Владимир Сорокин: Смешная история

Тут меня рассмешили в очередной раз. Только я собрался в Польшу на театральный фестиваль в средневековый городок Торунь — звонок. Вкрадчивый женский голос приглашает-уговаривает прийти 26 мая в ГУМ на торжественный обед, где объявят шорт-лист премии "Большая книга".

(А я — в тамошнем лонг-листе с дилогией "День опричника—Сахарный Кремль".) Отвечаю даме честно: "Извините, не смогу, улетаю, билеты, гостиница и т. д." "Очень жаль!" — сокрушается она. "Мне тоже, — говорю, — но поймите, на фестиваль привезут две мои пьесы, ждут автора". — "Очень, очень жаль". Короче, улетел в Польшу. А поздним вечером 26-го звонит из Москвы приятель: "Володя, они тебя не включили в шорт-лист. Забздели!" Сидя на берегу ночной, освещенной мерцающими огоньками Вислы за рюмкой зубровки, я рассмеялся.

Мои отношения с родными литпремиями тянутся аж с первого "Букера", в шорт-лист которого попали "Сердца четырех". Четыре раза попадал я в шорт-листы наших премий с весьма неслабыми вещами, и четыре раза толстожурнальная туса ложилась костьми с воем: "Кому угодно, только не Сорокину!"

Кто-то из критиков точно подметил, что российские литературные награды вручаются по принципу "кому не дать". А началась эта патология с того самого русского "Букера", которого наивные англичане отдали в руки той самой толстожурнальной, безнадежно провинциальной совковой тусы, состоящей из истеричных критикесс, растративших женственность в редакционных интригах, пьяновато-замшелых главредов, эстетически заскорузлых писателей-шестидесятников и выращенных ими младошестидесятников, поросли довольно бездарной, лишенной настоящего литературного чутья, но наделенной звериной ненавистью ко всему, что не вписывается в их представление о литературном процессе.

Помню, как на первом "Букере" эта поросль радостно завопила "ура!", когда объявили победителя: М. Харитонов, "Сундучок Милошевича". По наивности, я тогда удивился: чего они так вопят? Роман-то посредственный. Но они и вопили победе посредственности как принципу. То есть приветствовали себе подобных. И принцип этот с тех пор был запущен: число бездарей, получивших наши литпремии, весьма велико. Их "выдающиеся" романы благополучно канули в Лету, вместе с тем самым "Сундучком", утянувшим их на дно. Имена их авторов затягивает ряской. А с нынешней «Большой книгой» вообще смешно: в шорт-лист не попала вещь, которую в наших СМИ не обсуждал только ленивый, а разговоры о ее актуальности стали общим местом. Березовский процитировал "День опричника" в письме к Путину. И вот, ура, нет в шорт-листе! Испугались? Или опять все тот же принцип посредственности: кому угодно, только не этому…

Но меня больше всего смешит в этой истории приглашение на торжественный обед: зачем звали-то? Просто поглумиться? "Во-о-он сидит этот Сорокин, которому в очередной раз показали шиш. А он, мудило, приперся! Га-га-га!" Или все решилось в последний момент, по мановению властной руки? Или спонсоры-олигархи решили подстраховаться? Или чиновники-кураторы? В такой логике есть свой резон, а как же. Встретит дядя Вова в Кремле, спросит: "А кому это вы, ребята, вашу премию решили дать? Наши его книги замочили в сортире, а вы их сушите? Вы, значит, не наши? Вы чего?" — "Да мы ничего…" В общем, вся история сия сильно отдает провинциализмом. От нее попахивает. Дурно. Мелкотравчатостью. Убожеством. Холопством. И конечно — родным совком. Тем самым, мутирующим, ищущим новых воплощений. Троечники. Троечники наверху, троечники внизу. И четверку они уже никогда не получат…

А в Польше было замечательно: прекрасная погода, красивый город, красивые женщины, хороший фестиваль, интересные постановки со всей Европы: Брук, Марталер, Ван Хов, Бояков, Помрат. Умная публика, умные критики. Мою пьесу "Капитал" в постановке Эдуарда Боякова приняли прекрасно, а феерическая постановка "Льда" венгром Корнелем Мундруско, завершившаяся демонстрацией телерекламы оздоровительного комплекса ICE, вызвала бурную и интересную дискуссию о границах театра. Было интересно. И современно. Хотя и происходило все в маленьком провинциальном городке.