Нам не дано предугадать

— Можно, я зайду пока одна, без него?

Невысокая женщина с печальным незначительным лицом прошла в мой кабинет. Худощавый юноша, сидя на банкетке в коридоре, проводил ее недобрым взглядом. «Маменькин сынок», — навскидку предположила я. Растила мать-одиночка. Вложила всю душу. Теперь он вырос, отдалился и хочет свободы. А маменька все таскает его по детским поликлиникам...

— Вы нас не помните? — спросила женщина. — Игорь Масаев. Мы были у вас два раза: один раз, когда он учился во втором классе и к нему приставали два пятиклассника. А второй, когда Игорьку было тринадцать и мы с ним совсем не могли понять друг друга, ругались из-за учебы, его гулянок и все такое. Я помню, вы тогда сказали так. Мне: «Разумеется, бывают сыновья более умные, более послушные, более благодарные и т. д. Но у вас ЭТОТ сын и другого, по всей видимости, уже не будет». Ему: «Само собой, бывают родители более понимающие, более богатые, более снисходительные или равнодушные к тому, что выделывают их дети. Но тебе досталась ЭТА мать, и никакой другой не будет уже наверняка. Так попытайтесь же если не понять, так хотя бы принять друг друга». Не знаю, как на него, а на меня это тогда произвело впечатление. И мне стало как-то легче с ним договориться.

Их второго визита я не помнила, так как подростково-родительские проблемы в самых разных семьях обычно похожи друг на друга, как шампиньоны в магазине, да и (что греха таить!) говорю я им всем приблизительно одно и то же.

А вот тщедушного второклассника, которого, избрав жертвой, последовательно изводили два дурака из пятого класса, я вспомнила. Мальчишка уже попробовал все: убегать от них (они бегали быстрее), жаловаться учительнице (они подкарауливали его одного и следили, чтобы рядом не было взрослых), драться (они, разумеется, были сильнее). Никаких серьезных повреждений, с которыми можно было бы обратиться в соответствующие инстанции, малолетние мерзавцы мальчишке не наносили — так, по мелочам: то вытрясут на пол ранец, то запрут в шкафу для швабр, то покидают от одного к другому на манер ручного мяча. В конце концов парнишка стал отказываться ходить в школу. Родители думали о переводе в другое учебное заведение, но рассуждали резонно: а не найдется ли и в следующей школе кто-то, кто опять изберет их сына жертвой? И что тогда?

— Ты должен их удивить, — сказала я мальчишке. — Они глупые, как собачки Павлова. У них на тебя образовался рефлекс: дергаешь за веревку, звенит звонок. Если ты сделаешь что-то, чего они совсем не ожидают, они испугаются и отстанут.

— Что я могу, чтоб они испугались? — деловито спросил мальчишка. — Они вон какие здоровые.

— А что у тебя получается хорошо? За что тебя хвалят?

— За стихи, — усмехнулся он. — Я стихи здорово читаю. С выражением, лучше всех в классе. На пять с плюсом.

— Отлично, — я отзеркалила его кривоватую усмешку. — Значит, будешь читать им стихи.

Тогда, я помню, мы выбрали для декламации «На смерть поэта» Лермонтова. Но чем все это закончилось?

— Сколько лет Игорю сейчас?

— Девятнадцать, — сказала женщина и заплакала, как осенний дождь. Тихо и безнадежно. Впереди зима. И от ее плача у меня почему-то побежали по коже мурашки. — У них там вроде бы есть психолог. Но он согласился только к вам, потому что помнит, как мы к вам ходили. Мы все время боимся, как бы он с собой что-нибудь...

— Давайте пригласим Игоря, я поговорю с ним, — сдерживая дрожь, предложила я. Где это — «у них там»? В сумасшедшем доме? Точно нет, ведь я хороший интуитивный диагност, психиатрию обычно вижу на семь футов под килем. У Игоря ее не было.

— У меня — прогрессирующая мышечная дистрофия, — сказал Игорь. — Знаете, что это такое?

Я кивнула.

— Ну, и чем вы можете мне помочь? — он с вызовом вскинул подбородок.

— Не знаю, — признала я.

Мы помолчали.

— Через несколько лет я стану глубоким инвалидом, прикованным к креслу, — сказал юноша. — Еще через несколько лет не смогу дышать и умру.

— Никто не знает, когда и от чего изобретут лекарство, — сказала я. — Да и болезни, даже самые страшные, у всех протекают по-разному. Игорь, вы слышали про английского физика Стивена Хокинга?

— Ну, разумеется! — осклабился юноша (мне показалось или я действительно узнала эту кривоватую улыбку затравленного второклассника?). — Вот уже полтора года мне все подряд говорят то же, что и вы. И про Хокинга. Одна беда: я не гениальный физик и никогда им не стану — у меня по физике и математике всегда были тройки. Да и безумные технические средства, которые обеспечивают сейчас жизнедеятельность этого англичанина, моим родителям не по карману. Может быть, это к счастью...

— А что у вас получается? Чем вы увлекаетесь?

— Вы хотите спросить: чем увлекался? Что получалось? — он голосом подчеркнул прошедшее время.

— Да нет. Я хотела спросить именно то, что спросила. Что вы вообще сейчас делаете? Сидите дома и жалеете себя? Или еще что-то?

— Я учусь в колледже на программиста. Все вокруг решили, что в моем положении это самое разумное. Типа инвалид на колясочке у компьютера, хоть одним пальцем... Жалко только, что мне совсем не нравится писать программы, да и способностей у меня к этому нет. Что я люблю? Мне нравится общаться с людьми, нравится этнография, я люблю путешествовать. Если бы не болезнь, я, наверное, хотел бы работать в индустрии туризма. А? — он явно провоцировал меня. Я его понимала.

— Никто ни черта не знает, — зло сказала я. — Кто-то собирается прожить еще лет пятьдесят, но вот уже выпил свою водку придурок-водитель, или неубранная вовремя сосулька начала отваливаться от крыши...

— Ага, Аннушка уже разлила масло... — он улыбнулся чуть теплее.

— О'кей! Допустим, что мы точно знаем: осталось три дня, потом конец. Как провести эти три дня — вот вопрос. Можно все три дня молиться в храме, пытаясь установить мир в своей душе. Можно пить водку и трахаться в борделе. Можно закрыться в комнате и написать прощальную новеллу, поэму или симфонию, которая потрясет (или не потрясет) оставляемый мир. Можно посетить всех друзей и родных, всем сказать о своей любви, сделать подарки, если надо, попросить прощения. Можно просидеть эти три дня на берегу реки, глядя на воду и шевелящуюся от ветра листву. Очень много всего можно сделать. Надо только определиться, чего вы хотите.

Он заговорил не сразу.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он. — У меня ведь больше, чем три дня. Я должен сам решить...

— Разумеется. К черту программирование одним пальцем!

— К черту! — с энтузиазмом подхватил Игорь и спустя время улыбнулся печально. — Вот чего мне жаль, так это того, что я так и не узнал любви. Я ведь никогда...

Черт! Черт! Черт! На глаза мне навернулись слезы. Если он заметит, что я плачу от жалости к нему, он просто встанет и уйдет. Зачем ему сопливый психолог?!

— Вам никто не говорил, что любовь — это не только «вставить-вынуть»? — огрызнулась я и, смягчившись, добавила. — Я мало знаю о вашей болезни. Это... уже невозможно технически?

— Нет, почему же? — удивился Игорь. — Пока у меня с этим все нормально. Просто я не хочу никого обманывать и не хочу, чтобы со мной из жалости...

— Вот чепуха! — сказала я. — Вы знаете, что этот расслабленный физик не так давно развелся с женой и женился на своей сиделке? Как вы думаете, зачем ей это было нужно?

— Наверное, это из-за денег и его известности? — неуверенно предположил Игорь.

— Болван! — припечатала я. — Вы ничего не понимаете в женских чувствах! Всю историю женщины только так влюблялись в убогих, юродивых, нищих, непризнанных художников, умирающих туберкулезников и прочих маргиналов. Тоже из-за денег? Вам никогда не приходило в голову, что женщины любят жалеть — вот что! Им это удовольствие доставляет!

— Ого! — Игорь закрутил головой, как бы укладывая в ней новую мысль. — Значит, если вы мне не врете, и у меня еще может быть...

— Еще как! — сказала я. — Особенно если научитесь спекулировать своим состоянием, как Хокинг. Он же теперь уже не столько физик, сколько бренд.

— А помните, как вы послали меня во дворец пионеров в литературную студию? — спросил Игорь.

— Не-а, — честно ответила я. — А ты что писал — стихи или прозу?

— И то, и другое. Только у меня там ничего не вышло, мне стало скучно, и я ушел.

— Ну и ладно. Лучше скажи: чем кончилась та история со стихами и пятиклассниками?

— О! Ха-ха-ха! — Игорь расхохотался. — Они испугались, как вы и говорили. А я сам бегал за ними по школе и кричал: «А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов...» Теперь уже они прятались от меня. Наверное, они решили, что я сошел с ума. И больше никогда ко мне не приставали. Нашли себе другую жертву.

В кабинет заглянула по-прежнему тихо плачущая мама Игоря.

— Что вам нужно? — весьма нелюбезно поинтересовалась я.

— Простите. Но я первый раз за полтора года слышу, как он смеется.

— Если ты захочешь, ты можешь прийти еще, — сказала я Игорю.

— Нет, я не приду, — ответил он. — Потому что я сейчас понял: в этот раз вы сказали мне то же самое, что и тогда, во втором классе: я должен сделать то, чего от меня никто не ожидает. И тогда все будет хорошо. В данном случае — я должен полноценно прожить эти условные три дня. Кажется, я даже уже начинаю понимать, как мне это сделать.

...Недавно моя дочь обратила мое внимание на одного блогера в Интернете. «У него очень интересные и оригинальные материалы и подборки, — сказала она. — С ним можно совершать настоящие путешествия. Но странное впечатление: всего этого слишком много, как будто бы он боится куда-то не успеть и занимается всем этим по 18 часов в сутки. И еще: материалы разные, но во всех присутствует какая-то светлая печаль. Он что, прикован к этому компьютеру?» — «Возможно», — ответила я и сходила по указанной дочерью ссылке. Материалы были действительно интересно подобранными и осмысленными. Отзывы читателей — благодарными. Картинка, которая представляла автора, изображала какого-то чертика с рожками. Но почему мне показалась знакомой его улыбка?