Зачем нам страшные сказки

Читали ли вы, к примеру, «без купюр» своим детям русские народные сказки, воспитательное значение которых, как известно, велико? Я долго не решалась. Дело в том, что мой старший сын Янек тонет в слезах уже в самом начале фильма «Золушка» 1947 года, когда Янина Жеймо чистит картошку и тоненько попискивает: «Я не плачу, а пою...». Что уж тут говорить о русском фольклоре. Но как быть, если в библиотеке присутствуют роскошные книжечки 1965 года издания с рисунками Билибина? Встречи с фольклором не миновать.

Помните про сестрицу Аленушку? То, что братец Иванушка козленочком стал, — это сущая безделица по сравнению с тем, что произошло с его сестрицей. Кому удалось забыть этот макабрический диалог: «Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок! Огни горят горючие, Котлы кипят кипучие, Ножи точат булатные, Хотят меня зарезати!» А она ему на это: «Ах, братец мой Иванушка! Тяжел камень ко дну тянет, Шелкова трава ноги спутала, Люта змея сердце высосала!»

А вот из сказки «Белая уточка», где ведьма деточек «накормила, напоила и спать уложила, а сама велела разложить костры, навесить котлы, наточить ножи». «“Не спят”, — подумала ведьма. А у нее была припасена рука мертвеца: если обвести ею спящих, то станет их сон непробудным. (...) Она обвела их мертвой рукой — они и померли. (...) На княжьем дворе белы, как платочки, холодны, как пласточки, лежали дети рядышком».

Кровь стынет в жилах.

А гуси-лебеди? А Крошечка-хаврошечка? А Баба-яга костяная нога, что, катаясь по траве-мураве, мяучит: «Покатаюся-поваляюся, Терешечкина мясца наевшись!» Ведьма, которая скованными у кузнеца железными зубьями грызет дуб, на котором сидит мальчик Терешечка, — это кошмар посильнее снов морфинистки Анны Карениной. Я уж не говорю о том, сколько раз Иван-крестьянский сын рубил на фарш головы чуда-юда на Калиновом мосту, а чудо все щелкало «огнистым пальцем», и головы знай отрастали. Оно, конечно, и у братьев Гримм бывало всякое. Но вот чтобы так ведьмы сердца высасывали и лапами мертвеца размахивали...

Положим, в сказках добро всегда побеждает зло. Но как побеждает!

Без того, чтоб животы распороть да на котлеты изрубить, нету хеппи-энда. Ведьму, что рукой мертвеца орудовала, привязали «к конским хвостам, и размыкали ее кони по чистому полю: где оторвалась нога — там стала кочерга, где рука — там грабли, где голова — там куст да колода. Налетели птицы — мясо поклевали, поднялися ветры — кости разметали…» Злую мачеху и ее дочку непременно лютые звери пожрут, или Морозко им все отморозит. Уж если Андрей-стрелок поймал кота-баюна, то кот не успеет и мяукнуть: «Ухватил кота клещами, сволок наземь и давай оглаживать прутьями. Наперво сек железным прутом, изломал железный — принялся угощать медным, и этот изломал — и принялся бить оловянным».

После такого чтения мои дети вымещают свой ужас, часами предаваясь замысловатым садистским фантазиям. Пятилетний Янек: «Если бы на свете было чудо-юдо, я бы отрезал ему живот и вложил там пистолет и заклеил ему живот и потом открыл чуду-юду рот и налил там воду, чтобы через его рот не летел огонь и потом вложу там руку и застрелю и потом...» Трехлетний Леня: «А я приклею колдунье клеем листок, а потом перо вложу ей в голову очень мощно, а колена убью мечом, и все — не сможет ходить». Янек: «А я колдунье привяжу камень к шее и брошу в море, и обсосет сердце колдуньи змея люта». Леня: «А я забрал бы ей нож и царя бы порезал, чтобы он не позволил колдунье зарезать этого... козленка сестрицы. И сломал бы все, чем можно кого-то зарезать, а колдунью бы изрезал, чтобы она поняла, что никого нельзя зарезать». А что? Доброта должна быть с кулаками (ножами, камнями, дубинами, пистолетами, бронетранспортерами)…

Я, конечно, в курсе, что психологи утверждают, будто ретушировать жестокие картины в детских книжках нельзя, и как это вредит детской психике, которая сама с помощью сказки должна справиться с правдой о смерти, жестокости и зле в мире. Д. Соколов, А. Захаров, Ю. Осорина пишут книги о сказкотерапии и преодолении страхов у детей. Среди защитников страшных сказок — эксперты-психологи, которые чаще выступают на форумах: Олег Шапошников, Элла Прокофьева, писатели Эдуард Успенский, Станислав Рассадин. Есть даже теория, что дети, не «отработавшие» эту тему в ранние годы, в подростковый период чаще ввязываются в рискованные игры со смертью, в криминал и наркоманию.

Но скажите, бога ради, как быть с ребенком, который затыкает уши, услышав: «Пол весь был покрыт запекшейся кровью, и в этой крови отражались тела нескольких мертвых женщин, висевших на стенах» (Шарль Перро, «Синяя борода»). Я и сама заткнула бы уши, если б в тот самый момент не читала эту сказку вслух. Конечно, дети бывают разные. Знала я одного человека, который в детстве начал заикаться после того, как ему на сон грядущий регулярно читали стихи про некоего Угомона: «Спи, мой мальчик, не шуми, Угомон тебя возьми!» (С. Маршак «Угомон»).

А вот у нас, например, такая вышла история с чудной сказкой Вильгельма Гауфа «Холодное сердце». Слушали мы ее недавно в филармонии в великолепном исполнении Дмитрия Назарова под аккомпанемент симфонического оркестра Московской филармонии. Страшно было всем. Под музыку Вагнера и Малера — страшно вдвойне. Закончилось все, слава богу, хорошо. Долго ли, коротко ли, решили сказку перечитать. Но только дошли до того места в сказке, где главный герой Петер Мунк, бодро шагая по лесу и напевая, подбросил на радостях свою шляпу к небу и, не поймав ее, запрокинул голову посмотреть, где там она зацепилась..., как старший сын Янек (младший у меня покрепче будет) прытко накрыл голову одеялом и из-под одеяла крикнул: «Все, спокойной ночи! Хочу спать!» А надо признаться, шляпа Петера Мунка оказалась в руках великана Михеля, который имел привычку мариновать человеческие сердца в стеклянных банках. С тех пор я пару раз безрезультатно пробовала дочитать детям сказку, убеждая Янека, что все закончится хорошо, и он и сам это знает. Ужас перед Михелем-великаном так и остался не изжит нами. Но каждый раз, открывая книжку Гауфа на 40-й странице и подступая к Янеку, я напоминаю себе своего старшего брата, который в детстве бегал за мной с иллюстрированной книжкой «Передвижники», открытой на картине Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» (безумное лицо старика, обнимающего окровавленную голову сына, крупный план) и доводил меня до истерики. И я закрываю книжку Гауфа с закладкой на 40-й странице. А что прикажете делать?