Максим Кантор: Мэлвин Петтерсон ответил

Он стоит передо мной, большой, толстый, лысый, с огромным бутербродом в руке.

— Мэл, — говорю я, — а некоторые читатели не верят, что ты есть на самом деле.

— Crazy bastards, — говорит Мэл, — ну, конечно, я есть!

— Ты настоящий?

— Еще какой настоящий!

— А некоторые читатели думают, что я тебя придумал.

— Bloody hell! Так хорошо ты не мог бы придумать!

— А ты хороший?

— Not bad, mate, not bad!

— А они думают, что жадный, много ешь…

— Greedy bastards, им жалко сосисок?

— Знаешь, тут много людей задали тебе вопросы — ответишь?

Мэл садится на свой большой стул, морщит лоб, огромная лысина собирается складками. Колин и Меган садятся сзади него.

— Много вопросов? Нам бы успеть до ланча…. Ну, спрашивай.

— Скажи, я прав, когда называю тебя голосом народа?

— Да, дружище, прав.

— И ты знаешь жизнь?

— Насмотрелся всякого, это точно.

— И когда ты говоришь — могу я считать, что говоришь за всю Англию?

— You may, indeed!

— Тогда вот тебе вопрос от Артема Солода: "Каковы, по-вашему, перспективы развития британского общества на ближайшую четверть века? Каких изменений ждете лично вы?"

— Все станет лучше через два-три года, — Мэл хитро щурится. — Я обещаю, все станет хорошо. Люди будут уважать друг друга, перестанут наживаться за счет других. Вернутся времена братства — никакого расизма, никакого угнетения.

— Ты уверен?

— Я тебе говорю. Ведь проблема в чем? У человечества очень скверные лидеры. Надо избавиться от врунов, воров и диктаторов, которые дают глупые приказы. Надо делиться энергией, газом, нефтью. Вообще надо всем делиться.

— Мэл, ты случайно не социалист?

— Нет, но я однажды чуть не стал коммунистом.

— Расскажи.

— Потом расскажу.

— Ладно. Вот тебе вопрос от Дмитрия Гороховского: "Ты вывешиваешь национальный флаг? Что думаешь о людях, которые вывешивают флаг?"

— Мы всегда стеснялись своего флага. Черт его знает, почему. Наверное, потому что он не только наш, а еще шотландский. Union Jack. Но я считаю, надо гордиться. Вообще люди должны гордиться своими родными, своими родителями, своей страной. И флагом надо гордиться, нашим святым Георгием.

— Так, святым Георгием или Юнион Джеком?

— Георгием, дружище. Но и Джеком тоже.

— А что ты будешь делать, если на Англию нападет злобный враг?

— Что я буду делать? — Мел озирается, высматривает, откуда придет враг. — Я пойду в ближайший паб, отыщу такой, чтобы там был глубокий погреб. Залезу в погреб, наберу с собой побольше пива и джина, и еще сосисок возьму, закрою дверь на все замки. Надо взять с собой пару бочек пива, да! Вот что я буду делать — выпивать!

— Не очень патриотично, тебе не кажется?

— Я не думаю, что у меня есть выбор, дружище. Пока эти ублюдки будут кидаться бомбами… Нет, я не думаю, что у меня есть выбор.

— Вот, кстати, Сережа Мигдал тебя спрашивает, как надо реформировать английский ядерный флот. Про ядерные субмарины спрашивает. Что делать — заменить все на более современные образцы? Или отказаться от расходов?

— Честно, дружище, я бы от всей этой ядерной чепухи отказался. Мы входим в новую жизнь. Надо думать про то, чтобы людям стало лучше. А не про то, как людей убивать. Отказаться от ядерных программ, вот и все.

— Что скажут английские патриоты, Мэл? Отказаться — и что дальше? Знаешь, был такой коммунист, Троцкий, он тоже говорил: ни мира, ни войны, а армию распустить — он думал, что все решит мировая революция. И ты так думаешь?

— Не революция, дружище, а кое-что другое. Да, кое-что другое имеется.

— Кстати о патриотизме. Тут Гороховский еще спрашивает, что ты думаешь об Оливере Кромвеле. Герой он или преступник?

— Фанатик. Bloody fanatic. Нет, он не герой! Преступник, вот он кто. Так все напортачил. Я не согласен. Самое смешное, что я был бы в его войсках, — он шлепает себя по лысине. — Я же круглоголовый! А вот Мег, она бы стала кавалером!

— Я буду кавалером! — Мег трясет густой гривой волос.

— Честно, Макс, этот фанатик повернул историю не в ту сторону — это не по мне. Honestly.

— Стало быть, ты против изменений? Ладно, поехали дальше. Лена Кларк спрашивает: "Что ты думаешь по поводу Шотландии? Шотландцы хотят отделиться, верно?"

Колин и Меган придвинули стулья ближе, готовясь встрять в разговор.

— Хотят отделяться? — сказал Мэл добродушно, — ну пусть отделяются! У меня к ним претензий нет! Валите на все четыре стороны! Штука в том, дружище, что они хотят и рыбку съесть, и в лодку сесть! Хотят и независимости, и денег от Вестминстера!

— Точно, — сказал Кол и добавил длинную фразу, которую я не понял: – Так у нас говорят, это значит, что они ходят вокруг Вестминстера и трясут кошельком.

— Ладно, понятно. Судя по всему, Шотландия останется вместе с Англией. А сама Англия должна оставаться в ЕС?

— Знаешь, mate, пока мы не были в этом долбаном ЕС, жизнь была лучше. А потом пришли правила из Брюсселя, все эти регламенты. А в Брюсселе одни раздолбаи сидят.

— Согласен, — сказал Колин, — одни раздолбаи!

— И вот еще что, Макс: мы, британцы, долго отстаивали независимость. Воевали, солдат своих хоронили. Зачем, спрашивается? Чтобы болван из Брюсселя всю свободу себе забрал?

— Солидарен, — сказал Колин.

— Нет, я понимаю, рынок и всякое такое. Широкие перспективы и всякое такое. Но пошли они все в жопу со своими перспективами.

— Значит, тебе не нравится ЕС?

— Seriously, mate.

— Ну и последний от Лены вопрос: "Надо менять фунт на евро?"

— Никогда! — кричит Колин.

— Никогда! — Мэл даже привстал, — ни за что! На гребаный евро? Никогда! Я думаю, евро скоро перестанет существовать. Проживем, Макс! Мы с фунтом отлично проживем!

— Ты уверен, Мэл? А может, все не так лучезарно? Вот, послушай. Тебя спрашивает Кирилл Славин. Это длинный вопрос, сосредоточься. Очень важный.

— Сосредоточился, — Мелвин склонил голову, собрал морщины на лбу.

— Как так получилось, что все денежные сектора экономики давно уже в иностранных руках и работают там во многом люди, которые родились в других странах? Нет ни одного британского инвестиционного банка.

— Ни одного?! Что ты гонишь!

— Слушай, Мэл, я знаю парня, который спрашивает, он чертовски информированный человек. Если говорит, значит, так и есть.

— Валяй дальше… Ни одного банка… Bloody hell! Дожили!

— Почти не осталось британских консалтинговых компаний. Иностранцев там работает непропорционально много. Даже коммерческие банки постепенно уплывают в руки иностранных банков.

Колин кивает. Он согласен. И лицо его изменилось — он сделался мрачен.

— Если взять такие отрасли, как медицина, академическая наука, образование, то там та же картина. Учителя из Канады, Новой Зеландии, Австралии. Доктора из Индии, Пакистана, Шри-Ланки. Ученые из Китая, Европы, Индии.

Колин кивает. Мэл покраснел.

— Почему так получается, Мэл? Почему те, кто называл себя англичанами, кто привык побеждать, оказались отброшенными в относительно простые профессии — с небольшим заработком. Да и там их уже теснят польские коллеги.

— Точно! Поляки лезут! — это Колин сказал. Мы сидим в бедной мастерской печатников в Брикстоне, и трудно подумать, даже здесь имеется польская конкуренция. Но Колин с таким неподдельным раздражением про это сказал, что поневоле призадумаешься.

— Почему жадные иностранные компании покупают традиционные шоколадные фабрики, закрывают их, разгоняют ответственных и работящих англичан? Что не так с англичанами. Невезение? Генетика? Начальное школьное образование? Не пора ли заменить англичан в правительстве на их более компетентных коллег из Германии или Австралии, например? Может быть, хоть они сумеют остановить деградацию?

Мэл сидит красный и взволнованный.

— Невезение, да… — сказал он и замолчал. Мы все смотрели на него и ждали. Потом Мэл сказал так:

— Штука в том, что мы не ценим англичан, Макс. Людей не ценим. Если у англичан есть талантливый человек, нам наплевать. Мы его не бережем. В прошлом талантливые люди не разъезжались. А сегодня — один в Америке, другой в Австралии.

— А я думал, англичане всегда путешествовали, колонизаторы все-таки.

— Нет, я не то хотел сказать… — Мэлвин собирался с мыслями, шевелил губами.

— Действительно, везде иностранцы. Английских мозгов не хватает, — Колин горько сказал.

— Я хотел сказать, — продолжал Мэлвин, — что у правительства нет желания беречь наше будущее. Они не про таланты думают, вот что. Думают про прибыль.

— Не понимаю тебя, Мэл. Всем нужны талантливые люди, просто их находят за границей.

— Если тебе нужен талант, ты к нему со вниманием отнесись. Не жди, что талант сегодня тебе даст прибыль. Ты должен талант уважать, растить его, обеспечивать. Вот такая должна быть национальная политика. А этим ублюдкам нужен результат на два дня.

— Недалеко смотрят, — сказал Колин.

— Во-во, недалеко смотрят. Считают плохо. Они, bastards, думают, что если нашли на день или, допустим, на пару лет подходящий кадр за границей — то и вопрос решили. Им надо вопрос на пару лет решить. А дальше уже другой менеджер придет — пусть он дальше решает. Не о народе, суки, думают. Не о будущем. Вот в чем штука. А растить таланты надо на сто лет вперед! Вот в чем дело! Считают плохо! Талантам надо давать кредит.

— Это как в музыке, — сказал Кол, — все эти гребаные фабрики звезд. Берут девку, крутят с ней ТВ-программы, делают из дуры звезду. Гребут деньги, а что потом будет — по фигу. Это искусственные таланты на час. Индустрия посредственностей.

— Индустрия посредственностей, которых объявляют талантами?

— Ну да! Ну, как в современном искусстве. Как в музыке. Что, не понимаешь? Это все, чтобы создать image. Fucking image! Все на минуту, на день! Instant image! Industry of instant images!

— Но почему же англичане не принимают участия в этой фабрике звезд?

— Есть кое-кто, — сказал Мэлвин презрительно, — но маловато, ты прав. За границей брать выгоднее. Такая политика теперь. Плевать на Англию! Когда они закрыли угольные шахты, то сказали, что нам уголь больше не нужен! Черта с два, все равно нужен! Но мы уже английских шахтеров не возьмем, мы возьмем польских шахтеров. Пусть они там, в Польше, корячатся, правительству дешевле выйдет. Или у Путина будем газ покупать. На наш век хватит!

— Быстрые решения, — сказал Колин. – Быстрые решения!

— Что, не думают о завтрашнем дне, безответственно относятся к судьбе общества?

— Какое общество? — Колин закричал. — Маргарет Тэтчер нам давно объяснила, что нет у нас общества! There is no such thing as society! Это ее слова! Да! Нет у нас общества!

— А что же вместо общества?

— Набор гребаных жадных индивидуальностей, fucking greedy individualities! Каждый тащит, что может.

— Колин, ты уж цитируй аккуратно, — сказал я. — Тэтчер сказала так : There is no such thing as society, but there are people and their families. Нет общества — но есть люди и их семьи! Вот что она сказала!

— Ага! Как же! Есть богатые люди и их семьи, а другие у нас не в счет!

— Скажи, у вас тоже увеличился разрыв между бедными и богатыми?

— Еще как! — я задел больное место. — Еще как увеличился! А уж при этом Кэмероне увеличится еще втрое! Вот на что мы променяли общество — на компанию ловких успешных деляг.

— Был у нас в России такой президент Ельцин, реформатор, он говорил: берите, кто сколько сможет.

— Во-во! Гребаный реформатор. Fucking прогрессист. Взяли, кто сколько смог. Нет общества! Просрали английское общество! Что взамен получили, спрашивается? Сегодня, спустя тридцать лет, нам вся эта политика стяжательств аукнется! Мы сегодня платим по долгам этой fucking Thatcher! Все продано! Скоро всю Англию продадим гребаным корпорациям.

— Знаешь, — сказал я Колину, — это ведь теперь везде так. Согласись, что если нечто продается, значит, эту вещь можно купить.

— Все продается.

— Значит, все можно купить. Ну и купили. Что здесь неверно? Продаете — покупаем. Мне друг из Буэнос-Айреса пишет: когда открываю кран — течет американская вода, включаю плиту — идет французский газ. То есть не французский, не американский, конечно, но принадлежащий не аргентинским национальным компаниям, а чужим корпорациям.

— Но у нас Англия, Макс! Не Аргентина!

— Судьба одна, почему для вас должна быть какая-то специальная история? Чем вы лучше? Хорошо бы иметь хоть что-то, что не продается, верно? Вот послушай еще один вопрос. Спрашивает Мария Ваняшина.

— Красивая, — Мэлвин посмотрел на фотографию. — Wow! Вот это я понимаю! — еще раньше, глядя на фотографию Леды Плехановой, он поинтересовался, нельзя ли разжиться телефончиком.

— Вопрос такой. Если бы ты, Мэл, был участником предвыборных дебатов в Великобритании, что бы ты сказал своим оппонентам?

— Просто, Макс. Я бы сказал так. Что вы думаете о нашем обществе? О нашем английском старом добром обществе. Было время, все люди были заодно. У нас была цель. Какая сегодня цель у общества, скажите мне? Выжить? Дожить до пенсии? Чтобы разбогател президент корпорации? Но это не моя цель! Общество распалось! Соберите его! Можете собрать общество?

— Собрать Шалтай-Болтая? Bring Hampty Dampty together again?

— Отлично сказано, дружище! Собрать Хампти-Дампти! Отлично сказано!

— Но согласись, Мэл, если вопрос о разваливающемся Хампти-Дампти стоял уже сто лет назад, значит, такие этапы английское общество время от времени проходит. Ну да, трудно, какие-то скрепы полетели.

— Очень расслоилось общество, Макс, — сказал Колин. — Знаешь, последние два года мы только и говорим, что про Broken Britain. Все говорят про Broken Britain, даже Кэмерон.

Развалина Британия, сломанная Британия.

— Ладно, плюнь. И не такие времена переживали. Был Кромвель, были бомбежки, мало ли что было. Вот скажите, ребята, Мария еще спрашивает: как вы относитесь к королеве и королевской семье?

— Ну, как-как,— сказал Мэл, — с уважением. Королеву надо уважать.

— Stability and respect, — сказал Колин.

— Вы роялисты, так надо понимать?

— Ну не знаю. Ну, пиши, роялисты… За традицию, короче.

— Роялисты, — сказал Колин. — Старая школа.

— Я роялистка, — сказала Меган, американка, переехавшая в Лондон двадцать лет назад.

— Ты, я вижу, совсем стала англичанкой.

— Здесь мой дом. Я им горжусь.

— Понятно, ваш дом — с королевой. И гордитесь традицией, праздники отмечаете? У нас тут недавно был спор: надо праздновать победу над фашизмом или нет? Гитлер до Москвы дошел, а потом его прогнали. Некоторые считают, что праздновать победу не надо.

— Ты шутишь.

— А ты бы что сказал таким людям, Мэл?

— Я воспитанный человек, mate. Я бы промолчал. Нет, я бы сказал: отлично. Go and fuck yourself, и больше я бы ничего не сказал.

— Ладно, проехали. Вот еще Мария спрашивает: каким тебе, Мэл, видится будущее вашего дома, Британии? Похожий вопрос был, но еще раз спрошу.

— Дружище, я же говорю, все станет на свои места. Новое руководство поумнее будет, чем старое, надеюсь на это. Единство общества, вот что нужно! Нужно, чтобы люди были заодно… Вот после войны, например, все были заодно… Кризис поможет, я так считаю. Беда нужна, беда учит. Люди испугаются и объединятся.

— Ты же говоришь, что общество только расслоилось из-за кризиса.

— Значит, этого кризиса мало, еще один придет.

— Надо, чтобы стукнуло как следует, — сказал Колин.

— Вот, смотри, Мэл, тут Дмитрий Работягов задает тебе вопрос — как будто слушает, о чем говорим:

— Если бы ты мог путешествовать во времени, в какой век, в какой год Британии ты бы переселился?

— Только в прошлое можно? — спросил Колин. Мне показалось, что ему не особенно хочется во времена Крестовых походов.

— Нет, тут условие — в прошлое, — сказал Мэл. — А как возвращаться, насовсем? Или просто посмотреть — и назад?

— Насовсем.

— И только в Британии можно остаться?

Такого я не ожидал, я думал, Мэл националист. Я сказал:

— Вообще-то, по условиям вопроса — только в Британии. Но хорошо, дай два ответа.

— Я бы хотел жить в Париже в 1880 году, во время импрессионистов.

— Почему?

— Новые идеи, много хороших художников, художники сидят в пабах, всем стало интересно жить.

— Тебе сейчас художников в пабах не хватает? Думаешь, нового мало? Инсталляции всякие, концепты… — я спросил для порядка, сам я не очень люблю концепты. Как раз перед визитом к Мэлу я посетил Foundation of Contemporary Art, где хозяйка, дама с мертвым от пластических операций лицом, провела меня по залам. Вампирша показывала закорючки и говорила: «А вот еще одна концептуальная идея». Выражение «концептуальная идея» меня поразило. Словом, я не думаю, что искусство в наше время так же любопытно, как во времена Сезанна, но для порядка я спросил: — Тебе что, современного искусства недостаточно? Share ideas, и все такое?

— Знаешь, Макс, ты спросил — я ответил. Кто хочет, пусть share ideas. А я хочу в Париж, к импрессионистам.

— Ладно, а в Британии какое время выбираешь?

— В Лондоне — в 60-е годы. Это было золотое время. После войны, полно надежд! Новая музыка, искренность… Не стесняются бедности… Все мечтают, все стараются… Все заодно…

— Долго такое время длилось?

— До 70-го, думаю. С 60-го года по 70-й.

— Мэл, это случайно или нет, что ты говоришь о времени лейбористов?

— Совпадение, — сказал Колин, — просто после войны время такое…

— Ну да. Время лейбористов. Вильсон… — сказал Мэл. — При Вильсоне было хорошо. Или я просто был молодой? Не знаю. Но это было золотое время. Вспоминаю, как другую жизнь, на другой планете.

— Скажи, — я знал, что Мэлвин бредит уфологией, и приберег вопросы про инопланетян, — тут Работягов еще спрашивает: влияют ли инопланетяне на историю человечества, а если да, то с какой целью?

Мэл оживился.

— Влияют ли? Absolutely! Ты еще спрашиваешь! Конечно, влияют! И через год все поймут, с какой целью. Увидят!

Вот, стало быть, что он имел в виду, когда говорил: «через год». Я вспомнил, что десять минут назад он сказал, что «не революция, а кое-что еще» поможет. Я продолжал.

— И Владимир Генин спрашивает, что именно меняется в нашей жизни от наличия неопознанных летающих объектов. Ведь возможностей массового контакта пока нет? Чего ты сам ждешь от личного контакта с внеземной цивилизацией?

— Массового контакта нет, верно. Но скоро будет, потерпи. В будущем году американский президент уже не сможет держать контакты в секрете. Его заставят наконец сказать правду.

— Кто заставит? Какие контакты?

— Ты что, не в курсе? Все давно все знают, а ты нет? Ты, правда, не в курсе? — Мэл смотрел на меня с жалостью, а я вспоминал, как мне недавно сказали, что я «не в курсе» реальных причин мировой войны. Я подумал, что безнадежно отстал.

— Правда, не в курсе.

— Ну да, у них тайные протоколы… Но все заинтересованные лица в курсе… Идут постоянные встречи с инопланетянами.

— Встречи в верхах? — не удержался я.

— Не обязательно high. На всех уровнях встречи. Они пришли, чтобы научить нас жить. Сейчас с ними общаются в основном правительства. Но скоро придется все сказать народу.

— А вы в это верите тоже, ребята?

— Да, — сказал Колин.

И Меган сказала «да».

— Придется сказать, потому что сами уже не справляемся! Не можем общество опять объединить. Вот тут-то они нам и помогут. Они давно присматриваются.

— Генин тебя спрашивает так: ты что, надеешься, что пришельцы всех усыпят и враз все устроят, всех обучат?

— Так они давно нас учат. Потихоньку. Но видят, что не получается. Плохо дело. Вот они и сказали американскому президенту: пора массовый контакт налаживать. Мы нуждаемся в помощи, дружище.

— А если, спрашивает тебя Генин дальше, в результате такой помощи все станут одинаковыми? Ну, допустим, все станут британцами? Или узкоглазыми евреями черного цвета?

Мэл шутки не понял, посмотрел тревожно.

— Но мы и так все одинаковые. Просто не понимаем этого. Мы все рождены товарищами и братьями. Просто не понимаем этого. А они научат. Они разрешат все противоречия. Они скажут: вам нужна энергия — возьмите дешевую энергию. Вам нужна вода — вот вам вода.

— То есть, пришельцы будут вроде большевиков?

— Не понял тебя, дружище.

— Большевики так говорили: нужна земля — дадим землю, нужен хлеб — дадим хлеб.

— А дали?

— Ну как тебе сказать… Сложный вопрос. Это целая история, Мэл.

— А эти все дадут. Тут уж без обмана.

— А как они выглядят?

— Многие из них выглядят, как мы с тобой. Но это развитая цивилизация.

— А у них искусство есть?

— Мы скоро все узнаем, дружище. Ровно через год. Подождем. Кстати, не пора нам на ланч?

— Мэл, еще пара вопросов про котов — и пойдем. Ты ведь рисуешь котов? Все знают: ты любишь марсиан, любишь покушать и любишь рисовать котов. Мария Ваняшина спрашивает: а если тебе под страхом смерти запретят рисовать котов? Что будешь делать?

— Буду их разводить! Буду их кормить, гладить… и рисовать собак. А кто мне запретит?

— Саша Лаврентьева спрашивает: как ты начал рисовать котов? Какой случай тебя подтолкнул?

— Ну, я сидел, смотрел на своего кота. Он такой мудрый, такой спокойный. Не как мы, люди — мы все бегаем, суетимся. А коты никуда не торопятся. Они знают про вечность. Вот я сидел, смотрел на кота, а потом взял блокнот. Три блокнота изрисовал. И понял, что хочу рисовать котов.

— А Леда Плеханова спрашивает: какую кошку легче рисовать — гладкую или пушистую?

— Конечно, гладкую. Все видно — как что устроено, откуда что растет, как кости торчат, мускулы видно…

— А ты каких больше любишь рисовать?

— Я всяких люблю.

— Руслан Муравьев спрашивает: приходилось ли рисовать черную кошку в темной комнате?

— Нет, но я рисовал белую пушистую кошку под снегом.

— А Володя Генин спрашивает: а ты не хочешь еще больше расширить свою тематику, начать рисовать авангардных кошек? Ну вот Пикассо менял лица людей, и Фрэнсис Бэкон искажал изображение — ты не хотел бы так же с кошками?

— Понимаешь. Макс, я люблю в кошках то, что они связаны с вечностью. Их покой, их сон, их невозмутимость. Зачем же я буду валять дурака и уродовать их изображение?

— Ну, для экспрессии, чтобы современно все выглядело… Ты же слушаешь рок? Вот, с дочкой, допустим, вы же слушаете современную музыку?

— Понимаешь, я бы, может, и не слушал, но я хороший отец… Нет, я люблю новое... Честно… Если хорошее, почему не любить. Пусть играют…

— И ты телевизор смотришь?

— Ну, если комедия…

— Вот Игорь Мальцев тебя спрашивает: Monthy Python или The Young Ones?

— Monty Python. Конечно, Monthy Python! Мы как, на ланч идем или нет? Я устал говорить.

— А Сергей Ковлягин вот что спросил: глас народа — глас Божий. Трудно быть Богом?

Мэл уже надел куртку, пошел к дверям, с порога ответил:

— Ты ему так скажи: трудно, конечно, но я привык. А потом, я ведь стараюсь только добрые дела делать — всю дрянь делают без меня. А устаешь только от дряни.

Мы спустились по железной лестнице, вышли во двор.

— К Диане идем?

— Давно тебя не было. Диана три месяца как уехала.

— Ты что говоришь? — аж ноги подкосились. — Диана уехала! Как это — уехала?

— Домой, в Италию. Слушай, она сорок лет здесь отбарабанила. Ну, сколько можно мерзнуть. На Сицилию уехала. Теперь один португалец ее кафе взял. Старается пока.

И правда, португалец. Там, где у Дианы висели открытки с видами Сицилии, у новенького паренька — открытки с видами Мадейры. Улыбается, руку протягивает, обещает настоящее португальское меню. Пока только сосиски, а уж там он развернется. Ничего, скоро жизнь его пообломает, поймет, что счастье в яичнице с бобами и камберлендских сосисках с кетчупом. Лет двадцать продержится — и назад. Впрочем, кто знает, что будет через двадцать лет. Особенно, если пришельцев учесть.

Мы взяли сосисок, сели за стол.

— Мэл, а ты обещал рассказать, как ты однажды был коммунистом.

— А, это… Это когда я еще в Гримсби жил. Я стал на собрании профсоюза вопросы задавать. Мне говорят: а вы, Петтерсон, случайно, не коммунист? Строго так сказали, ну я и напугался. Время было такое… Еще турнут с работы.

— Это какое время, Мэл? Золотые шестидесятые?

— Может, семидесятые… — он забыл или не захотел ответить.

— Скажи, Мэл, а за кого ты голосовал на этих выборах?

— На этих выборах?

— Ну да, на последних выборах. Ты ведь обычно за лейбористов голосуешь?

— Да, я раньше голосовал за лейбористов, — аккуратно ответил Мэл.

— А сейчас?

— Это такие подонки, Макс. Нет, уже не голосую.

— А за кого голосуешь, за консерваторов?

— Ты сошел с ума.

— Неужели за либералов?

Мэл пожевал сосиску, запил водой.

— А я уже много лет ни за кого не голосую. Ну их всех к чертовой матери.