Первый допинг-скандал

Два российских новостных агентства дали в пятницу сообщение, наполненное внутренними и перекрестными противоречиями: игрок российской женской сборной по хоккею Светлана Терентьева попалась на допинге. То есть нет, не попалась: это было лекарство от насморка. Но в нем есть вещество, которым пользоваться нельзя, так что попалась. Но проба была сделана до соревнований, так что не попалась: в период тренировок пользоваться можно. Но проба была сделана уже в Ванкувере, так что хоккеистка получила выговор. Но до соревнований, поэтому не отстранили. Закапала еще в Москве, но вещество держится в моче сутки, поэтому поймали. То есть нет, говорит другой источник, закапала сразу по прилете, в Ванкувере 4 февраля, чтобы лучше заснуть, потому что насморк мешает. А прямо на следующее утро — 6 февраля (!) — коварно взяли пробу. Ну и поймали.

В общем, источники — правительственное агентство РИАН и частное Инфокс — что-то очень уж путаются. Причем, судя по информации на сайте МОК, на который ни РИАН, ни Инфокс не ссылаются, эпизод простой и ясный: лекарство от насморка, в моче обнаружено уже в запрещенный период (такие вещества участникам Олимпиады нельзя принимать с 4 февраля; пробу взяли днем 6-го; комиссии Терентьева сказала, что не капает с 3 февраля, и это не стали опровергать). Комиссия заключила, что тут есть нарушение допинговых норм и что надо бы попенять российскому Национальному олимпийскому комитету. По отношению к спортсмену ограничились выговором, потому что вещество вымоется до реальных игр, потому что спортсмен был честен и открыт и не потребовал повторных проб. Словом, комиссия проявила мягкость. Чего нервничать-то?

Тут есть двойной контекст: на уровне игр в Ванкувере и на уровне ХХ века. Российские атлеты часто в последнее время попадались, и в этой связи глава МОК Жак Рогге сделал отдельное заявление: «Безусловно, мы встревожены количеством нарушений. У меня была встреча на эту тему с министром спорта России Виталием Мутко, я предупредил его, и он заверил меня, что сделает все возможное, чтобы улучшить ситуацию. Я также встречался с президентом РФ мистером Медведевым и настаивал на том, чтобы он принял решительные меры против допинга, и он пообещал мне это». Все возможное Мутко, очевидно, сделал и сам, поэтому обиделся и, улетая в Ванкувер, выступил в таком духе: «Наши спортсмены на предолимпийских стартах стали показывать хорошие результаты, вот все и засуетились. Это все психологическое давление».

И вот это интересно, потому что поднимает наше повествование от простого хоккеистского чиха до уровня исторического. Холодная война — это не какой-то единый и абстрактный набор оружейного бряцанья. Это набор конкретных линий в истории культуры, которые могут воскресать в совершенно неожиданных местах. Борьба допинга с антидопингом — это одно из таких мест. Мутко, видимо, всерьез полагает, что может быть сговор (так и хочется сказать: стран блока НАТО против Советской России). Он проявляет при этом генетическую память — получив, очевидно, дополнительную, 24-ю пару советских чиновничьих хромосом вместе с портфелем. Борьба аппаратчиков с мировым империализмом на почве допинга имеет богатую историю.

Я обожаю фонд Минздрава СССР в самом большом российском архиве — ГАРФ на Пироговской улице. Я провел в нем несколько десятков незабываемых месяцев в рамках одного расследования, которое мы вели с коллегой из WSJ. У фонда есть секретная составляющая, как у любого советского учреждения. Беда в том, что, в отличие от фондов, например, МВД, там на удивление мало рассекретили комиссии по рассекречиванию, которые активно работали в 90-е годы. Туда явно попала вся карательная психиатрия, которая нас интересовала, и мы бились, как самураи, в попытке получить хоть какой-то доступ, продвинуть процесс рассекречивания фонда. Руководство архива, люди милые и интеллигентные, объясняли нам, что это совершенно нереально — мешают олимпийские секреты 60–70-х годов, которые курировал Минздрав: фармакология, трансгендеры и прочие эксперименты, которых мы даже не можем себе вообразить.

Вот это представление — о том, как устроен международный престиж, — удивительно цепко сидит в 24-й паре хромосом. Мне рассказывали мемориальцы, что во время работы самых ранних комиссий по рассекречиванию основных госархивов главными врагами гласности были не ГРУ и не МБР (тогдашнее название ФСБ), а МИД. «Это как же на нас будет смотреть мир, если мы рассекретим вот это и вот это», — говорили мидовцы.

Понятно, как будут смотреть, если рассекретить архивы прошлого и непримиримо бороться с допингом сегодня, — как на честных людей. И не будут выделять российских спортсменов как особое единство заговорщиков, живущих под крылом министра Мутко. Правда, отнимут те, старые советские медали. И вот вопрос: нам их жалко? Или бог с ними?