Владимир Сорокин: Это сладкое слово «антисоветчик»

Глядя из окна на голую березовую рощу, похожую на рентгеновский снимок легких старого курильщика, невольно вспоминаешь Совок.

Мне он видится сейчас, из нашего времени, чем-то усохшим, скомканным, словно та самая коричневая бумага, в которую в советских магазинах заворачивали селедку или развесной мармелад. Совок, его суть и, главное, стиль нынче хорошо обозримы. Появилась нужная дистанция. Есть телеканал «Ностальгия», где регулярно показывают брежневскую программу «Время» с замороженными ведущими женского и мужского пола, «Голубой огонек» с Хилем, бодро поющим о лесорубах, документальные фильмы про строителей-нефтяников-комбайнеров или про американский империализм с желчными комментариями Генриха Боровика.

Но больше всего впечатляют залы с сидящими советскими людьми. Залы партийных съездов, праздничных концертов, КВН, заводских собраний, встреч с советскими работниками культуры. Там действительно сидят советские люди. И их ни с какими другими не спутаешь. Гомогенная серо-коричневая масса. Лица разные, а выражение — одно. Homo soveticus.

Смотришь из 2010-го на этих особей с палеонтологическим интересом. Они — за стеклом времени. И хорошо видны.

Воплотившийся в России большевизм за свой век совершил чудовищные преступления, которые, по словам Набокова, неискупимы в принципе. Но потрясают не гекатомбы человеческие (мало ли в какие времена, где и скольких убивали), а вот это коллективное лицо. Абсолютное растворение личности в массе. Фарш человеческий, из которого в нужное время высовываются руки: «Единогласно!»

В программе «Время» мелькнут залы с западными людьми: сидят люди. Покажут наш зал: сидит коллективное тело.

Собственно, спасался от этого коллективного тела каждый здравомыслящий по-своему: кто верой в Бога, кто творчеством, кто чтением запретной литературы, кто рок-музыкой, кто философией, кто подпольным бизнесом.

Но согревал всех, кто не хотел быть фаршем, антисоветизм.

У каждого он был свой, как любимое домашнее животное: у кого хомячок, у кого ротвейлер. Разные размеры, темперамент, окрас и привычки. Каждый лелеял своего питомца по-своему. Кто был и оставался эмоциональным бытовым антисоветчиком, кто — растущим и самосовершенствующимся антикоммунистом.

И это согревало, как грелка зимой за пазухой. Это давало дистанцию по отношению к окружающему театру советского абсурда. Ты уже был как бы не на сцене, а в зале.

Признаюсь, мне было крайне комфортно ощущать себя антисоветчиком. Это был внутренний комфорт, обретенный в студенческие годы, а потом нарастающий и укрепляющийся с каждым днем советского опыта.

Было приятно пародировать Брежнева, слушать «Свободу», ужасаться размаху сталинского террора, читать и распространять ксероксы, радоваться нарастающему распаду экономики «развитого социализма», смеяться над неповоротливым советским официозом, издеваться над ублюдочными советскими писателями и их писаниной, болеть за американских хоккеистов и за Корчного «против наших».

Один раз я даже горячо помолился о смерти советского государства, когда нас с другом в жаркий летний день не пустили в Киеве в привокзальный ресторан: друг был в шортах. Ну, не должно же существовать такое государство!

Август 1991 года был абсолютно эйфорическим, ибо мало кто из современников верил, что доживет до смерти Совка. Казалось, что этот театр переживет всех нас, будет снова и снова открываться багровый занавес и объявляться все та же пьеса... Как в замечательном стихотворении Евгения Головина, написанном еще в 60-е:

Крутится куколка белая,

Только едва ль упадет.

Клоп с головою Ленина

Сердце мое сосет.

В мавзолее, где лежишь ты,

Нет свободных мест:

На ступеньках заседает

120-й съезд.

Но Совок неожиданно врезал дуба…

И просыпаясь нынче под свист сопливого осеннего ветра, понимаешь, что одно важнейшее и радостное событие в мире внешнем произошло тогда, без малого 20 лет назад: нелепый великан СССР повалился во весь свой угрожающий рост, и красное сердце его остановилось.

И это, слава богу, не осенний сон.