Колдовской ребенок

У женщины были черные волосы и очень белая кожа. И ярко-алое кримпленовое платье без рукавов (кажется, похожее было в конце 70-х годов у моей матери). Я не могла оторвать от посетительницы глаз и почти не обращала внимания на ее ребенка — худенький мальчик лет семи-восьми в углу тихо рассаживал плюшевых зверюшек в вагоны игрушечного паровоза.

За окном стояла зима.

— Простите, вам не холодно? — не удержалась я.

— Нет, — улыбнулась женщина. — Я поваром работаю. Смена по 12 часов. Там возле плиты так нагреешься, что после и охолодеть не успеваешь.

— Понятно, — кивнула я. — Что привело вас ко мне? Как вас зовут?

— Да вот его учительница из школы гонит, — женщина мотнула треугольным подбородком в сторону сына. — Говорит, что он дефективный. А меня Ритой кличут.

— Так. Где ваша медицинская карточка? — прежде всего меня интересовали ранние вердикты невропатолога. Была ли родовая травма? Как шло развитие?

— Да у нас вот, — Рита показала мне жалкий листок с одним подклеенным анализом. — Мы ж без прописки тут. За деньги все. И в школу его с трудом устроили, не хотели брать. Если погонят, тогда как же?

Я представила себе, как она в своем пожарном (явно выходном) платье приходит к директору школы и со специфическим произношением (какой-то диалект из средней России?) просит взять в школу нигде не прописанного сына. Но, может быть, мальчик и вправду отстает в развитии? Я хороший интуитивный диагност, слабоумия у ребенка, за игрой которого наблюдаю уже с четверть часа, не вижу, но ведь здесь вполне может быть темповая задержка или, что еще более вероятно, педагогическая запущенность.

— Расскажите все с самого начала, — попросила я. — Состав семьи. Чем болел Миша из серьезных заболеваний? Не было ли травм головы?

— Мы с мужем тут. Он тоже поваром работает. А Миша ничем не болел, — сказала Рита. — Не глядите, что на вид хлипкий. И головкой не ударялся. Он вообще не хулиганистый, тихий, сидит все, книжки читает.

— Сам читает? — удивилась я. Заглянув в карточку, я уже знала, что Мише восемь лет.

— Да, сам, — кивнула Рита. — Книжки из библиотеки берем. Каждую неделю ходим. Иногда ему не хватает.

— Мишенька, а какие книги ты особенно любишь читать? — спросила я. — Сказки? Приключения?

— Про природу, — тихо ответил Миша.

— А! Про животных? — догадалась я. — Бианки читал, да?

— Мне больше всех Пришвин нравится.

— При... Пришвин?! — запнулась я и глупо спросила: А почему?

— Утешно очень, — ответил Миша. — Про красоту.

Та-а-ак. И этого, читающего Пришвина во втором классе ребенка записали в дефективные?

Я разозлилась. Быстренько протестировала Мишу обычной батареей тестов. Память слабенькая, но в норме, общая информированность даже хорошая, концентрация внимания снижена. И удивительная, какая-то напевная речь и мягкость оценок.

Рассказ о родной деревне: «Соловьи — деревня наша. На реке стоит, на двух берегах, как большие ворота...»

— Какое красивое название! — заметила я.

— А воздух какой вкусный! — с энтузиазмом подхватил Миша. — А река! А гроза в полях! Загляденье просто — краше мест во всем свете нету! А по весне и вправду соловьи в сиренях поют-заливаются — их там много-премного.

«Соловьи в сиренях» — офигеть можно!

В голове вертелись строчки из Гумилева:

«...некрасив и тонок, / Полюбивший только сумрак рощ, / Лист опавший, колдовской ребенок, / Словом останавливавший дождь».

— Что учительница-то говорит?

— Буквы пропускает. Задачки, как оформить, не понимает, — честно вспоминала Рита. — В основном: что он вечно витает где-то, ее не слышит.

«А ты скажи что-нибудь, что этому ребенку, тянущемуся к утешности и красоте, было бы интересно!» — злобно подумала я в адрес учительницы.

— Откуда вы здесь вообще взялись? – спросила я. – Без прописки и поварами?

— Муж в другом месте работает: я на смене, он с Мишкой дома, в школу его, поесть готовит, и все. Потом наоборот. Из деревни мы оба, там и училище закончили.

— Отчего же уехали?

— Дак мы же не насовсем. Деньги нужны — дом новый в деревне построить. В Питере заработать быстрее. Старый-то дом, что от моих бабки с дедом остался, совсем в землю ушел, нельзя в нем жить. А мы хотим большой дом, светлый и чтобы с верандой и перед окнами цветник. Пруд расчистим. Детей еще родим, Мишка маленьких любит, просит все время братика и сестричку.

Я словно наяву увидела этот светлый, еще пахнущий смолой дом, полный детей, выбегающих на лужайку перед домом, играющих среди цветов или в тени на берегу пруда. Глаза защипало от сентиментального умиления. Потом расчетливо прикинула. Постройка дома в довольно глухой, судя по всему, деревне, да еще с применением своих собственных сил, не должна встать особенно дорого.

— Обязательно построите! — воскликнула я.

— Беда у нас, — нахмурилась Рита. Словно облачко набежало на белое лицо. — Деревня на двух берегах. На другом от нас — дорога с автобусом, садик, школа, все. Два года тому назад мост паводком снесло. Нового даже не обещают, колхоз развалился, денег нет. Летом на лодке можно, зимой по льду. А вот весной и осенью никак.

— Ну так построите дом в другой половине деревни. Или вообще где-нибудь в райцентре, чтобы детям...

— Не, этого мы никак не можем, — спокойно сказала Рита. — Там же земля наша, родина. Она к себе манит. Там пруд с березкой, которую моя мамочка сажала, дедули с бабулей могилка на взгорке, там все. Вы понять можете?

— Могу, — твердо сказала я. — Я ленинградка-петербурженка в восьмом поколении, мне почти везде в мире нравится, но после двух недель отсутствия всегда хочется домой.

— Хорошо, — сказала она. — А то многие над нами смеются. А вы с ним-то еще поговорите? Про деревню он хоть сто часов подряд готов, а вот наказ дадите? Чтобы он учительницу в школе слушал?

Сказать честно, мне не хотелось давать Мише никаких наказов. Чтобы успокоить Риту, я что-то такое пробубнила и даже дала одно упражнение на развитие концентрации внимания.

Потом решительно сказала:

— Я вашей учительнице письмо напишу. Свое заключение про Мишу. Запечатанное. Такой порядок. Вы передадите.

— Конечно, конечно, — закивала Рита.

Я написала, что Миша ужасно талантливый, что он читает книги, говорит, чувствует и мыслит, опережая возраст, что главное — это внимательно к нему присмотреться и тогда... Я сослалась на все свои регалии и чуть ли не на печатные работы. Я заляпала письмо всеми печатями, которые нашла в родной поликлинике и едва удержалась, чтобы в конце не шлепнуть «я/глист не обнаружены».

Я хорошо помнила соответствующие работы психологов. Учительница должна была впечатлиться.

— Придете ко мне через два месяца, — сказала я. — Если не поможет, раньше.

Они пришли. И удивленно сказали, что все наладилось. Учительница теперь Мишу почти всегда хвалит, часто вызывает рассказывать и ставит другим в пример, а задачки задает на дом.

— Возьмите Мише в библиотеке стихи Гумилева, — не удержалась я. — Ему должно понравиться. «Далеко, далеко на озере Чад изысканный ходит жираф...»

— Мне больше другое нравится, — сказал Миша и прорычал, не убирая с лица лукавой улыбки: «... Или бунт на бор-рту обнар-ружив, из-за пояса р-рвет пистолет, так что сыплется золото с кр-ружев р-розоватых бр-рабантских манжет!»

— Ур-ра! — тихо сказала я. 

Это было в перестройку, много лет назад. Но и сейчас я иногда вспоминаю их и думаю: вернулись ли все они в деревню Соловьи? Построили ли дом с цветником и березой? Каким вырос «колдовской ребенок» Миша? И наконец: восстановили ли снесенный паводком мост через реку, соединяя две, так долго разделенные, стороны?