Линор Горалик: Как говорить про секс в России

Игорь Семенович Кон — сексолог, социолог, доктор философских наук и академик Российской академии образования — прочел в Институте социологии РАН открытую лекцию под названием «Мужчина в меняющемся мире». Кон в России оказался своего рода «хозяином дискурса» во всем, что касается сексуальных и гендерных норм. Ну, если не хозяином, то «отцом дискурса»: его «Введение в сексологию» вышло, формально говоря, еще при советской власти — в 1988 году (до этого книга издавалась в Германии и Венгрии). В том же году Кон дал «Огоньку» развернутое интервью о ВИЧ. Затем в 1998 году вышла его книга «Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви» — монография о гомосексуальности, ставшая едва ли не первой книгой на русском языке, внятно и целостно излагающей социальные аспекты однополой любви в современном обществе вообще и в российском современном обществе в частности. В результате русскоязычная культура получила как бы двух Игорей Семеновичей Конов. Один из них — академический ученый, специалист по сексологии и гендерной социологии, лауреат Золотой медали Всемирной сексологической ассоциации «За выдающийся вклад в сексологию и сексуальное здоровье». Другой — популяризатор самой темы сексуального здоровья, вернее, темы здоровой сексуальности, темы разнообразия возможных сексуальных практик и равноправия сексуальных меньшинств.

Лекция, которую Кон прочитал в Институте социологии РАН, была привязана к завершению его последнего крупного проекта — «Мужчина в меняющемся мире», и была она прочитана Коном-популяризатором, заранее сообщившим публике, где искать статистику, обоснования и предпосылки к тому, «о чем я тут сейчас буду разговаривать». Бойкий анонс на сайте «Теорий и практик» обещал что-то вроде ответа на вопрос «Есть ли жизнь на Марсе?» — или, по крайней мере, исчерпывающего рассмотрения других, не менее глобальных проблем: «Слова о феминизации мужчин, ослаблении отцовства и т .п. буквально не сходят со страниц массовых изданий. Что же значит кризис маскулинности? Как и почему меняются наши представления о "настоящем мужчине"? Какие глобальные вызовы стоят перед современными мужчинами, способны ли они с ними справитьс, и как эти общие проблемы решаются в России?»

На лекцию собралось человек восемьдесят: большая часть — институтские, остальные — интеллектуальная молодежь в больших очках (в основном барышни) и несколько городских сумасшедших старшего среднего возраста, неизбежно присутствующих на мероприятиях подобной тематики. Одна дама из этой категории, несколько устрашающе накрашенная, конфиденциально сообщала тем, кто попадался на ее пути, о своем намерении «посоветоваться с профессором насчет мужа. Хотите посмотреть справки?» Справок никто смотреть не желал, хотя распухшая папка выглядела соблазнительно: в ней явно таилась душераздирающая человеческая история, изложенная сухим языком официальных документов. Дама села в последний ряд лектория и, в тревоге оглядев Игоря Семеновича, поднявшегося на кафедру, сказала своим соседям, что «сам-то профессор маленький такой, а еще говорит — мужики мелкие пошли». До самого конца лекции дама все записывала, а некоторые пассажи еще и подчеркивала в одну, три и даже шесть линий; чувствовалось, что кому-то предстоит многое о себе узнать из ее пересказа.

С одной стороны, лекция Кона могла бы послужить для многих молодых ученых уроком того, как говорить о сложных вещах простыми словами. Говоря о самых масштабных гендерных проблемах сегодняшнего развитого общества — изменении ожиданий, связанных с «маскулинностью» и «фемининностью»; вынужденном отказе мужчин и женщин от традиционной, архаичной модели «правильного», нормативного полового поведения, очевидной необходимости пересмотра самих норм; социальных, исторических, политических факторов, затрудняющих этот процесс везде, а особенно в России, — Кон, великий популяризатор науки, вел разговор так, как если бы перед ним сидели не ученые слушатели, а скажем, неглупые вагонные собеседники.

Но в то же время создавалось странное и непростое впечатление: многие высказывания Кона — человека, сделавшего неизмеримо много для того, чтобы Россия попробовала стать страной, хоть сколько-то толерантной к сексуальным меньшинствам и хоть сколько-то продвинувшейся по пути подлинного уравнивания полов, — вызвали бы у, скажем, западного либерального студента, не говоря уже о западном либеральном социологе, непонимание и возмущение.

Многие высказывания Кона напоминали некоторые сорта российского шоколада: качество прекрасное, вкус отменный, состав полностью соответствует лучшим мировым стандартам, но обертка такая, что, скажем, интуристы ее побаиваются: не то архаичная, не то непривычная, не то дети изображены слишком зубастые, не то, напротив, мишки какие-то чрезмерно косолапые — словом, диковатая обертка.

Кон, например, мог произнести с кафедры слово «гомики», а представить себе западного лектора, который произнес бы faggots, не оговорив иронически-запретного контекста для использования этого слова, почти невозможно. Кон мог говорить о «преимуществах мальчиков перед девочками» или «преимуществах девочек перед мальчиками», не извинившись пять раз перед слушателями обоих полов и не проговорив со стопроцентной ясностью, о каких именно узкоспециальных, биологически обоснованных различиях идет речь, как непременно сделал бы его западный коллега, и так далее. Словом, для человека, согласного с тезисами лектора, но привыкшего скорее к западной манере обсуждения таких тезисов, лекция Кона оказывалась сильным эмоциональным впечатлением: как если бы, скажем, телеведущий зачитал прогноз так, словно объясняется с друзьями на кухне: «Короче, вот эта хреновина прется, как больная, вот в эту сторону, а там такая засада из этих трех гребаных антициклонов, и в результате получается какой-то совершенный писец. Короче, в отпуск я вам ехать не советую». И ведь не поспоришь — в отпуск явно ехать не следует. Но манера изложения — неожиданная.

Этим лекция Кона, среди всего прочего, была особенно полезна для наблюдателя: можно было попытаться понять, почему профессор выбрал такой простоватый, лишенный политкорректной выхолощенности язык для беседы — потому, что он видит публику не требующей (или не знающей) этого языка? Или потому, что другого языка для  публичного обсуждения гендерных и сексуальных тем в России еще просто нет?

В поисках ответа на этот вопрос слушатель чувствовал себя как в операционной комнате 60-х годов: хирургия уже творит чудеса, спасая жизни, а права пациента еще находятся в том состоянии, когда ему можно сказать «Доктор лучше знает, что вам принимать; открывайте рот и не задавайте вопросов», или: «Интересно, о чем вы раньше думали, милочка?»

Впрочем, для того чтобы ситуация изменилась, подготовлены к ней должны быть и доктор, и пациент: пациент должен быть достаточно подкован и ответственен, чтобы понимать объяснения врача, врач — достаточно уверен в пациенте, чтобы общаться с ним цивилизованным языком. В том числе по вопросу: «Какие глобальные вызовы стоят перед современными мужчинами?» Особенно, если у пациента полная папка справок и все, что доктор говорит, пациент этот старательно записывает, а также разнообразно подчеркивает.