Зачем человеку «ягуар»

С некоторой натяжкой можно сказать, что я больше четверти века пишу статьи на острополитические темы, редактирую журналы и издаю книжки только для того, чтобы когда-нибудь получить возможность злоупотребить служебным положением и начать писать про тест-драйвы. Вот так, как я сделаю это прямо сейчас.

Я начинаю с «ягуара». Даром что кошка — это, конечно, своего рода королевский пудель среди автомобилей: никто не сомневается в его родословной, но человек, являющийся владельцем «ягуара», автоматически вызывает подозрение в социальной чуждости: скорее всего, он либо носит усы, либо является банкиром лет под 60, либо он вовсе наркоторговец и «ягуар» у него белый. У одного моего приятеля есть белый XJ6 76-го года — он извлекает его со стоянки для редких выездов из Нью-Йорка, обычно требующих длительных подготовительных процедур, по окончании которых он гордо ходит вокруг машины. «Ты как наркоторговец со своим белым “ягуаром”», — неизменно фыркает его жена. «Согласись, это куда лучше, чем наркоторговец без “ягуара”», — неизменно отвечает он.

Последние несколько лет дизайн-директор «Ягуара» Йен Кэллам борется за омоложение и прочее облагораживание облика типичного владельца «ягуара».

Кэллам вообще возглавляет свою службу уже больше десяти лет, но «ягуар» как институция разгоняется совсем не быстро — и новый XJ, с которого я начинаю свою карьеру водителя-описателя, является вехой и в карьере Кэллама, машиной, которая призвана окончательно вывести «ягуар» из категории автомобилей для пожилых банкиров.

Меня в любом разговоре об автомобилях больше всего беспокоит вопрос «зачем?». Я принадлежу к тому поколению американцев, которое принципиально рассматривает автомобиль как средство передвижения. Это поколение первым начало покупать японские машины и хвастаться родителям, что эти машины а) не тратят бензина и б) не ломаются. После красного «мицубиси кольт» 1984 года у меня был серебристый «мицубиси кольт» 1989 года, и в этом выражалась моя принципиальность (моя беспринципность выражалась в трате 700 долларов на опциональную светящуюся панель во всю невпечатляющую задницу этой машинки).

Примерно в это же время мой отец купил машину своей мечты — «линкольн таун-кар». Я помню, как я села за руль «таун-кара» и поехала куда-то в темноте, в дождь, — было отчетливое ощущение, что я веду немаленький катер по волнам черного-черного моря, а вот ощущение дороги под колесами отсутствовало как класс. Зачем? Все, что мне удалось сказать в качестве похвалы папиной покупке: «В салоне все детали продуманы, даже пепельницы закрываются с таким классным звуком».

Что я тогда знала — что я вообще до знакомства с «ягуаром» знала о том, что такое «все детали продуманы» в салоне? Для того чтобы познать все детали, да и просто для того, чтобы освоить функции всех кнопок, потребовалось бы прожить с XJ какую-то жизнь. У меня с ним была всего неделя, так что, например, предназначение четырех разных кнопок на двери, меняющих положение водительского сиденья (вдобавок к обычным кнопкам и рычагам на собственно сиденье), осталось для меня загадкой.

Впрочем, это как спрашивать, зачем цвет подсветки душевой кабинки в пятизвездочной тайской гостинице меняется каждые 15 секунд: затем, что избыточность — необходимая принадлежность такого рода роскоши.

«Кожаный диван, деревянный буфет, часики со стрелочками, — принялся перечислять мой приятель-автомеханик Саша Назаров, когда я позвонила ему обсудить машину. — Были же часики со стрелочками?»

«Были, — подтвердила я. — Со стрелочками и с подсветкой».

«Это тяжело, — вздохнул Саша. Он имел в виду тяжесть не моральную или эстетическую, а физическую: количество кожи, натурального дерева и металла в салоне «ягуара» утяжеляет и без того большую машину. — Резвость ему не по жанру, не по погонам».

Я, собственно, спросила Сашу, почему в первые дни, в условиях города, «ягуар» напомнил мне скорее носорога: мне казалось, что он тяжеловат на подъем, но, когда разгонится, неостановим. Он меня, в общем, немного пугал.

«Это типично английский подход: если у вас что-то не получается — сделать вид, что вам это не по ранжиру, — продолжил Саша. — Но это и не машина, которая изначально предполагалась для того, чтобы топтать узкие дорожки городов. Это хищник, созданный для полета». Я думаю, в прошлой жизни автомеханик Назаров был поэтом.

В воскресенье мы с детьми поехали на «ягуаре» в Звенигород — почему-то мне показалось, что в условиях ближнего Подмосковья хищников надо выгуливать на Новорижском шоссе. По дороге туда мы ехали, как люди — не больше 120 километров в час, и я пыталась понять, зачем под рулем лепестки, позволяющие вручную менять передачу. Поняла: ни зачем — шестиступенчатая автоматическая коробка безупречна, спорить с ней даже такому контроль-фрику, как я, не имеет никакого смысла.

А вот на пути обратно в город мы встали в пробке. Когда она рассосалась, чувство облегчения, совмещенное с появившейся после часа за рулем «ягуара» уверенности, позволило мне впервые выжать педаль газа «в пол». И вот тут вдруг стало понятно, зачем эта машина. Затем, что на трассе она набирает скорость, ни на долю секунды не отпуская дорогу. Она останавливается практически как вкопанная. Она позволяет приблизиться вплотную к едущей впереди машине. Мне даже показалось, что она заставляет меня это делать. Увидев в зеркале заднего вида кошачью морду, все — то есть все — уходили в правый ряд. Я ускорялась еще больше. Стыдно за свое агрессивное поведение мне стало сильно позже — пока что я чувствовала себя всемогущей. Как наркоторговец с белым «ягуаром», только круче.

Продолжалось все это, наверное, несколько минут. То есть все происходило так быстро, что мне не удалось даже убрать дурацкую самодовольную улыбку с лица, когда гаишник остановил меня за почти трехкратное превышение скорости (160 в черте города). То, что он не отобрал у меня права, я не могу объяснить ничем, кроме, возможно, магии «ягуара».

К счастью, мои дети в это время уже спали на заднем сиденье. Поэтому их версия ответа на вопрос, зачем человеку «ягуар», чуть отличается от моей.