Григорий Ревзин: Вот наше будущее — Москва через 30 лет станет Стамбулом

Глава: НАША МЕТАФИЗИКА

В предисловии к книге «На пути в Боливию» вы размышляете о том, как Россия становится страной третьего мира. Какие основные предпосылки к такому превращению?

Это даже скорее не размышление, а то, что я вижу, то, как осознаю происходящее. Сейчас Россия по управлению государственными структурами, по бизнесу, по принятым системам взаимодействия в социуме — это, конечно, страна третьего мира. И она будет даже проигрывать какой-нибудь Мексике — там эти структуры более развиты. С другой стороны, по образованию, по потенциалу людей, по своему наследию, по исторической памяти — это не страна третьего мира. Содержание исторического процесса сегодня для меня — кто кого победит.

И кто же победит?

В постсоветское время у нас возникло два разных типа элит — интеллигенты и офицеры. В первый этап 90-х годов интеллигенты были во главе. Потом они проиграли и ушли, пришли офицеры — по сознанию и по представлениям. Упрощенно говоря, странами третьего мира управляют офицеры — неважно, режим это «черных полковников» или «светлых полковников». А странами первого мира управляют просвещенные люди. Это главная фишка.

А что у нас по-боливийски?

Да многое. Одно дело, когда мы строим коммунизм или изобретаем ядерную бомбу, открываем некоторые планетарные основы. Другое дело — мы зарабатываем миллиард, мы встаем с колен, а вот мы уже подпрыгиваем — вот в чем Боливия. Архитектура — одно из тысяч проявлений.

Думаю, будет плохо во всех смыслах — в смысле кино, в смысле литературы. У нас была советская власть и антисоветская литература. Антисоветская литература была лидером — не важно, Солженицын, Булгаков или великие поэты. Мы ровно в той же парадигме пытаемся воспринимать современную литературу: есть путинская Россия и есть Сорокин. Вот насколько Путин пожиже, чем советская власть — настолько Сорокин пожиже, чем былая великая литература. Сила действия рождает силу противодействия. Если действие хилое, то и противодействие будет не супер.

Так все безнадежно?

Мне и самому не очень нравится, когда все плохо, но то, о чем я говорю, безусловно плохо и безнадежно. Но жить все равно интересно. Можно представить себе, что путешествуешь по такой вот странной стране. Отсюда и был такой романтический ход: назвать книгу «На пути в Боливию». Мне предлагали назвать ее «Из Третьего Рима в третий мир», но мне показалось, что это очень претенциозно.

А кто из стран уже в Боливии?

Россия с Турцией очень похожи, так вот турки уже в Боливии. Когда читаешь Орхана Памука, все переживания, которые он описывает, — это как раз наши сегодняшние переживания. Памук вспоминает свое детство, и ты понимаешь, что Стамбул был городом потрясающей культуры: европейские музеи, классическое образование, все разговаривают на французском языке — вот только что там все это было! А сегодня когда бываешь в Стамбуле — там никаких следов этих людей! Попадаешь в такую восточную деревню, где диковатые, простоватые люди кричат: «Давайте покупать самые лучшие дубленки». Они уже стали третьим миром. Пробежали этот путь чуть быстрее. Вот наше будущее — Москва через 30 лет станет Стамбулом. Будут такие веселые русские люди в адидасовских трениках бегать по базарам, предлагать иностранцам матрешки.

Глава: КАК НАЧИНАЛСЯ ПУТЬ

До сентября прошлого года Москва активно и стихийно застраивалась — это тоже показатель третьего мира?

Для Лужкова, для городских властей, в целом для политиков и для девелоперов в 1998 году новая архитектура была отчасти мечтой: хотелось попасть куда-то не туда, где мы находимся. У Лужкова было такое муниципальное демиуржество: в рамках своего города он хотел устроить мир по-другому. Он хотел одновременно попасть в ситуацию до 1917 года, то есть восстановить храм Христа Спасителя, заново построить Китай-город, вообще вернуться назад. Но при этом оказаться в современном капитализме, впереди. Только во сне можно одновременно быть и в 1913, и в 2013 годах. Позже, в 2003-2004 годы, мечты стали бизнесом и утратили идеологический смысл. Метафизикой стал миллиард: «Имею миллион, а метафизика — хочу миллиард». В этом желании тоже был привкус сюрреализма. Москва в эти годы стала такой банковской ячейкой, растянутой на квадратный метр. А сегодняшнее ощущение, что мы жили неправильно и что кризис окажется какой-то очистительной процедурой, как раз связано с этой сюрреалистической составляющей.

То есть кризис ничего не изменит? Это только ощущение?

Москва и в советское время была не очень удобным городом. А когда она сейчас стала восприниматься как банковская ячейка, она стала страшно неудобной. До кризиса Москва уверенно двигалась к коллапсу по пяти направлениям.

Во-первых, естественно, транспортный коллапс.

Во-вторых, это жилье, потому что, с одной стороны, жить негде, а с другой — в Москве построено огромное количество инвестиционного жилья, в котором никто не живет. Представьте себе дом, в котором десять лет никто не живет, потом кто-то вселился и одновременно включил свет, электричество и воду: там тут же происходят короткие замыкания, взрыв бытового газа и наводнение. То есть этот дом, в котором еще никто никогда не жил, уже подлежит реконструкции.

В-третьих, экология: плохая вода, тяжелая шумовая ситуация, а главное — ужасный воздух. Москва вообще перестала продуваться, что довольно важно.

Четвертая проблема — энергетическая. Не случайно пару лет назад полгорода вырубило из-за пожара на подстанции Чагино. Благо тогда было теплое время, а если представить то же самое зимой, то коллапс будет полный.

Пятая проблема — архитектурные памятники. Поскольку в Москве все исторические здания сносятся и строятся заново, исторический город превращается в Диснейленд, никакой культурной ценности не представляющий.

Каждая из этих проблем — за исключением памятников, которые жизни города реально не угрожают — может привести к катастрофе, если продолжит развиваться. Кризис их пока приостановил, и это хорошо для нас. А об удобстве жизни и речи быть не может.

Хочется найти что-то разумное в устройстве Москвы. Вот, например, вокзалы в центре — это хорошо?

В Москве структура вокзалов XIX века. Когда город кончался в районе Садового кольца, то вокзалы — Киевский, Павелецкий, Курский — были на окраине. Мы их не реконструировали, не свели в один вокзал, хотя в 30-е годы такие попытки были. В итоге у нас в центре города есть некие странные образования – международные вокзалы. При этом железнодорожный транспорт в России до недавнего времени был очень демократичным, в отличие, скажем, от Европы, где это скорее роскошь — дороже самолета. Вокзалы — это место вброса в город больших масс населения. Еще железнодорожные пути в городской ткани работают как радиоактивные реки — это зона отчуждения: пройти нельзя, с левого на правый берег никак не перепрыгнешь. Возник вопрос, что с этим делать. Появилась идея: около каждого вокзала поставить большой торговый комплекс. Не совсем понятно, почему это поможет, но тем не менее мы начали это делать. Вторая часть идеи заключалась в том, чтобы все железнодорожные пути взять в туннели и над туннелями что-нибудь построить: можно офисы, можно парковки, а лучше всего — жилье, поскольку больше денег дает. Непонятно, правда, как люди будут жить, если под ними поезд проезжает, но так решили. Mirax даже придумал какой-то жилой комплекс вдоль всей полосы Киевской железной дороги. Поскольку она идет вдоль Кутузовского, то казалось, что это очень престижно. 

В этом тоже проявляется Боливия, потому что мы строим воздушные замки с не очень хорошим расчетом — рассчитывать-то никто не умеет, но надежды на спекуляции огромные.

А что-нибудь прекрасное было построено за последнее время?

Я считаю, лучшее, что построено нашими архитекторами за 2000-е годы, — это их собственные дома. Вот дом архитектора Михаила Филиппова в Кратово, Володи Плоткина — это два шедевра русской архитектуры последнего времени. Когда хороший архитектор сам себе заказчик, идеальная совершенно вещь получается. Человек как индивидуум — он еще не из третьего мира, а как только вступает в социальное взаимодействие, так сразу идет понижение уровня.

Глава: КОНЕЦ ПУТИ

В России остается нерешенной проблема жилья. При каких условиях государству и бизнесу будет выгодно ее решать?

В Боливии сложные виды бизнеса не выживают. Добыча нефти выживает — переработка не выживает, добыча металла выживает — машиностроение не выживает. Все эти проблемы связаны со сложными видами бизнеса. Инвестиционное жилье — в принципе совсем не беда, эту проблему можно решить. В Германии она решается таким образом. Людей, купивших жилье в инвестиционных целях, заставляют его сдавать. Каким образом? У них не идет налог на собственность. А если они его не сдают, то идут очень большие налоги. Таким образом решается масса социальных проблем: жилая проблема, падают цены на рынке жилья. 

В Германии это частно-государственное партнерство, городские службы отслеживают, что и как сдают. Даже плата за съемную квартиру всегда сложносочиненная: допустим, это не 300 евро, а 238. Потому что 200 получает хозяин, 30 — муниципалитет, 6 — дворник, 2 — налог. Сама цена съемной квартиры сигнализирует, что это сложноорганизованная вещь. Цена так устроена, с одной стороны, чтобы одни люди зарабатывали, но при этом не впадали в монополизм, не старались сохранять цены и т. д. А с другой — нужно организовать это все в какую-то единую систему, которая работает как та же самая монополия. Такой сложный вид бизнеса не может выжить в сегодняшней Москве, просто нереально. Не потому что чиновники плохие — да, они плохие, но у нас уровень социального взаимодействия такой, что не позволяет его организовать. Гораздо проще, чтобы жена мэра строила дома и их продавала. Это понятный бизнес.

Есть все-таки шанс свернуть с пути в Боливию?

У нас есть интеллигентская элита, которой в Боливии нечего делать. Она либо вымрет, либо с ней произойдет что-то существенное. Ее идеалом был Запад: она очень хотела, что у нас все было как в Америке, как в Англии и т. д. Надо осознать: если мы становимся такими, как Америка, то тогда мы становимся страной третьего мира. Если жить по их законам, тогда интеллигентский уровень становится «перебором», лишним. Это было очень видно в 92-95-х годах, когда оказывалось, что «интеллигентский капитал» в рамках выстраивания рыночной экономики не котируется. Для примера можно посмотреть, сколько тогда народ с гуманитарным образованием стоил. Когда действуют жесткие рыночные законы, это все лишняя роскошь. Если точно пойти по этому пути — тогда точно в третий мир. Интеллигенция должна выбрать какую-то другую идеологию. Может интеллигентская элита что-то придумать — не знаю. Меня берут сомнения, потому что для нас по-прежнему Америка остается идеалом, и для меня в том числе. Любые попытки выработать русский путь, конечно, всегда полный отстой. А с другой стороны, если мы его не вырабатываем, то что будет, не знаю…

Елена Краевская