Владимир Сорокин: Булимия

Перечитывая книгу дяди Гиляя «Москва и москвичи», нашел описание одного обеда в известном московском ресторане Тестова в 1897 году, на который автор бессмертной книги о московских нравах пригласил двух своих друзей — актера и инженера. Троица пообедала по-московски. Пообедала, надо сказать, весьма неплохо.

Все началось с вопроса Гиляровского к седовласому половому:

— Чем, братец, угостишь?

Опытный братец ответствовал:

— Янтаристый балычок с Дона, белорыбица с огурчиком, икорка белужья и паюсная...

Подали два окорока провесной ветчины, нарезанной «прозрачно розовыми, бумажной толщины ломтиками», тыкву с огурцами, блюдо семги с угольниками лимона, мозги на обжаренном хлебе, селедку астраханскую.

Это была холодная закуска.

«Выпили попервоначалу под селедочку. Потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной "Смирновки" со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат "Оливье".

Половые черпали серебряными ложками икру из серебряных жбанов (!) и раскладывали по тарелочкам.

Потом подали и горячую закуску: селянку (не путайте с супом, она готовилась на сковороде), а к ней — большой расстегай, который седой половой разрезал "моментально и беззвучно" на десятки узких ломтиков в виде цветка:

— Помилуйте-с, сорок лет режу!

За селяночкой последовали телячьи котлеты со спаржей, лососинка Грилье, а завершилось все жареными поросятами с кашей (каждому по целому поросенку!):

— В полной неприкосновенности, по-расплюевски! — как потребовал актер.

Друзья с аппетитом ели, а оркестрион в зале выводил: "Вот как жили при Аскольде наши деды и отцы..."»

Так ела русская интеллигенция в конце XIX века. И заметьте, что это не какие-нибудь купцы-обжоры, давящиеся сотым блином.

Я бы, наверно, умер после такого обеда, даже если все съеденное и запивалось бы большим количеством водки.

Седовласый половой доложил Гиляровскому, что нынче у Тестова позавтракал Влас Дорошевич (известный журналист тех времен):

— Шесть поросячьих окорочков-с под водочку изволили скушать! Очень любят-с их с хренком и сметанкой.

Смог бы современный журналист, например Сванидзе или Панюшкин, на завтрак съесть хотя бы три поросячьих окорочка? Что бы они смогли написать после этого? А Дорошевич преспокойно отправился в редакцию «Московского листка» писать по горячим следам свой очередной фельетон.

В доме Льва Николаевича Толстого в обычный день подавали обед из пяти блюд, что вызывало негодование хозяина, пахавшего и пилящего дрова с мужиками: «Вернулся домой, там лакей в белый перчатках... филеи, осетрина... невыносимо!»

Лев Николаевич просил готовить ему мужицкую еду: картофь печеную, грябы соленыя, шти, кашу. Но ел много, и от крестьянской еды у него частенько болел живот.

Как-то заметно много ела русская интеллигенция в конце XIX века. Помнится в «Климе Самгине», горьковском достаточно тенденциозном «романе-прощании» с интеллигенцией, все постоянно едят, пьют, закусывают, философствуют на пикниках за шашлыками, все дискуссии происходит в кабаках или за домашним застольем. Распутина ведь тоже отравили за столом. Накануне революций интеллигенция явно переедала.  

Наедалась впрок? Или в последний раз?

А может, это род булимии? Есть, есть, есть, когда надвигается что-то страшное и неумолимое?