Катерина Мурашова: Не поздно стать бабушкой

— Он у нас поздний вышел ребенок — в этом, мне кажется, все дело, — сказала бабушка.

— Простите? – удивилась я.

Мальчику Феде на вид было лет восемь-девять, его матери — под тридцать. Какой же поздний? Скорее уж, по нынешним временам, ранний ребенок. Бабушка, кстати, смотрелась весьма колоритно: очень пожилая, но с яркими, живыми глазами, огромная, с прической в виде булки-плетенки, в просторной полосатой юбке. Хотелось назвать ее старухой, причем в уважительном смысле этого слова.

— Я о своем сыне говорю, Федином отце, — объяснила бабушка. — Мы с мужем его пятнадцать лет ждали, почти отчаялись. Всех этих современных ухищрений тогда не было — оставалось только в Кисловодск ездить или Богу молиться. Но мы и молиться не могли, поскольку оба были члены партии…

— Да, да, — я закивала, ничего пока не понимая.

Жалобы, которые уже озвучила мать мальчика — плаксивость, что-то вроде ипохондрии («животик болит… ножки болят… мама, у меня тут кровь, я не умру?»), вранье про школьные дела и уроки («вечно ему ничего не задано») — вроде бы никак не вязались с поздним рождением Фединого отца.

— Риточка, ты пока погуляй с ним, — безапелляционно распорядилась бабушка. — А я с доктором поговорю.

Невестка послушно вышла. Не сказать, чтобы мне это понравилось. Но вдруг бабка собирается говорить о каких-то старых семейных тайнах, в которые Рита до сих пор не посвящена?

— Мы его, конечно, избаловали. Все ему — единственный, долгожданный, как же отказать? Мелочно опекали и страшно боялись, как бы с ним чего не случилось... Он окончил музыкальную школу, училище и консерваторию по классу скрипки.

— Ого!

— Если бы вы знали, чего нам с отцом это стоило! Но после консерватории он пошел преподавать в музыкальную школу.

— Вы расстроились? У вас были надежды на его карьеру, амбиции?

— Мы радовались: наконец-то наш сын стал взрослым, занялся хорошим делом, нам больше не нужно его тормошить, подгонять… Потом он самостоятельно снял квартиру. Я спросила: на какие деньги? Сами понимаете, какие в музыкальной школе зарплаты. Он ответил: нашел частные уроки, они позволяют оплачивать… А потом моя подруга, которая его туда и устроила, сказала мне: ты знаешь, что твой сын давно уволился? Он просил тебе не говорить, дескать, сам скажет… Он жил с женщиной, их называют бизнесвумен, немного старше его, в ее квартире и, как мы вскоре поняли, целиком на ее деньги. Нигде не работал… В общем, как только мы перестали его опекать, он покатился по наклонной.

— Вы объяснились с сыном?

— Не то слово. Объяснения длились почти двое суток… Он кричал, что ненавидит музыку, мы кричали, что мужчина должен работать… После этого он пытался покончить жизнь самоубийством. Три раза, почти подряд… Очень демонстративно, всем напоказ. Тогда мы наконец поняли, что нужно остановиться, и сказали: делай что хочешь. Но бизнесвумен все это показалось уже как-то слишком, и она его выгнала. Он сказал: добились своего? Лег на диван перед телевизором и вставал только поесть или попить.

— Боже мой! И что же вы сделали? Обратились к врачу? К психотерапевту?

— Мы поняли, что нужно заставить его самого принимать решения. Дали паспорт и диплом, выгнали его на улицу и сказали: вернешься, когда устроишься на работу. Он устроился в тот же день в мебельный магазин в квартале от нашего дома. Мальчик с  консерваторским образованием —  продавец-консультант! Но мы были рады и этому. Тем более что именно там через три месяца он встретил Риту… Мужу вся эта история с сыном стоила жизни — он умер от инфаркта. А сына Рита спасла. Она очень хорошая девочка. Работает продавщицей цветов в том же торговом центре, любит мужа, сына и свою работу. Но — девять классов и аграрное училище в Кингисеппе. Я волнуюсь за Федю, он очень похож на отца, но более замкнутый… Как бы с ним…

— Надеюсь, никаких музыкальных школ?

— Никаких!

— И мелочной опеки?

— Ни разу. Да Рита к этому и не склонна — она ведь с детства самостоятельная. Я было пыталась, но она — не глядите, что тихая — когда надо, вполне меня укорачивает.

— Что ж, давайте сюда Риту и Федю.

Простенькое тестирование для Феди, вроде теппинг-теста подтверждает: слабый, истощаемый тип нервной системы. Реакция на фрустрацию: убегание до самой стенки, потом бросок с закрытыми глазами.

— Какие отношения у Феди с отцом?

— Хорошие. Они много разговаривают, вместе смотрят телевизор, играют в компьютер.

— Есть ли тенденция, какой-то вектор у того, что происходит с Федей?

— Да, с годами он все-таки спокойнее делается. И договориться легче, и объяснить. Я у Риты учусь…

Вот это да! Я-то всегда думала, что бабушек переучивать поздно, и исходя из этого работала. А она все поняла, все проанализировала, и теперь охапками кидает солому туда, где развитие внука может споткнуться (ей это известно лучше, чем кому-нибудь другому).

Я даже не стала спрашивать, зачем она ко мне пришла. Понятно и так: выговориться, рассказать, посмотреть со стороны на результаты многолетнего анализа.

— Я дам вам для Феди упражнения на развитие умственной работоспособности и тренировку концентрации внимания, — сказала я Рите. — Будете каждый день понемножку их выполнять. И еще что-нибудь типа кружка «веселые старты», где командные игры, эстафеты и тому подобное —  для физического развития и чтобы был смысл преодолевать трудности. Еще хорошо бы закаливание…

— Мама, вы записываете? — строго обратилась Рита к бабке и объяснила мне: — У меня-то самой почерк как курица лапой и ошибки…

                                                    ***

Они поблагодарили, попрощались. Стали переобуваться (у меня в кабинете — сменная обувь). Рита подала почти неуловимый знак, и Федя, присев, застегнул молнии на бабкиных сапогах.

Я стояла в коридоре, смотрела им вслед и думала: никогда не поздно. Надо только решиться быть честным с собой.