Тишина в эфире
Начну эту колонку со слов, которые так и не смог впечатать в текстовое окошко ни одного из многочисленных сайтов, вокруг которых строится мой день: «У меня умер друг». Мэтт Райкл был моим однокурсником по Мичиганскому университету, сценаристом, киноманом и мастером умеренно жестокого розыгрыша (один наш общий друг месяцами вел переписку с объявившейся ниоткуда и все более истеричной бывшей невестой, на поверку оказавшейся замаскированным Мэттом). С 2003 года он героически сражался с опухолью головного мозга, выбив у Вселенной пять полноценных лет взамен обещанных статистикой полутора. Кроме того, что этот факт говорит о самом Мэтте — в прошлом ноябре он закончил 400-страничный мемуар под заголовком «Большой мокрый поцелуй», — он также означает, что у меня было пять лет на подготовку к данному моменту. Но когда он все же наступил, я обнаружил, что совершенно не знаю, что делать. Не в фигуральном, а в буквальном смысле.
Дело в том, что за эти пять лет наши жизни претерпели кардинальное изменение: они стали взаимопроницаемыми и индексируемыми. Границы частного пространства размылись. Когда моя неблизкая знакомая ломает каблук на тротуарной решетке, я узнаю об этом считанные секунды спустя. Когда я выхожу с концерта, десятки людей знают, понравился он мне или нет, еще до того, как я стер с запястья клубную печать. Лабиринт каждодневного существования стал настолько прозрачен, что спрятать в нем темный ком чужой смерти стало практически невозможно. Через два дня после смерти Мэтта я по инерции впечатал в Facebook, что новый фильм Джима Джармуша меня разочаровал. В течение часа наш общий друг — тот самый, что переписывался с созданной Мэттом лженевестой, — послал мне гневное письмо через тот же Facebook, заявив, что поражен моей черствостью: «Ты болтаешь про Джармуша, как будто ничего не случилось!» Я спросил его, перестал ли он ходить в кино. Он признался, что только что вернулся из кинотеатра.
Дело оказалось не в черствости, а в непригодности имеющейся под рукой платформы к выражению скорби. Любой другой эмоции — пожалуйста, только не этой. Как бы смотрелся статус-апдейт «Майкл оплакивает Мэтта» в окружении сообщений вроде (беру примеры из новостного потока за сегодняшний день) «Кристофер устал играть в судоку» и «Дима постригся»? Таким образом, единственным адекватным выражением траура становится молчание на всех волнах. Тишина в эфире.
Но и это странным образом отдает фальшью. Если считать социальные сети хотя бы частичным отражением жизни, а не отдельным от нее развлечением, то вынос подобного события за рамку кадра есть род притворства. Особенно если речь идет о Мэтте, озорном духе социальных сетей. Его первые розыгрыши происходили в зачаточных чат-румах AOL и окошках IRC. Мы были друзьями, да, но и «друзьями» — в девальвированном смысле слова, на давно заброшенном Friendster, на еле освоенном и отвергнутом MySpace, на Facebook, на Netflix (где один мог видеть, какие фильмы берет напрокат другой), разве что не на Twitter. Это не считая дюжин альтернативных личин с безумными именами, которые пестовал Мэтт на всех вышеупомянутых сайтах забавы ради — оставляя за собой полчища цифровых сирот при переходе с платформы на платформу. Теперь его собственную страницу ждет та же участь. Формат Facebook настолько заточен под «сейчас», настолько не подходит для нужд серьезного архивирования и понятия законченности вообще, что сам факт продолжающегося существования страницы Мэтта кажется мне омерзительно неестественным. К примеру, сегодня, через одиннадцать дней после его смерти, Facebook счел нужным известить меня, что мои вкусы в кинематографе «идеально совпадают» со вкусами Мэтта. Пройдя с ним четыре года киношколы, я догадывался об этом и без подсказки безразличного алгоритма. Но наши студенческие годы пришлись на другую эру, до Facebook, неподвластную индексации и сравнительному анализу. С точки зрения алгоритма их не существует.
После мрачного католического обряда похорон в пенсильванском захолустье — ни то, ни другое не имело ничего общего с человеком, которого мы знали, — мы с друзьями собрались, чтобы обговорить наследие Мэтта. Он оставил за собой полдюжины непоставленных сценариев, вышеупомянутый мемуар и тысячи имэйлов, многие из которых приближались по виртуозности стиля к литературе. Кто-то предложил собрать лучшие из них в мини-коллекцию и сделать ее доступной народу. Через несколько минут мы уже обсуждали, кто станет администратором соответствующей страницы в Facebook.