Сергей Соловьев: Я со своей «Анной Карениной» как Толстой с персиками!

Мы с Сергеем Соловьевым в Ясной Поляне. До показа «Анны Карениной» еще часа четыре, и Соловьев с маленькой — всего три человека — съемочной группой прогуливается по усадьбе, чтобы снять натурные кадры для очередной программы цикла «Те, с которыми я» на канале «Культура». На этот раз о Толстом.

— Стой-стой, сейчас не иди за мной, — Соловьев останавливается, ищет взглядом оператора, жестом подзывает его и идет в обход тропинки, прямо по траве, к дому Толстого.

У него нет четкого плана, как и где он хочет снимать, он просто неспешно прогуливается по усадьбе, смотрит по сторонам, как самый обычный турист, и вдруг замирает, подзывает к себе оператора и начинает снимать: то флигель дома, то бочку с водой, то тропинку, по которой гуляли Лев Николаевич с Софьей Андреевной. Когда оператор включает камеру, Соловьев встает у него за спиной и осторожно выглядывает из-за плеча, как будто просто подглядывает в камеру от любопытства. Идет дальше осторожно, будто ищет что-то.

Мы подходим к сцене под открытым небом, которое вот-вот разразится дождем. Напротив сцены пустые ряды стульев.

— А вы знали, что показ будет на улице? — неуверенно произношу я, завернувшись в шарф и представляя, как в полной темноте на ветру сто человек будут смотреть «Анну Каренину».

— А я знаю, это замечательно! — ничуть не удивившись, отвечает Соловьев. — Когда-то мы еще с Катей Васильевой пошли смотреть Антониони. Фильм крутили почему-то на баскетбольной площадке. Кроме нас были еще четыре матроса со своими пьяными девушками. Вдруг задул сильный ветер, и экран стал колыхаться, а потом пошел проливной дождь. Все лица на экране были в подтеках. Как же это было красиво, просто смерть! Четыре матроса ушли, а мы с Катей остались и смотрели до конца.

Вокруг ни души. И тут сквозь ветер раздаются голоса Анны Карениной и Вронского: «Анна, Анна, будем ли мы счастливыми или несчастными из людей, все это тоже в вашей воле!».

— В моей картине удивительная работа Тани Друбич. Они ничего не играет, как и Анна. Ведь Анна тоже ничего не играла. Просто у них что-то срослось по главной линии, и я очень благодарен Тане, что она не побоялась, хотя очень сомневалась. Вивьен Ли играла! Татьяна Самойлова играла! Куда я-то прусь?! Но без нее я бы не делал «Анну Каренину», несмотря на всю немыслимую любовь ко Льву Николаевичу.

Мы подходим к дому Толстого, куда Соловьев берет только оператора и меня. Здесь святая святых. Он просит проводить нас только в одну единственную комнату, в ту, где был написан роман.

— Можно подумать, что главная мысль романа: не изменяй мужу, а то попадешь под паровоз. Но я подумал: неужели Лев Николаевич такой дебил? И что же, мы в память о дебиле сохраняем все эти березы, дом? Конечно, это чушь! Это роман о любви. Так важно понимать, что любовь — это одновременно существование в нашей душе высочайшего счастья и высочайшего несчастья.

Сотрудницы музея пытаются во всем угодить режиссеру, снимают оградительные веревки, открывают все двери. А Соловьев благодарит их так, как будто он случайный прохожий, которому вдруг разрешили на все это взглянуть. Оператор снимает монолог Сергея Соловьева. Но сначала не слышно практически ни одного слова, Соловьев сиплым шепотом (потому что не может говорить в этом месте громко) рассказывает, что здесь была написана вся «Анна Каренина». Просит еще дубль и плюет на свет, который не могут выставить, не найдя розетки и удлинителя: «Да это не важно, ребят. Ну не будет света, да и черт с ним».

Выходим из дома и идем снимать последние кадры. Через лесную просеку наугад, потому что никто не помнит дороги, идем к могиле Толстого.

— А знаете, — оживляется Соловьев, — почему Толстой похоронен именно здесь, посреди леса? Потому что это место, где они с братом закопали заветную зеленую палочку. Он ведь очень любил своего брата! Рядом с ним чувствовал себя полным идиотом и всегда хотел того же самого, что есть у него. Мы же ничего не знаем о Толстом!

И рассказывает историю, как Лев Толстой пытался наладить хозяйство и стал выращивать в своем саду персики. Холил и лелеял каждое деревце, собственными руками за ними ухаживал. Но однажды ночью в Ясную Поляну приехал его двоюродный дядя Федор Иванович Толстой с цыганским табором. «А я женился на цыганке!» — кричал Федор. И всю ночь в усадьбе были пляски и танцы. Проснувшийся утром Лев Толстой увидел, что пьяные цыгане и гости валяются в саду среди персиковых деревьев, на которых не осталось ни одного персика. И тут он подумал: а что же в этом плохого? Может быть, мне тоже жениться на цыганке? И всю ночь после этого он не спал, плюнул на персики и мечтал, как женится на цыганке. «Вот так и я, — вздыхает Соловьев, — встраиваюсь в рыночную экономику со своим фильмом, так же, как и Толстой с персиками».

Возвращаемся с могилы, снова идем по просеке. Гости уже ждут в импровизированном кинозале. «Значит, так, — вспоминает Соловьев,—  шли они по этой просеке на станцию. А потом он поехал сначала в Оптину Пустынь и уже после в Шамордино, да?

Дойдя до сцены, у которой уже собрались все гости, Соловьев вдруг решает, что нужно обязательно дойти до пруда, где находится купальня. А там были когда-то мостки, с которых Софья Андреевна прыгала в пруд: пыталась утопиться, когда поняла, что Лев Николаевич ушел навсегда.

Снимают последний кадр, ищем все вместе, что бросить, чтобы по воде пошли круги. Я протягиваю Соловьеву яблоко из яснополянского сада. «Это гениально, яблоко!»

Сергей Соловьев поднимается на сцену представлять фильм, и тут же начинается ливень.