Особенности профориентации подростков

Мать была толстая, с темными кругами вокруг глаз, одетая слегка неряшливо. Юноша, напротив, очень худой, высокий, с костистыми запястьями, с претензией на некий шик в одежде, на голове — бандана, в ухе серьга, лицо слегка одутловатое, голубые припухшие глаза смотрят остро.

— Мы записывались, вот, на четырнадцать часов, — мать вертела в руках бумажку с какими-то цифрами, а подмышкой держала толстенную медицинскую карту. — Насчет профориентации. Нам заведующая отделением порекомендовала. И направила к вам — вот, двести тринадцатый кабинет, — женщина продемонстрировала мне бумажку. — Он, понимаете, психологом хочет стать, как вы. Ну то есть не как вы, конечно. Вот мы и пришли, в смысле спросить.

— Проходите, пожалуйста, садитесь, — я, непонятно отчего, начала чувствовать себя неловко.

— Я, наверное, там где-нибудь посижу, он сам хотел, то есть сам с вами поговорить, без меня в смысле. Или мне совсем уйти?

— Хорошо, — согласилась я, стараясь не раздражаться. — Посидите в коридоре или идите домой, как вам удобно. А ты проходи. Как тебя зовут?

— Илья. Мне 17 лет, я учусь в 11-м классе.

Юноша, в отличие от матери, говорил внятно, короткими законченными фразами и чуть подчеркнуто артикулировал. Мне это сразу понравилось. «Наверное, в детстве читал вслух стихи, — подумала я. — Может быть, даже в каких-нибудь конкурсах участвовал…»

— Прошу вас простить мою маму за излишнюю суетливость, — сказал между тем Илья с извиняющейся улыбкой. — Кажется, это называется гиперопека, не так ли?

Я улыбнулась в ответ.

— У меня к вам два основных вопроса, — Илья уселся в кресле, высоко подняв острые колени. — И в некотором смысле они действительно связаны с профориентацией.

— Я тебя внимательно слушаю.

— Я действительно хочу стать психологом.

«Сейчас расскажет, что его приятели и приятельницы приходят к нему со своими проблемами и он их выслушивает и дает советы, которые им очень помогают», — загадала я, хотя обычно такое говорят девочки-подростки. Ну а чем, в конце концов, современные феминизированные юноши хуже?

— Я слушал ваши лекции и читал разные материалы, — сообщил между тем Илья. — И там в двух разных местах вы сказали, что образование психолога вы видите только как второе высшее.

— Только если речь идет о психологе-практике, — уточнила я.

— Да, я помню, — кивнул Илья. — Вы говорили, что если хочешь заниматься психологией как наукой, то можно и даже лучше идти сразу после школы. Но я не хочу заниматься наукой, я хочу быть именно практиком. И поэтому хотел бы уточнить вашу позицию и правильно вас понять.

— Понимаешь, люди с самого начала истории нашего вида работают с помощью орудий. Ну там топор, зубило, плуг, синхрофазотрон. Чем совершеннее орудие, тем выше эффективность работы. Сравни хотя бы, что и с какой точностью можно сделать каменным и стальным топором. Психолог работает своей психикой, личностью. Психика — это то же орудие, и оно оттачивалось в результате филогенеза, развития нашего вида. Об этом, если захочешь, можешь потом подробнее почитать у Выготского. Онтогенез, индивидуальное развитие, есть краткое повторение филогенеза. То есть психика, личность в норме тоже развиваются — чем дальше, тем больше. Развиваются они, конечно, не просто так, сами по себе, а во взаимодействии со средой, с жизнью во всем ее многообразии. И вот представь: человек просидел одиннадцать лет за школьной партой, а потом сразу, без перерыва — еще четыре или шесть лет в университетской аудитории. И там и там он просто «ел» те знания, которые ему давали. Допустим, все, что дали, узнал и всему, что дали, научился. Готов, как я уже говорила, к исследовательской работе, ибо вооружен потребным количеством знаний и методик. Но вот в плане личности на выходе у нас — кто? Чем он будет работать, если пойдет в практику — не к исследовательским объектам, а к живым людям? Методиками, которым его обучили? А велика ли будет ценность этой работы?

— Я вас понял, — кивнул Илья. — Надо получить какое-то другое образование, потом пойти в жизнь, там поработать, пожить и пооглядываться. Накопить опыт, развить по максимуму свою личность и тогда уже учиться на психолога и идти в практику. Так?

— Приблизительно так.

— Но ведь пройдет очень, очень много лет! — мне показалось, что в глазах Ильи мелькнуло отчаяние.

— А куда торопиться-то? — удивилась я. — Ты же эти годы, пока личность-топор формируешь-затачиваешь, не в тюрьме сидишь, а учишься, работаешь, дружишь, влюбляешься, путешествуешь — одним словом, живешь на полную катушку.

— Это конечно да, — Илья качнул головой, и я поняла, что отнюдь его не убедила. — Но все равно слишком долго. — Он задумался. Я его не торопила. — А скажите, вот это вот первое, непонятно какое высшее образование — оно обязательно? Нельзя ли просто сколько-то где-нибудь поработать? Это ведь тоже — опыт и заточка топора? И даже в каком-то смысле лучше и эффективнее, чем в каком-нибудь институте штаны протирать. 

— Конечно можно, просто обычно современные семьи это даже не рассматривают. Ребенок закончит школу и никуда не будет поступать? Как?! А ты рассматриваешь такой вариант? 

— Да! — твердо сказал Илья. — Я рассматриваю.

— Ну, тогда никаких проблем. — Я задумалась о привлекательных для семнадцатилетнего юноши вариантах. — Можно для начала, например, рабочим в какую-нибудь экспедицию съездить. Или вагоны поразгружать. Или в бар устроиться. Везде будет еще какой жизненный опыт. И везде разный.

— Боюсь, что это все мне не подойдет, — с извиняющейся улыбкой сказал Илья, опять на некоторое время задумался, а потом продолжил: — А ведь я потом хотел бы с детьми и с подростками работать. Что, если бы я пошел, допустим, нянем в детский садик? Или в школу, на какую-нибудь должность техническую, где образование не нужно? Или вот еще можно в больнице уборщиком или сиделкой — для мужчин? Есть же такие, которые женщин стесняются.

Я так удивилась, что не сразу нашла слова. Илья понурился:

— Вы думаете, это все совсем не… не круто, да?

— Да это так круто, что я просто обалдела, — честно призналась я.

Лицо юноши просветлело:

— Правда?

— Зуб даю, гадом буду, — поклялась я дворовой клятвой времен своего детства.

— Отлично. Это решено. Тогда переходим к моему второму вопросу, — бодро сказал Илья. — Вот я собрался быть психологом. Я много по этой теме читаю в интернете и с ровесниками разговариваю. И получается, что у меня большая проблема в том, что у меня нет проблем.

— Как это? — Воистину, Илья не переставал меня удивлять.

— Со мной никогда не происходило ничего из того, о чем я читаю и о чем мне рассказывают. У меня нет психологических травм. Меня никогда не заставляли учиться. Если я говорю со старшими или с друзьями, они обычно понимают, что я хочу сказать, или я просто плохо объяснил. Меня никто никогда не травил, даже когда для того были поводы. Ко мне никогда не придирались учителя — если не выучил или не сделал, так и получил двойку или незачет, и никак иначе. Я дрался только в раннем детстве и по воспоминаниям — всегда сам был виноват или даже лез первым. В прошлом году меня бросила девушка, но я ее более чем понимаю, в сложившихся обстоятельствах я бы на ее месте наверное и сам себя бросил. Мои родители опекают меня иногда излишне, да вы и сами видели, но я прекрасно понимаю, почему они так делают, и мне ничего не надо по этому поводу объяснять. Моя проблема, если сформулировать коротко: как я потом смогу работать с тем, с чем сам никогда в жизни не встречался?

— Ну, вот это ты загнул, — подумав, сказала я. — По-твоему получается, что если у человека никогда горло не болело, так он ангину лечить не сможет? А если психолог всю жизнь счастливо прожил с одной женой, так ему нельзя практиковать в теме семейных конфликтов и разводов?

— Логично, — кивнул Илья, однако, становясь все более невнятным, продолжал гнуть свое. — Но я же никогда не смогу почувствовать то, что чувствуют они, вот это вот… эмоционально, эмпатия, все такое.

— Совершенно не обязательно чувствовать то же, что больной острым аппендицитом, чтобы аппендицит успешно вырезать, — проворчала я. — Наоборот, это оказалось бы, я думаю, существенным препятствием.

После мы еще некоторое время попрепирались, но в конце концов я, кажется, убедила Илью, что для успешной карьеры подросткового психолога вовсе не обязательно прожить все собственное детство непонятой жертвой и уходить из него с мешком психологических травм.

В оставшееся время я рассказала некоторое количество смешных и трогательных баек из своей практики, которые ему вроде бы очень понравились, и мы расстались, совершенно довольные друг другом. Мать Ильи в кабинете больше не проявилась, о чем я, разумеется, ни секунды не жалела.

 ***

Однако спустя пару недель я встретила ее еще раз.

Я приглашала в кабинет из коридора очередных посетителей, женщину с кудрявым мальчиком лет десяти, когда мать Ильи буквально метнулась между нами:

— Я на минутку! Простите!

— Мы вообще-то по времени и по записи, — недовольно проворчала женщина.

— Я буквально на одну минуту!

В предбаннике она прикрыла дверь и обведенные темными кругами глаза:

— Спасибо вам. Я не знаю, о чем вы там еще говорили, но он весь вечер смеялся, пересказывал ваши истории, и сейчас такой бодрый, накачал каких-то книг, читает их — там Выготский и еще какой-то Брон… Бренфен…

— Ури Бронфенбреннер, теория экологических систем в развитии ребенка, — машинально сообщила я, отчего-то чувствуя нарастающую тревогу.

— Точно! Вот именно он! — обрадовалась мать. — Спасибо! Главное — у него ведь и анализы улучшились, мы позавчера сдавали и врач сказал: очень хорошо! Просто превосходно! — а такого давно уже не было. И он тоже сказал: главное — это психологическое состояние.

— Какие анализы? Почему — анализы? — тупо спросила я.

— А он вам не сказал? — мать посмотрела прямо на меня, мы стояли в тесном предбаннике и были одного роста. — У Илюши онкология. С девяти лет. Было уже три рецидива. Последний — совсем недавно. Но он все время учится. И даже ни на класс не отстал. Спасибо.

Она поудобнее перехватила все ту же толстенную карточку и быстро ушла.

 ***

Мать кудрявого мальчика подробно рассказывала мне, как ее одаренного сына не понимают одноклассники и учительница не обращает внимания на его душевную тонкость. Мальчик согласно кивал.

Я сохраняла на лице умеренно заинтересованную маску и думала об Илье. Перебирала детали нашего разговора, видела множество собственных неловкостей, ни на одной из которых он не акцентировал внимание. Почему же он не сказал? Тогда бы я… Тогда бы я — что? Всю дорогу жалела его, думала бы половину времени только о его диагнозе и гадала, сколько ему осталось. Правильно сделал, что не сказал. Это было психологически безукоризненно, единственная возможность для него получить ответы на свои вопросы. Поспорить. Услышать смешные и дурацкие байки. Юноша без всяких проблем. «Слишком много лет для заточки личности…», «Могу ли я поработать сиделкой для мужчин, я знаю, что есть те, которые женщин стесняются…», «Последний рецидив совсем недавно…»

— И он тогда взял и уронил его пенал на пол, все рассыпалось, а учительница даже внимания не обратила, потому что она вообще не следит за происходящим в классе, а потом дети получают психологические травмы.

Мальчик кивает. 

— Простите, пожалуйста, — вскакиваю я. — Я совсем забыла, что главврач просила меня занести ей бумажку. Я вернусь буквально через минуту.

Женщина с удивлением смотрит мне вслед. Мои руки пусты, никакой бумажки в них нет.

Мать Ильи должна быть где-то здесь, она явно пришла за какими-то медицинскими документами. 

Нахожу ее на первом этаже.

— Передайте Илье. Если он выживет и поступит на психфак, пусть сразу приходит ко мне на стажировку, у меня есть очень интересная тема для его курсовой. Я сама давно хотела это исследовать, но мне нужна помощь. Так и передайте.

— Я… передам.

Возвращаюсь наверх. Еще раз извиняюсь.

— Ничего страшного, — вежливо машет рукой женщина. — Значит, мы говорили о том, как современная школа наносит детям психологические травмы…

А что вы думаете об этом? Обсудить тему и поспорить с автором теперь можно в комментариях к материалу

Больше текстов о психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект „Сноб” — Личное». Присоединяйтесь