Модный валенок

– Нет, – сказал чернокожий охранник небоскреба. – Такого у нас на девятом этаже нет.

– Антон Юхновец – арт-директор GQ, – торжественно возразила я. Юхновец был арт-директором самого претенциозного мужского журнала Нью-Йорка. И у меня с ним был назначен ланч. 

– Антон? Нет здесь такого, – повторил охранник. 

Мимо бежали деловитые молодые люди – из тех, что обладают удивительной нью-йоркской сноровкой давать специальное название любой форме человеческого жужжания.

Молодые люди были в пиджаках на двух пуговичках – как сейчас нужно, с белыми платочками в нагрудных карманах – как сейчас нужно. Я чувствовала себя мошенницей, которая пытается пробраться в цитадель моды и стиля.

– Вы должны правильно произносить имя, – наконец оторвался охранник от изучения внутренних списков. – Его зовут Э'нтон Йо'кноветс. 

И появился Антон. Да не-е-ет. Никакой он не Йо'кноветс. Это был все тот же Юхновец, которого я еще в Москве видела. Долговязый, в красной спортивной кофте, стоптанных кедах и джинсах.

На девятом этаже, где располагался GQ, тишина стояла как в церкви. 

– Потому что все работают, – объяснил Антон. – Помню, сколько в Москве времени тратилось в журналах на п...ж – люди приходили на работу в час дня, а в час тридцать уже шли на ланч. 

В одном кабинете молчал главный редактор Джим Нельсон. В другом молчал Фред Вудвард, директор по дизайну, который для журнальных дизайнеров что ансамбль имени Александрова для русских полковников.

В 1990 году в Москве на Пушкинской площади фарцовщики продавали старые номера журнала Rolling Stone. Антон скупал у них все. Как-то однажды он взял ножницы, нарезал из журнала фотографий, сделал из них коллажи, запечатал в конверт и отправил письмом в город Нью-Йорк. Он так и написал на конверте – Нью-Йорк, журнал Rolling Stone, Фреду Вудварду. 

Фред Вудвард тогда был арт-директором Rolling Stone и автором его самых знаменитых обложек – например, той, где голая Джанет Джексон с мужскими руками на груди. Антон Юхновец тогда жил в стране, называвшейся Советский Союз, не имел дизайнерского образования, и его только что не приняли на работу уборщиком в московский «Макдоналдс».

Расстояние, разделявшее Фреда и Антона, иными словами, было неописуемо. И письмо, конечно, не дошло, поскольку не могут письма преодолевать таких расстояний.

Спустя тринадцать лет в городе Нью-Йорке Фред Вудвард принял Антона Юхновца на работу дизайнером. Антон и сегодня работает в прямом подчинении Вудварда. Год назад Фред перешел на должность дизайн-директора, а Антон занял его место. Он стал первым русским арт-директором в истории американского GQ.

– Александр Родченко, – заявил мне Фред, – входил в число богов графики и фотографии. И я бы сказал, что Антон именно его наследник. 

А я бы сказала, что случай Антона был фантастическим и вопиющим. Неудавшиеся уборщики московских «макдоналдсов» редко становятся преуспевающими арт-директорами лучших нью-йоркских журналов. Случай Антона был настолько вопиющим, что заслуживал самого кропотливого изучения. 

Как дела? – кинула Антону роскошная нью-йоркская селедка с горшком белых роз, в черном платье, которое даже я, человек, озабоченный платьями, мог подвергнуть лишь самой грубой классификации: дорогое, бесценное. У ее приятеля из нагрудного кармана пиджака на двух пуговичках тоже торчал белый платочек. 

– Раппопорт! – Антон, лохматый, в застиранной футболке, кивнул на самодовольную спину редактора и закатил глаза. – Пришел сегодня утром – из-за него снова переделывал.       

И видно было, что между ним и Раппопортом еще свеж производственный конфликт. Впечатление пока складывалось такое, что Антон вовсе и не арт-директор, а гастарбайтер, который в ванной Раппопорта кладет плитку.

Самый большой кабинет на 22-м этаже занимали мужские ботинки. Вешалки с рубашками и куртками толпились на офисной паперти – в коридоре. Антону в этой иерархии был отведен симпатичный отсек с видом на небоскребы.

Небоскребы в окне – это очень хорошо, подумала я. Нью-йоркская архитектура готических храмов и тебя тянет за собой вверх. Мне было тоже захотелось чего-то такого, а Антона в этот момент как раз потянуло вниз, и он напомнил мне о запланированном ланче.

В Нью-Йорке в разговорах первым делом всплывает тема прессинга: моя знакомая азиатская красавица и актриса, скажем, мучается насчет того, сколько вокруг азиатских красавиц и актрис, какие они профессионалки, сколько они уже сценариев сами написали и как они здорово выглядят, потому что много спортом занимаются. С Антоном мы уже два часа вместе, и никаких таких тревог. Его в этот момент волновало совсем другое:

– Не знаешь, почему русские такие страшные расисты? Тут некоторых до сих пор удивляет, что «по улицам негры ходят»... Но, с другой стороны, мы сейчас в GQ будем делать историю «Я и мой черный друг». 

И он заржал. По-русски действительно звучало крайне нелепо. 

– На редколлегии один редактор спросил, у кого есть чернокожие приятели. Оказалось – ни у кого. Тогда он развесил по всему Манхэттену объявления: «Если вы черный и хотите со мной дружить – позвоните».

В ресторане стоял птичий гомон: у всего Нью-Йорка был ланч. Сквозь него то и дело радиоволнами прорывались сидевшие поблизости девушки в черных платьях. 

– В Лондоне все меня спрашивали: «Ты откуда?» – говорила одна. – Я говорю: «Из Лондона». Они: «Нет, а изначально?» «Из Туниса», – говорю. В Нью-Йорке тебя никто ни о чем таком не спросит – обожаю Нью-Йорк. 

За другим столом два уоллстритовских типа на ресторанной салфетке накидывали какую-то мудреную схему. Посреди пекла сидел Антон. У него там, переживала я, на девятом этаже горит номер: фичеры, фэшн, колонки, а он спокойненько пьет пиво. Но я это уже не в первый раз наблюдала в Америке: только тот все успевает, кто никуда не торопится. И перестала теребить скатерку.

– Ну его на фиг, этот туристический район, – сказал Антон. – Сейчас кое-что интересное покажу. 

Вот оно, подумала я. И приготовилась к встрече с его друзьями, остроумными и блистательными ньюйоркцами.

Был первый звоночек мне у Брайант-парка, где в это время проходила нью-йоркская неделя моды. 

– Ненавижу все это, – по-английски неожиданно выстрелил Антон; вообще, обо всем, что он ненавидит, ему сподручнее было почему-то говорить по-английски. – Мне легче ракету на Луну запустить, чем полюбить фэшн.

Но по-настоящему я почувствовала неладное, когда мы проехали Сохо и Челси, куда меня манили огни светских баров. И стали уклоняться в сторону хипстеровского Нижнего Ист-Сайда. То есть я полностью на стороне дешевых ресторанчиков, юношей в модном рванье, исторических еврейских закусочных, запахов подтухшей рыбы, шныряющих кошек и магазинов, где продаются еще никому не известные гении. Просто это было неожиданно.

Осели в испанском месте, где студентки, кажется, философички, друг друга поучали насчет заработков. Раздавались призывы устроиться в стриптиз. 

– Розовенькое будем пить? – как-то очень по-московски спросил Антон. 

– А мы разве ни с кем не встречаемся? – спросила я. 

– А разве ты хотела говорить о домах? – привычно уже сбил с толку Антон. – Люди, с которыми я знаком, говорят в основном о домах. Недавно приезжал в Москву и обалдел: думал, что какие-то интересные разговоры начнутся, а там тоже про дома говорят. Из одной трясины попал в другую. А мама жаловалась, что кефир подорожал.

На столе уже появился десятый тапас, а я все еще не понимала, с кем имею дело. 

– А ты здорово выглядишь, – зашла я с другого угла, – в зал ходишь?

– Я дрова колю, – сказал Антон. – У нас в доме много стекла. Буржуйка стоит, но иногда ее не хватает.

Что, простите?

Обычно, поговорив о прессинге, люди в Нью-Йорке говорят о том, кто в каком районе живет. И жить, конечно, говорят эти люди, можно только на Манхэттене.

Хоть с клопами, после которых на руках вскакивают волдыри размером с грецкий орех и все потом на вас таращатся в метро. Хоть с китайской семьей, спящей вчетвером на одной кровати. Хоть с мышами, которые попадаются в ловушки прямо сразу после того, как вы заснули, а потом всю ночь медленно и шумно умирают. Хоть с пожилыми женщинами, от которых уходят бойфренды, а они потом по ночам колотят посуду и в нервическом исступлении подъедают ваши шоколадные хлопья. Хоть в халупке стоимостью тысячу долларов наедине с неуправляемым автором экологическо-шпионских детективов.

Юхновец не выпивал с блистательными собеседниками. И плевать ему было на манящие весь мир шестьдесят квадратных километров Манхэттена. Ему нужно было что-то другое. Арт-директор главного трендсеттера мужских мод жил в деревянной избе с баней, камином и лично им выпиленной грубой мебелью в двух часах езды от Нью-Йорка, в самом настоящем лесу, хотя мог бы себе позволить и Манхэттен, причем без клопов и мышей. Даже удивительно, что чавкающая лесная колея, которая и вывела нас к дому, вообще имела название – Pudding St., Пудинговая улица. Сосед недавно рассказывал, что к нему на участок медведь приходил. А соседи тут – слесари и водопроводчики.

– О чем ты с ними разговариваешь? – спросила я. 

– Недавно на барбекю говорили о преимуществах пластиковых труб, – ответил он. Жалобы у него как раз были на соседей по манхэттенскому офису. 

– Когда к нам приезжает кто-нибудь c Манхэттена, они сразу же начинают обсуждать, как отсюда выбираться. А чтобы в лес пойти погулять – вообще никого не затащишь. 

В лес – это за грибами, что ли?

– Да нет, – ответил Антон, – просто в лес.

И мне стало ясно, что Антон вообще делил людей на тех, кто с ним бы пошел в лес, и тех, кто бы не пошел. Повеяло Россией.

Переключила Юхновца на Россию – открылся космос.

– Я странным образом зарабатывал деньги в России, – сказал он. – Был такой в конце 1980-х союз шахматистов. Не помню, чтобы там были шахматисты, но помню, что были кагэбэшники. И вот они придумали гениальный ход. Рейсы, которые летают из Европы в Токио, делают посадку в Москве, в Москве сменяется экипаж. Они придумали этот экипаж встречать и отвозить в гостиницу «Космос». Кстати, в «Космосе» был первый боулинг в России, и мы там у Криса Кельми, помню, деньги выиграли.

Но Кельми к делу не относился, а главное, что Антон тогда был снабженцем: привозил экипажу икру и матрешек. Как ни странно, Юхновец с теплотой и благодарностью вспоминает опыт тех лет.

В «Космосе» надо было уметь разговаривать с девочками из холодного цеха ресторана «Лунный», потому что это нарезка. Надо было уметь разговаривать с девочками из бара – понятно почему. У меня глаза на лоб полезли от такого разворота – но именно этот разворот в каком-то смысле и объяснял, каким образом Антон Юхновец совершил свое путешествие от «Макдоналдса» к Фреду Вудварду в Манхэттен. 

– Понимаешь, в Америке люди, скажем, занимающиеся цветоделением, с которыми мне часто приходится иметь дело и от которых зависит дизайнер, – это очень специальные люди, – сказал Антон. – С одной стороны, они-то, что называется, простые ребята, а с другой – это узкие закрытые от всех профессионалы, со своими trade secrets. С ними надо очень аккуратно разговаривать. Я всегда в эти моменты «Космос» вспоминаю. 

Пока я в 1990-х ходила по Москве, открыв рот от всех событий, Юхновец официантом в «Пенте» зарабатывал деньги на Америку. До Америки его опыт зарубежных путешествий ограничивался поездкой в Таиланд, где его немедленно обобрал первый встретившийся таксист. А помогли филиппинские жулики, которые выманивали у белых туристов деньги во время игры в покер. Восемнадцатилетний Юхновец, прибившийся из-за нужды к филиппинцам, выманивал деньги у белых туристов из рук вон плохо, и жулики посмотрели на него, заплатили за его просроченную визу и посадили на самолет обратно в Москву.

Девушка одна знала, как Юхновец хотел в Америку, – попросила знакомого американского нефтяника сделать приглашение. Тот сделал. В Америке в 1992‑м встретила тетя Света, мамина подруга и тренер по теннису. Она сказала: «Я нашла тебе работу – завтра выходишь». Юхновца бросили на строительство бензоколонок – рыть в Калифорнии ямы, скреплять трубы и подметать территорию по десять долларов в час.

Ямы Юхновцу были приятны, вспоминал он их с легкостью. Как только речь заходила об офисном сидении, на лице Юхновца выступала печаль: 

– Мне всегда надо что-то делать руками.

В лесу с ним жила Тара, китаянка из Флориды, и две дочери. Дочерей Антон назвал Вася и Миша. На своих четырех гектарах он как-то сразу расправил плечи и, сам того не желая, дал мне, борцу со всяким домохозяйством, часовой урок отлично налаженной домашней машинерии.

Началось все со Скуби. Скуби, старый пес, с причмоком лизнул годовалой Мише нос, Миша заревела, начался дождь – заревела пятилетняя Вася и расстреляла собственную картину, висевшую на кухне, мячиком. Антон подхватил Васю и Мишу за шкирки, посадил одну перед «Ну, погоди», вторую – перед вареной морковкой, кинул кость псу Скуби, мне – банан, замариновал шмат мяса для барбекю с веточкой розмарина, нарубил дров, понюхал Мишу, взял обеих, повез на урок в штат Коннектикут. Кто много и продуктивно работает – у того и хозяйство налажено, выдала я. Зайди сейчас ко мне в квартиру: все какое-то временное, а что-то и на соплях. Вот и делай выводы о моей продуктивности.

В Коннектикуте, в часе езды от дома – а это все равно, как если бы Юхновцы жили во Владимире, работали в Москве, а дочь возили на обучение в Иваново, – Вася изучала русский язык под руководством тети Вики. 

– Я вот про нее ничего не знал, но стоило сюда приехать моей маме, как тут же были выяснены все подробности. Что жила тетя Вика раньше на Красногвардейской, что беременна, что муж бизнесмен, и поэтому работает она всего три часа в неделю. 

Ехали долго. Размышляла. Послать письмо в Америку, практически из леса – чтобы снова жить в лесу? Ну хорошо: тут человеческие условия. Но галереи, выставки и вся прочая художественная жизнь? В лесу нет галерей. Больше скажу: Антон не сидел вместо этого, как бешеный, на сайтах по искусству, не скупал горами альбомы. 

– Не знаю как, но информация сама как-то ко мне стекается. 

Он даже имен художников, сказал, толком не запоминает. Но именно этот человек пять раз за свою жизнь получал SPD (премию The Society of Publication Designer) – дизайнеровский «Оскар». А сколько раз премию получал журнал за эти пять лет, он вообще не считал. В церкви, где тетя Вика снимала кабинет, кроме нее был только пастор. Он сидел на церковном помосте и, разговаривая с кем-то по телефону, болтал ногами. Но скоро тетю Вику окружили русские женщины и дети:

– Ой, а вы на каком месяце? И кто у вас?

– Снова мальчик, – то ли жалобно, то ли хвастливо сказала тетя Вика, одним словом, так, будто ей на кредитную карточку с неба снова упали деньги, но такая у нее, тети Вики, видно, судьба. – У нас никто больше не получается, третий уже.

– Рожайте-рожайте, – ответил ей хохочущий хор русских женщин. – Нам женихи нужны.

Антон переносил все это на удивление спокойно. Тем временем Василиса с тоской по-английски думала, что сейчас целый час придется думать по-русски. За каждое выдавленное русское слово дома Вася получала подарок, например разрешение посидеть у меня на шее. Мы ей снова пообещали море удовольствий и укатили в супермаркет. 

Мне не нравится, как в Нью-Йорке к детям относятся, – в машине на заднем плане подвывала Миша, у меня начинала подвывать душа, но Антон продолжил свою мысль. – Как к чему-то, что может помешать тебе, твоей карьере. Это чистый эгоизм. Я страшно расстраиваюсь, когда Василису зовут на детские дни рождения в какой-нибудь арендованный спортзал. Нет домашней атмосферы, когда приходили дети и садились за стол.

Про это все в Нью-Йорке говорят: в метро мать с коляской увидеть можно, наверное, только раз в месяц, мать с коляской в Нью-Йорке не уважают. Завести и одного ребенка в Нью-Йорке – подвиг, а двух – что-то совсем небывалое. Антону дети не мешали – он бы еще десяток их на себя взвалил и не почувствовал бы: вот что значит высокая самоорганизация.

– Мне иногда кажется, что люди тут в целом слишком фанатично относятся к развлечениям, – развил тему Антон. – Мама моей жены, например, у нас долго не может пробыть, потому что у нее во Флориде activities – то чемпионат по боулингу, то чемпионат по бильярду... Поэтому я, кстати, и не хожу ни на какие открытия выставок – я лучше позже схожу.

Тут Мишины незатихающие страдания вступили уж в явное противоречие с антоновскими. 

– Да не, не обращай внимания, – успокоил он меня, а не Мишу. – Она сама перестанет. Меня так же воспитывали.

Антон, надо сказать, не бежал в Америку от советской нищеты и голода – он уезжал от государственной папиной дачи и служебной папиной «Волги», доставлявшей его на уроки плавания. Папа был начальником главка Министерства радиопромышленности. Так вот, смекнула я, откуда пристрастие к избам, бане и лесу – из дачного детства. Сравнила Юхновца про себя с Набоковым, припомнив писательское детство, и выдохнула. О современном мне русском патриотизме, культе русского того и русского сего не могло быть и речи. Цепляться за все русское как за опору и надежду – эта позиция хорошо кормит в России. В Нью-Йорке с такой позицией можно жить только на Брайтон-Бич.

Антон выгрузил нас с Мишей между рестораном «У вдовушки Браун» и супермаркетом в виде шале. Мише дал в руки огурец, мне в руки Мишу. Изобилие супермаркета меж тем успокаивало нервы жителей Коннектикута и мои. И только Антон видел жизнь такой, как она есть: 

– Никогда у них нет ни муки, ни крупы.

Видеть жизнь, как она есть, действовать адекватно обстоятельствам – качества совершенно американские. Но я их замечала и в юном Юхновце. Снова подумала: может, не просто так люди в небоскребы на Таймс-сквер попадают? В Калифорнии Юхновцу сдала комнату в трейлере официантка из мексиканского ресторана. 

– Ну понятно, кто живет в трейлерах, – white trash... Она сразу сказала: даже не пытайся со мной переспать. Но я и не...

Но потом вдруг перестали зарплату платить, машина вдруг сломалась, и денег хватало только на то, чтобы в 7/11 покупать m&m's на мелочь, оставшуюся у официантки.

– Я тогда решил: ну все, сыт по горло Америкой – поеду в Москву. Позвонил другу, а он говорит: ты с ума сошел! В Москву всегда успеешь. Дуй в Нью-Йорк – твой second chance!

Юхновец взял дерматиновый чемодан, с которым они с семьей на море ездили, и как был в калифорнийской водолазочке и джинсовой куртке, прибыл в зимний Нью-Йорк. Не лелея в душе идиотскую мечту за год покорить Манхэттен, поразить всех на месте, он маленькими-маленькими шагами шел в нужную ему сторону. Сначала пошел по Бродвею – заходил в каждую дверь. Везде говорили: нет, спасибо, а в магазине русского меха сказали: да, конечно. И он стал охранником. Еще куда-то постучался – стал курьером на велосипеде.

И вот один раз на Рождество они с друзьями сидели в гадкой пиццерии, а он чуть не плакал: «Ну что у меня за жизнь такая. Все, хватит». Рождество в тошниловке не прошло даром: Юхновец записался на курсы дизайна. Стал сканировщиком в журнале New York.

Когда рассказывал на вечеринках, что работает в журнале New York, все уныло говорили: ну да... Когда рассказывал на вечеринках, что работает таксистом, все восхищенно говорили: да ну! Дальше покатилось: из журнала Allure Юхновец попал в серьезный George, существующий на стыке политики и поп-культуры. Из George – в YM (что-то вроде Seventeen). 

В 2003-м совершенно случайно Юхновец наконец добрался до своего адресата – Фреда Вудварда. Из GQ кто-то ушел, пришел Юхновец – и был тут же Вудвардом зачислен в дизайнеры. 

– Когда Антон мне показал русские журналы, в которых он работал до Нью-Йорка, – сказал Фред Вудвард про Plus и «Афишу-Мир», – мне они показались очень современными. Лишенные каких-либо украшательств, они походили на атлета-олимпийца: без единой жиринки. 

И еще он сказал, когда Антона не было рядом: 

– Если бы я тогда, в 1990-х, получил его письмо и мне бы посчастливилось его взять на работу, жизнь моя от столь длительного знакомства с этим замечательным человеком существенно бы улучшилась.

– Да я просто так это письмо послал – я ничего, собственно, не хотел, – сказал Антон, когда рядом не было Фреда (он сам в 1990-м больше жалел о том, что его не приняли уборщиком в «Макдоналдс»). Вот так же Юхновец ничего не хотел, а взял и ввел в Нью-Йорке моду на валенки.

Валенки отправила посылкой мама. Юхновец пришел как-то в валенках и рабочем комбинезоне на работу – все сказали: ого! А один человек ему сказал: может, тебе продавать их? 

– Мне тут же на работе заказали сто пар – я привез. Тара, моя жена, сделала сайт valenkisrus.com – дурацкие слова всегда лучше работают, – а мама стала договариваться с заводами.

Начинала мама работать с ярославскими валенками, но Ярославль маму оставил разочарованной. Так мама естественным путем пришла к валенкам «кукморским», а точнее, к «киез итек», потому что так они назывались в родном Татарстане.

– Но что меня бесило – что люди, которые производили валенки, и те, которые производили галоши, то есть работающие в крайне узкой области, друг с другом не контактировали и были чуть ли не в состоянии войны.

Антону-то хотелось черных блестящих галош, которые на марганцовочной подкладке. А такие, оказалось, делали только на Украине, и украинские галоши почему-то совершенно не подходили к русским валенкам. Сероватые русские галоши – вот что оставалось Антону. Чтобы унылость русских галош не бросалась так явно в глаза, было решено натирать их американским средством для придания блеска автомобильным шинам. Но и эти галоши плохо подходили, поэтому Антон сидел у себя в подвале и с каким-то адским трудом натягивал их на валенки. Американцам изделие посылать можно было только в собранном виде: так возиться никто бы не стал.

– И, кстати, должен сказать, что люди, работавшие с валенками, – отдал он почтение увлеченным профессионалам, – были всегда душевнее, чем люди, работавшие с галошами: с ними всегда было легче обо всем договориться.

Об Антоне написали в The New York Times, в архитектурно-интерьерном журнале Dwell, в GQ, валенки показали по телевизору. Довольно влиятельный обувной блог Manolo's Shoe даже вступил с Антоном в борьбу. «Может быть, эти штуки и хороши, – язвительно писали поклонники шпилек Manolo Blahnik. – Но, думается, для бабушек, которые зимой в очереди стоят».

Только больше всего заявок поступило как раз из жарких мест, штата Калифорнии. Заказы на валенки шли из всех штатов, кроме того единственного, где они действительно могли бы понадобиться, – Аляски. На валенках Юхновцы заработали семьдесят тысяч долларов. Спасибо валенкам: открыли мне глаза – я, кажется, все поняла про Антона.

В России Юхновец всю жизнь бредил Америкой. Бредил в институте радиотехники, электроники и автоматики на «Юго-Западной», откуда сбежал через год. Бредил, когда рассматривал мамины западные журналы мод: мама шила платья для сольных номеров артисткам Большого театра. Бредил в Таиланде, куда решил уехать, потому что тогда все хотели эмигрировать, а через Таиланд пробираться было легче всего. Приехал в Америку – почувствовал себя дома.

Сейчас, после всех симачевских опытов с народом, носить валенки было бы глупо, в 2005-м в Нью-Йорке – самое оно. И сделать это мог только тот, кто не ощущал себя провинциалом. Расслабленность и одновременно решимость – отнюдь не провинциальное сочетание. Провинциал суетился, поспевая за глянцевыми журналами. Столичная штучка Антон ходил в валенках. А потом взял и красиво валенки забросил. 

– После того как я в подвале натянул на них трехтысячную пару галош, мы с Тарой сказали друг другу: все! Было весело, мы даже что-то заработали, а теперь стоп.

Дома у Антона было три рабочих стола. Один, самый красивый, но самый, видимо, неважный – для лэптопа с музыкой и альбомов – находился в горячей точке, в гостиной. Другой, попроще, занимал нависающую над спальней здоровую деревянную полку. Третий, совсем невразумительный, стоял в подвале, и детям туда хода не было. Похоже, в этом холодном подвале с суровым солдатским одеялом на диване все и решалось.

На полу были разложены страницы из GQ: Юхновец готовился к докладу на конференции дизайнеров в Копенгагене. Особенно он гордился заходом к истории про погибший в Ираке взвод, который целиком был из небольшого городка в штате Огайо. Разворот напоминал каждому американскому человеку вьетнамский мемориал в Вашингтоне, но американские люди в лице дизайнеров GQ, сказал Антон, этого не оценили.

– А недавно написали очень хороший материал про Виктора Перельмана, математика, я уже подготовил дизайн. В конце концов не поставили, потому что Перельман, как тут решили, is not handsome!¹

Антону обидно за Перельмана.

– И вообще пора конкретно что-то менять. Я чувствую, что опутан нитями: работой, кредитами, домом. А надо иногда брать и все это бросать к черту. 

Как когда-то он продал машину, сдал дом, отнес вещи в камеру хранения, посадил Скуби в клетку и на год с Тарой уехал в Москву. 

– Все думали, что мы чокнутые: карьеру себе ломаем.

А они в Москве перезагрузились и вернулись, как новенькие.

Еще неделю назад – пока Антон, стоя крепко двумя ногами на земле, сидел на девятом этаже небоскреба на Таймс-сквер – я, витая в облаках, сидела в «Старбаксе» на Бродвее. Послушав Антона, спустила себя с небес на землю и маленькими-маленькими шагами пошла по улице.  С

¹ - Нехорош собой