Михаил Идов: На льду

Есть редкие моменты, в которые журналистика оправдывает подростковые мечты о себе, превращаясь из нескончаемого унылого па-де-де с ноутбуком в смесь частного сыска и перформанса. Мой едва ли не самый любимый аспект работы репортера — актерский. Однажды, работая над статьей про новый небоскреб Дональда Трампа в Сохо, я притворился русским олигархом, потенциальным покупателем пентхауса; в ход пошли лиловая рубашка, галстук с огромным узлом и арендованная машина. (В результате, как я и надеялся, агент расслабилась настолько, что предложила мне нелегальный способ оформления покупки.) Но это исключительный случай. На самом деле почти в каждом интервью находится место легкому перевоплощению. С пугливыми субъектами общаешься резче, с мегаломанами — подобострастнее, и абсолютно со всеми — как будто собеседника интереснее их в жизни не встречал. Что-что, а изображать интерес за последние 15 лет я научился как следует.

Иногда, впрочем, эта профессия возрождает не только подростковые мечты, но и подростковые кошмары. Например, на этой неделе я должен был проинтервьюировать самого знаменитого хоккеиста планеты, Александра Овечкина. Просто задавать ему вопросы за столом в каком-нибудь ресторане не хотелось. Мой первоначальный план был моего героя банально напоить, но — надо отдать ему должное — Овечкин почуял засаду и в «Сохо румс» идти благоразумно отказался. В качестве контрпредложения он предложил сходить на каток.

Идея была прекрасная. Вон, издатель Paris Review Джордж Плимптон играл не только в профессиональный хоккей (в бостонских «Медвежатах»), но и в футбол, и в бейсбол, и три раунда с Шугаром Рэем боксировал. А я всего лишь покатаюсь на коньках с Овечкиным.

Одна незадача: я не Джордж Плимптон. В некотором роде я Джордж Плимптон наоборот. Все, кто меня хоть чуть-чуть знает, осведомлены, что я едва ли не самый неспортивный человек на свете. Я не играл никогда и ни во что; в школе, где футбол был принудительным, я неизменно вызывался стоять на воротах — и стоял, в прямом смысле слова, без движения, как третья штанга, наблюдая за беспорядочным копошением тел на поле. Иногда оттуда в моем направлении вылетал мяч, и тогда я вежливо отступал в сторону. (Мой отец, разумеется, мастер спорта по гимнастике и первоклассный теннисист; факт, который одновременно и усугубляет, и частично объясняет данное положение вещей.) Стоит ли объяснять, что на коньках я тоже не стоял ни разу в жизни. Ну, подумал я, по крайней мере это будет смешно.

Смешно было, но не мне. Овечкин пришел на каток (спрятанный в фантасмагорическом торговом центре напротив Киевского вокзала) не с одной, а с двумя юными девушками. Они тоже прекрасно катались на коньках, помимо прочих навыков. Разговаривать с хоккеистом при таком раскладе было невозможно. Нахлынувшие школьные воспоминания вскоре накрыли меня с головой. Я был одинок, беспомощен и парализован, как жук с оторванными ножками, — а вокруг летали красивые, успешные, веселые создания, совершенно иной биологический вид, со своими жесткими панцирями и адаптивными механизмами, и в их мире мне не было места. Короче, я вернулся именно в тот школьный ад, из которого журналистика в свое время меня мало-помалу вытащила, подарив навыки общения, необычный ответ на вопрос: «Чем вы занимаетесь?», набор забавных историй для вечеринок и, наконец, знакомства с девушками своего вида — девушками, на которых эти истории могли произвести большее впечатление, чем владение мячом или клюшкой. Сегодня журналистика же решила ввергнуть меня в исходное состояние.

Этот эффект можно описывать еще долго, но лучше, мне кажется, просто его показать. Овечкин в белой кепке — это на случай, если вы нас спутаете.

Боже, какой все-таки ужас! С другой стороны, традиционная самоутешительная мантра побитого заучки применима к данному случаю в самом буквальном смысле: последнее слово за мной. Ведь статью я еще не написал.

Музыка: Nada Surf, «Popular».