Обзор: Нью-Йорк

*

На моей памяти еще никогда никому так не хотелось, чтобы октябрь, любимый месяц нью-йоркцев, с его мягчайшей погодой и пуантилистскими листопадами, быстрее приказал долго жить. За бешеной беготней – на бирже, на театральных подмостках, в светских гостиных, вокруг Центрального парка – скрывалось оцепенение ожидания. Все чего-то ждали. Дети и готы готовились к Хэллоуину. Мосластые мужчины и женщины разминались в предвкушении самого большого в мире марафона. Телевидение робко опробовало первый раунд рождественских рекламных роликов. И абсолютно все ждали выборов нового президента. Даже кризис продолжался как бы сам по себе: деньги бежали, как молоко из забытой на кухне кастрюли, пока хозяева сгрудились у телевизора в гостиной.

**

Не все, впрочем, остановилось. Рынок искусства вопреки логике и предсказаниям держал марку: на аукционе «Сотбис» ушла с молотка за рекордные шестьдесят миллионов долларов одна из супрематических композиций Малевича. Деньги, по заверению Михаила Каменского – директора российского отдела «Сотбис», приехавшего проводить картину в Нью-Йорк, разделят сорок наследников. На закрытом приеме перед аукционом среди гостей неожиданно обнаружился Эндрю Полсон, совладелец российской компании «Суп» и социальной сети Live Journal. Полсон прибыл в Нью-Йорк с серьезными планами выхода на американский медиарынок. Планы эти, впрочем, чуть не развалились, когда предпринимателя заворожил многомиллионной стоимости рисунок Эгона Шиле: мужчина, лежащий спиной к наблюдателю. Полсон отказался от покупки только, по его словам, огромным усилием воли. Остальные картины, выставленные на продажу, разошлись не так бойко. Частично виной тому был огромный выбор полотен. В частности, вниманию потенциальных покупателей была представлена целая комната работ Дега. Необычная широта выбора – прямой эффект нового рода деятельности, которую не так давно начал «Сотбис». Он предлагает затягивающим пояса коллекционерам денежные кредиты под залог картин. «Сотбис» уже раздал таким образом более двухсот миллионов долларов. Иными словами, это самый роскошный в мире ломбард.

Словно в продолжение темы беднеющей аристократии главным хитом нью-йоркского театрального сезона стала лондонская «Чайка» в постановке Иана Риксона – событие, вызвавшее живейший интерес русскоязычной общественности. Такой радостной русской речи на выходе из театра я не слышал со времен стоппардовского «Берега утопии» (когда внезапно выяснилось, что Нью-Йорк готов добровольно потратить девять человеко-часов на слегка драматизированную лекцию о Герцене). Аркадину играла неповторимая Кристин Скотт Томас, вцепившаяся в роль с истинным бесстрашием. Два американских актера – Питер Сарсгаард и внучка знаменитого режиссера Эли Казана Зоуи Казан – идеально вписались в британскую труппу; их «королевский» английский не резал слух ни на секунду. Зато русские имена оказались и для англичан, и для американцев одинаково проблематичны – семейные корни не спасли даже Казан. Если «Петруша» вызывал легкую запинку, а «Машенька» звучала скорее как «мошенник», то «Константин Григорьевич» представлял собой просто минное поле.

С языковым барьером в то же время боролись и выходцы из России художники Алина и Джеф Блюмис, чья самая масштабная инсталляция, явленная народу, так и называлась – «Языковой барьер» (Language Barrier). Блюмисы перегородили несколько улиц в Нижнем Манхэттене поролоновыми скульптурами в виде стопок словарей и политических биографий, создав временные, но вполне реальные препятствия на дороге. Пористые, будто тающие книги смотрелись на редкость неоднозначно, приглашая прохожих то ли спасать их от окружающего мира, то ли пинать ногами.

***

Примерно те же чувства вызывал, по крайней мере у автора, музыкант-диджей Tonearm – в быту Илья Бис. Он одинаково известен в Москве и Нью-Йорке и, наверное, поэтому никак не может определиться, где ему лучше. В этом году он нью-йоркец. (Согласно закону не то сохранения энергии, не то сообщающихся сосудов, звезда русскоязычной богемы Нью-Йорка, концептуальный ювелир Катя Бочавар тем временем в очередной раз переехала в Москву.) Каждое шоу Tonearm – событие по той простой причине, что после многих лет живой игры и несмотря на явный спрос Бис так и не решается записать альбом. Согласно его собственному смущенному объяснению, каждый раз, когда он близок к этому шагу, в свет выходит новая цифровая примочка, которую тут же становится необходимо опробовать. Он также не в силах играть с помощниками и предпочитает на своих концертах делать все сам – мечется между сэмплером, гитарой, микрофоном и вечно заедающим лэптопом. Жаль, потому что за этим мельтешением скрываются умные, тонко прорисованные англоязычные песни в стиле Radiohead. На сей раз в огромном, гулком зале здания с отличным названием БАМ – Бруклинская академия музыки – Бис достаточно расслабился, чтобы впервые в жизни делегировать барабаны живому существу, джазовому мастеру Дэйву Мэйсону. В конце я крикнул «Бис!», но шутки никто не оценил.

Зато горожане оценили щедрый жест муниципальных властей – ежегодную акцию «Открытый дом Нью-Йорк» (Open House New York), во время которой городские власти открывают обычно недоступные для публики здания и территории. В этом году открыли целый остров – Губернаторский (Governors Island). Небольшой паром идет до него семь минут, но каким-то невероятным, постыдным образом я его никогда не замечал в тени более прославленных островов Эллис (приемный пункт иммигрантов) и Либерти (со статуей Свободы). Губернаторы на нем никогда не жили. С середины XVIII столетия он принадлежал армии, в середине XX века – пограничникам, а около двадцати лет назад всеми покинут и взят под крыло службой парков. Посетителям открылись пустые арсенал, крепость, тюрьма, пышный адмиральский дом, аскетичные казармы и заброшенный торговый центр с парикмахерской, банкоматом и бензоколонкой, навсегда застрявшими в восьмидесятых годах. Адмиральский дом прославился тем, что в нем проходила первая встреча Горбачева и Рейгана. Большая часть зданий так и стоит пустыми, только некоторые превращены в арт-галереи. Это была довольно странная прогулка. Я простоял свои семь минут обратного плавания, вцепившись в поручень на верхней палубе, не вполне уверенный, что именно я только что наблюдал: музей предыдущего кризиса или макет следующего.

****

Наконец наступила развязка: один за другим подошли Хэллоуин, марафон и выборы. При этом выборы сумели подчинить себе и Хэллоуин, и марафон. 31 октября город заполнился привидениями, кошками, медсестрами и вариациями на тему республиканского кандидата в вице-президенты Сары Пэйлин. Имелись и другие герои избирательного цикла: республиканский талисман «Сантехник Джо» и самый простой костюм сезона – Эшли Тодд, женщина, вырезавшая у себя на лице букву «Б» (в зеркальном отражении!) и заявившая полиции, что это с ней сделали чернокожие сторонники Обамы. Все, что требовалось, чтобы нарядиться под Тодд, – помада для «Б» на правой щеке и тушь для фингала под левым глазом, ну и смирительная рубашка для особо старательных, ибо к наступлению праздника Тодд уже прописали в соответствующем заведении.

Двумя днями позже Нью-Йорк бежал. Точнее, весь мир оттоптался на Нью-Йорке: в числе тридцати семи тысяч участников марафона были атлеты из почти ста стран. Маршрут символически соединял все пять boroughs (районов), составляющих город, – пришлось делать довольно несуразную петлю, чтобы захватить Бронкс. Для многих забег тоже был политическим актом: бежали «за Обаму», в соответствующих майках; как выяснилось, обамовская мантра «yes we can» прекрасно подходит к тому, чтобы подбадривать выдыхающихся атлетов. Тридцативосьмилетняя россиянка Людмила Петрова пришла второй, уступив прошлогодней чемпионке Поле Радклифф; среди мужчин впервые за несколько лет не выиграл кениец.

Кениец – по крайней мере по отцу – выиграл через два дня. За кого Нью-Йорк болел на этих выборах, не сомневался никто. В этом городе можно жить годами, не встретив ни единого республиканца, если избегать заселенный пожарными, полицейскими и прочим суровым людом Стейтен-Айленд (что несложно, ибо это остров, главной достопримечательностью которого является свалка). Джон Маккейн в октябрьском интервью назвал Нью-Йорк вражеской территорией. 4 ноября мы в качестве ответной любезности проголосовали за Барака Обаму – восемьдесят пять процентов к четырнадцати.

К десяти вечера все было ясно: Обаму отделяли от победы только неподсчитанные (но практически гарантированные) Калифорния, Орегон и штат Вашингтон. Народ, пока еще осторожно, боясь развеять магию момента резкими движениями, заструился на улицы. На Таймс-сквер, как в канун Нового года, начала собираться толпа. Ровно в одиннадцать появились первые цифры с западного побережья, и секунды спустя город сотрясся от выброса накопившейся за мучительный месяц энергии. Ожидание было позади. Третий раз за четыре дня каждая вторая улица в городе стала пешеходной. Гарлем рыдал. В многорасовом Форт-Грине люди карабкались по фонарным столбам и лупили в борта проезжающих автобусов. В Вильямсбурге, эпицентре молодежной апатии, хипстеры высыпали на главную артерию района – Бедфорд и устроили импровизированное шествие. Полдюжины полицейских, явно повинуясь чьей-то мудрой директиве не вмешиваться без особой надобности, стояли плотно сбившись, без движения и вскоре оказались затянутыми в гущу парада. Люди им аплодировали – без причины, просто так, как представителям внезапно обернувшейся к народу человеческим лицом Системы. Молодежь, днями ранее цедившая «я живу в Нью-Йорке, а не в Америке», скандировала «U-S-A».

Впрочем, наш фирменный дух противоречия остается неизменным. Пока в Штатах торжествовали демократы и демократия, Нью-Йорк на шажок придвинулся к монархии. Обожаемый в народе мэр Майкл Блумберг начал тихую и эффективную кампанию по своему переизбранию на третий срок, отменив (вопреки двум давним референдумам на эту тему) все соответствующие ограничения. Так как его первые два срока прошли столь же тихо и эффективно, факт неконституционности третьего удивительным образом никого не смущает. Все-таки мы не способны маршировать в ногу со всей остальной страной – или бежать ноздря в ноздрю со всем остальным миром – дольше одного дня. С