведения, сделал выводы… И стал всем взрослым говорить, что очень изменился и теперь просто ну вот сильно-сильно хочет в семью. 

Приемная семья нашлась довольно быстро. Это был совсем другой опыт, нежели прежний. Приемных детей там было много (Валя был четвертым по счету, после него появились еще трое), жили за городом, все это напоминало скорее фабрику или ферму, чем семью, с нежностями или вообще эмоциями никто ни к кому не лез, и финансовая составляющая происходящего никак и никем не замалчивалась. Валю все это устраивало, он легко вписался в иерархию, охотно взял на себя уход за многочисленными животными, бодро и с душой дрался с поселковыми за сводных «братьев-сестер» (трое из них были с нарушениями развития), а в малокомплектной школе оказался чуть ли не звездой по успеваемости. Ко второй приемной семье Валя и сейчас испытывает благодарность «за науку бытовой жизни» и обязательно поздравляет обоих глав семьи и всех названных братьев-сестер с днями рождения и новым годом. Потребности в более тесном общении с ними у него нет. 

Закончив школу, Валя по возрасту сразу отправился в армию. В армии ему понравилось настолько, что он даже подумывал остаться «по контракту», но по совету симпатизирующего ему командира решил все же сначала испытать себя «на гражданке».

К 19 годам Валентин по факту умел водить трактор и другую сельскохозяйственную технику, а в армии получил водительские права. Вместе с армейским другом решили искать работу водителей и нашли ее в порту. В квартире матери, которая по закону принадлежала Валентину, жила та самая двоюродная сестра и еще трое каких-то людей неопределенной национальности. Юрист, опекающий приемную семью, советовал готовить иск, но Валя собрал троих армейских друзей, к которым в охотку присоединилась пара новых портовых сослуживцев («парнишка-то наш оказывается детдомовский, а у него хотят квартиру оттяпать, надо помочь») — и проблема с освобождением квартиры была решена за половину суток — осталось только вынести на помойку мусор и сделать кое-какой ремонт.

Отремонтировав квартиру и осмотревшись «по жизни», Валя впервые крепко задумался на экзистенциальную тему — «и чего это я тут?». Советчиков по этому сложному вопросу у него не было, работать с литературой не было умения и привычки, и он вдруг вспомнил, что когда-то про него где-то было написано, что он хочет стать ветеринаром. Может, я это сам им сказал? — подумал он и неожиданно легко поступил на заочное отделение в ветеринарный колледж. Там, на практике в ветлечебнице на Лиговском проспекте, он и познакомился с Василисой, которая училась на дневном в Ветакадемии, а по вечерам подрабатывала по специальности и собирала материал для диплома.

Они гуляли в порту, в парках и по набережным, обсуждали всякое жизненное и ветеринарное, к себе домой он ее не приглашал, а когда она вслух на это обиделась, объяснил: я тебя слишком уважаю. Она к тому моменту уже знала его биографию и поняла, что он хотел сказать. И сказала ответный комплимент: У-хромосома в эволюции все укорачивается, и по современным мужчинам это очень заметно, а у тебя она как будто все еще есть.

— Вы понимаете, что волнует Василису?

— Ага. Она думает, что я психологически травмирован системой и окружавшей меня средой. Много раз.

— Скажите Василисе…

— А может, вы ей сами скажете?

— Она здесь?

— В коридоре сидит. Сейчас позову.

Василиса маленькая, чернявая, решительная, выглядит совсем девочкой, но боевой, типа андерсеновской Маленькой Разбойницы.

— Валентин, а что вы сами думаете по поводу своей травмированности средой?

— Я думаю, что это скорее окружавшая меня среда то и дело была травмирована мной. Неоднократно и разнообразно. Но Васю я постараюсь от этого в себе охранить, и у меня должно получиться. Потому что в ней мое счастье, а значит, и сила.

— А разве бывает так, чтобы вот это вот все, что у Вали, и без психологической травмы? — строго спросила меня Василиса.

— Бывает, — уверила я. — Мне кажется, в современном мире девять из десяти психологических травм просто навязаны человеку обществом. Если бы не это, он сам по себе вполне мог бы жить благополучно и полностью адаптивно, не жалея себя и не обсасывая истории из прошлого, как куриные косточки. Валентин при очень неоднозначных вводных всегда отказывался и сейчас отказывается от ярлыка «жертвы», и за это ему мои аплодисменты.

— Я вообще-то и сама так думала! — независимо заявила девушка, вздернув остренький подбородок.

— Вот и отлично! — рассмеялась я. — Совет вам да любовь! 

А что вы думаете об этом? Обсудить тему и поспорить с автором теперь можно в комментариях к материалу

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Личное». Присоединяйтесь