Владимир Сорокин: Иван

Зимней ночью 1996 года раздался у меня звонок моего издателя, полуночника и философа Николая Шептулина, который, будучи свободно и нетривиально мыслящим человеком, посмотрев фильм «Прорва», высказал в трубку телефонную буквально следующее:

— Володя, есть один близкий вам кинорежиссер — Иван Дыховичный.

Я же тогда фильм «Прорва» еще не видел. Пробурчав в ответ что-то недоверчиво-неопределенное, тем не менее согласился на организованную Николаем встречу. Мы встретились в маленькой квартире Ивана на Дорогомиловке. И через час-другой совместного чаепития уже понимали друг друга с полуслова. Передо мной сидел человек необычный: при внешней витальности, экстравертности, гедонизме, подчеркивании в себе плейбоя и светского льва, знающего жизнь вдоль и поперек, он имел удивительно пристальный, точный, дистанцированный и взвешенный взгляд на мир, в котором чувствовалось выношенное, давно осознанное, трогательное и ни с кем не разделенное одиночество. При этом он не презирал людей, как многие светские львы, и не был мизантропом, а, наоборот, впивался в людей с пристальным, неослабевающим интересом.

Он культивировал в себе некий стиль. Во всем: в кинематографических пристрастиях, в одежде, в еде, в поведении, в разговорах. И не мог себе позволить взять фальшивую ноту, чтобы этот стиль не разрушить. Он ездил на «порше», курил трубку, рассуждал об Эрдмане и Бунюэле, гордился, что юность провел не в библиотеке, а на боксерском ринге. Дендизм на русской почве! Это удивляло. И вызывало вопросы. Он всегда и во всем жаждал идеального. Позже я придумал поговорку: «Ничего вторичного от Вани Дыховичного».

Тогда же из наших разговоров возник проект по «Тридцатой любви Марины», на который денег не нашлось. Зато они нашлись на неожиданный проект, придуманный Иваном, когда его «порше» угнали какие-то героинщики: «Копейка».

Тело советской машины заместило тело Марины.

Работать с Иваном было просто, мы ни разу не сели на мель, не напоролись на рифы, как бывает у писателя с режиссером. Те фальшивые ноты, которых избегал Иван, я прекрасно слышал.

«Копейка» в постановке оказалась невероятно трудоемким проектом. Иван упорно снимал ее почти год. Его упорство лишний раз доказало, что одно из главных качеств режиссера — физическая выносливость.

«Копейка» получилась народным фильмом. В прокат ее не пустили, испугавшись ненормативной лексики и «резких» сцен. Зато на носителях этот фильм побил все рекорды.

Мы стали близкими друзьями. И Иван еще раз удивил меня: оказалось, что он может быть не только стильным, но и теплым, сердечным. Он умел любить людей. И никогда себя в этом не ограничивал, не дозировал. Он умел многое прощать людям.

Люди его пристально интересовали. В этом интересе было что-то невыразимое, только ему одному присущее: Иван не уставал удивляться человеку, человек не мог его утомить. Он словно не верил, что этот чудесный мир, эти люди, его населяющие, реальны.

— Это не может быть правдой! — с улыбкой любил повторять он, удивляясь чему-то.

Каждый день был для него подарком. Он крайне мало спал. У него практически не было серых будней. Он жил густо, колоритно.

Потом были проекты «Вещь» и «От себя». Они, к сожалению, не запустились, оставшись в виде сценариев.

А потом?

Потом Иван приехал ко мне во Внуково, сел, раскурил трубку и, отхлебнув чай, спокойно сообщил, что у него рак крови. Я оцепенел.

— Все не так уж плохо, — успокоил он меня.

И тут же заговорил о следующем проекте.

Свою страшную болезнь он считал фальшивой нотой. Он не замечал ее, не слышал. Перенеся воспаление легких, он поехал в Питер на регату: посмотреть на парусники, входящие в залив. Эта поездка оказалась последней.

Иван оставил удивительную по стилевому разнообразию обойму фильмов: они все разные. И они все художественные. Он снимал художественное кино, был настоящим художником. Он развивался, менялся, пробовал новое, не боялся его. Он сторонился предсказуемости. Трудно поверить, что «Черного монаха» и «Копейку» снял один и тот же режиссер — Иван Дыховичный.

Еще труднее поверить, что Ивана Дыховичного больше нет с нами.