Владимир Сорокин: Мороз

Рановато немного, середина декабря, чай не Крещенье еще, но в этом и вызов мифу о мировом потеплении. И напоминание о месте, в котором живем, о прямой зависимости метафизики российского бытия от мороза.

«Русь, ты вся поцелуй на морозе!» — восторгался Хлебников.

Я не был в Оймяконской впадине, где установлен абсолютный низкотемпературный рекорд нашей нетеплой страны: —71,2 градуса по Цельсию. Да и в Норильске побывать довелось, к сожалению, пока только в мае (хоть там и лежали, подтаивая, двухметровые черные сугробы), так что могу похвастаться только поцелуем при –41º, в Москве 1978 года, когда Дедушка Мороз нанес свой удар по столице брежневской России.

И надо признаться — целоваться на морозе приятно.

Вообще, по мне лучше -41°, чем +41°. Для головы, для мыслительного и текстопорождающего процесса — определенно лучше. Не знаю, как у вас, у меня при +41° мозг превращается в соевый сыр тофу. А при -41°, наоборот, в голове наступает кристальная чистота и ясность.

Соответственно, на литературный процесс мороз влияет положительно, пишется в морозный денек, когда недолговременное солнце заглядывает в окно, прекрасно...

Мороз ставит вопрос. О пределах человеческого. Вся система ГУЛАГа была связана с морозом как необходимым компонентом наказания. Если бы каторга и лагеря у нас размещались в южных губерниях, мы жили бы в другой стране, с другим государственным строем.

О пределах человеческого в царстве мороза и лагерей мощно свидетельствовал Шаламов: гной, постоянно сочащийся из отмороженных в золотом забое пальцев ног, многолетняя невозможность согреться, замерзшие трупы зеков, стоящие вертикально у барака, предварительно замороженная пайка хлеба, которую дьявольски сметливый бригадир давал грызть заключенной, совершая с ней сзади половой акт по договору о расплате тем, что она успеет за это время съесть.

Все это возможно только в Стране Мороза.

В отечественный фольклор и литературу мороз проник глубоко: вечные песни-хиты о замерзающем ямщике, о просьбе «не морозить меня, моего коня», универсальное начало графоманского романа «Мороз крепчал...», поэма Некрасова «Мороз Красный нос», где бедная вдова замерзает в лесу, красочно грезя о жарком лете, «мороз и солнце — день чудесный!», сказка «Морозко», где патриархального вида дедушка бодренько морозит посохом все живое, да и вообще все сказки, связанные с зимой, пушкинско-блоковско-пастернаковские метели, «...я из лесу вышел, был сильный мороз...», «Хозяин и работник» Льва Толстого с заиндевевшими в конце путешественниками, слезоточивое «Зимовье на студеной» с замерзшим в лесу бобылем-Елеской, конкретно-барачный Игорь Холин:

— Мороз сегодня крепкий! —

поеживаясь зябко,

один, который в кепке,

сказал другому, в шапке.

А тот, в ответ на это:

— А ты что ж думал — лето?

Он же:

У барака он споткнулся — и в сугроб.

Он замерз. Ему тесовый сбили гроб.

Или совсем невинное, всосанное с материнским молоком:

Шалун, он отморозил пальчик.

Ему и больно и смешно,

А мать грозит ему в окно.

Но стоит ли бояться мороза? Не стоит. Надо полюбить его, осознать как подарок, который пока все еще с нами. Особенно сейчас, в век имитаций и нарастающей виртуальности. Мороз всегда реален. Он способен отрезвить не только пьяных, но и виртуально заплутавшихся.

Звонит приятель-немец из Берлина:

— Катастрофа! У нас минус 4 градуса!

Пусть Европа боится мороза, это не их бренд. А нам его бояться — грех.

Мой вам совет: когда ударит приличный мороз и выглянет утреннее солнце, разденьтесь догола, выходите из своего жилища навстречу морозу, раскройте ему объятья. Он ответно обнимет вас и подарит свое особое тепло.