Воплощение добра

— Никому никогда ни до кого нет никакого дела! — парнишка лет шестнадцати, с красивым, но злым и капризным лицом, смотрел на меня в упор. — И этого не изменить.

Он пришел один, и это давало надежду на возможность диалога.

Одежда на нем дорогая, броская, на лице — средиземноморский загар, в руке — дорогой гаджет. Какая-то ситуационная неудача, сразу предположила я. Возможно, в отношениях. Девушка бросила или даже просто отказала в каких-то его притязаниях. Он привык получать желаемое, разозлился, потом пошатнулась завышенная родительскими возможностями и стараниями самооценка, запаниковал; в фильмах видел или где-то прочитал, что в таких случаях респектабельные люди обращаются к психологу, и вот — пришел.

— Не согласна, — сказала я. — Смотри: матери всегда есть дело до ее детей, сколько бы им ни было лет. Влюбленного волнует любая мелочь, касающаяся его возлюбленной. Людям, как правило, очень интересно все, касающееся тех, кого они только что облагодетельствовали, хотя это и вполне эгоистическое чувство…

— Да не надо меня лечить! Весь мир дерьмо! Все врут друг другу и сами себе про хорошее и светлое, чтобы не страшно было и чтобы не лезть чуть что в петлю. В семье, в школе, по телевизору, в инете… Только не думайте, что я считаю, что это другие плохие, а я хороший. Мне тоже ни до кого дела нет. Я девушкам всякие слова говорю, которые, я знаю, они хотят слышать, а потом все забываю. Мы с друзьями вместе тусуемся, поддерживаем друг друга, перед родителями покрываем. А вот обломилось моему приятелю что-то стоящее, или получилось у него что-то, так я не то что не радуюсь за него, мне даже неприятно бывает. И у них то же самое, я спрашивал как-то в клубе, когда все бухие были, знаю…

Я живо представила себе этот сеанс клубного психологического анализа и спросила:

— А кто еще в твоей семье считает так же, как ты?

— Отец и дед, — моментально ответил парень, как будто заранее готовился к моему вопросу.

— Расскажи о них.

— Отец — бизнесмен. У него есть все, но он все равно постоянно Россию ругает, говорит, что в этой стране нельзя жить, потому что все ленивые и продажные. А дед сейчас на пенсии, в прошлом был чиновником, а еще раньше — комсомольским вожаком. Он говорит, что на Западе тоже все прогнило, и его скоро арабы с китайцами и прочие цветные сожрут, и зря Россия по западному пути пошла, потому что идти по нему в сущности некуда, надо было империю в кулаке держать...

— Так. Чудесно. А мама с бабушкой?

— Бабушка все время готовит, у нас в доме просто культ жратвы — больше половины их вопросов ко мне всегда было: Вовочка, ты кушать хочешь? А мама, она из Стерлитамака. Отец на ней по расчету женился: решил, что приезжие менее капризные, и, по его словам, не прогадал ни разу. Она последние два года, как сестра замуж вышла и во Францию уехала, а я стал самостоятельный, все вышивает крестом такие картины по образцам… Вы правильно сказали, матерям есть дело, она иногда хочет со мной поговорить, но я совсем не понимаю, о чем бы это…

Да, я ошиблась во всех своих предположениях и теперь искренне сочувствовала парню.

— Я вижу, вам тоже сказать нечего. Я вас не виню, потому как что тут скажешь? Вы, наверное, думаете: чего же он пришел? Это я вам объясню. Я раньше много книжек читал и года четыре назад, маленьким еще, прочел вашу «Гвардию тревоги». Там, где про ребят, которые всем помогали. И я тогда поверил, даже значок «аларм-гвардейцев» на выставке взял и носил, как у них. А потом понял и сейчас вижу: все вранье, и даже вы врете, даже себе, когда книжки пишете. Так же, как все. Но я вот не хочу, понимаете? Не хочу всю жизнь врать, не хочу крестиком вышивать, не хочу говорить красивые слова, в которые не верю, не хочу жить в стране, в мире, где все равнодушны друг к другу и только притворяются, не хочу жить вообще…

Пока он рассказывал, я растерянно оглядывала свой кабинет, пытаясь хоть за что-то мысленно зацепиться. Что у меня есть для него? Игрушки для малышей на полках, картинки и пособия от логопеда, столик и стульчики, расписанные под хохлому… Под столом банка с насекомыми-палочниками, которых мне подарил разводящий их у себя дома мальчишка… Нет даже моей книжки про аларм-гвардейцев, которая могла бы послужить якорем. Я очень хотела, но никак не могла разозлиться на его идиотизм. Потому что на адреналине еще можно что-то быстро сообразить и предпринять, но вот на панике… А я, если сказать честно, в какой-то момент просто запаниковала. Потому что видела отчетливо: вот сейчас он встанет и уйдет, уже встает… Куда он пойдет, что сделает? Скорее всего, это просто истерическая демонстрация. А если нет?! Что, если он действительно нашел меня по интернету, чтобы, как он сказал, попрощаться с детством и… со всем остальным?

— Владимир, ты придешь еще?

— Нет, спасибо. Удачи вам и творческих успехов!

— Сядь! — рявкнула я, наконец-то сумев разозлиться (естественно, на себя). Парень от неожиданности сел. — Ты прав, на каком-то уровне никому нет никакого дела. Но есть еще материальный мир, единственный, данный нам в ощущениях. И смотри, смотри, какая штука: в нем воплощается только добро! Люди могут быть какими угодно: злыми, жадными, глупыми и противными, но они берутся за дело и всегда воплощают лучшее, что в них есть. И в этом твое и мое спасение. Смотри: вот обои на стене — ведь кто-то придумывал эти цветочки, пытался расположить их покрасивее. Представил его или ее, как он (или она) сидит и думает? Потом кто-то приклеивал их на эти стены, а перед тем строил детскую поликлинику, чтобы дети сюда приходили и лечились. А вот столик. Хохлома — это ручная работа. Художник сидел с кисточкой и рисовал вот эти ягоды, эти золотые листочки. Видишь его? Может, он был пьяница и жене изменял, но воплощается только добро, и в тысячах детских садов и поликлиник стоят его столики и стульчики. А вот ящик с игрушками. Каждую из них придумывали, рисовали, проектировали, старались, чтобы было оригинально, красиво, полезно и по-доброму. Это же для детей… А вот мой блокнот для записей. Кто-то выбрал для него картинку и сделал так, чтобы листочки ровно и удобно отрывались…

— А зло? Его же много… — подавшись вперед, спросил Владимир.

— Зло никогда не воплощается. Оно способно только к развоплощению. Но потом снова приходит добро…

— То есть вы хотите сказать, что все равно, какой я, но если я, например, честно пеку булки или расписываю чашки, я воплощаю лучшее во мне…

— Конечно!

— И все равно кем стать?

— Тебе правильный ответ или честный?

— Конечно, честный!

— Я думаю, все равно кем, лишь бы не чиновником.

— А почему?

— Мне кажется, они как-то изначально исключены из этого «воплощательного» круговорота. Потому у них и зарплаты такие большие, и свой круг, и привилегии, что работа ужасная. Мне думается, это справедливо. Они же только здесь и сейчас. А убрали его из круга — и все, его меньше осталось, чем художника с его столиками…

— Я никогда не слышал, чтобы кто-то так про чиновников говорил, — рассмеялся Владимир. — И что нас всегда окружает только воплощенное добро… Это, пожалуй, здорово! Я подумаю…

— Не забывай, в материальном мире есть еще природа — со всем ее совершенством. Мы не знаем, кто и как это создал, но оно воплотилось просто офигительно. Стоит жить только для того, чтобы видеть закаты…

(Последняя фраза была явно лишней. На лице парня появилось сомнение…)

— Вот! — я достала из-под стола банку с палочниками. — Я, пожалуй, подарю тебе одного на память о нашем разговоре. Он ест дубовые, малиновые листья, традесканцию или гибискус, и еще надо раз в день опрыскивать банку водой. Его можно брать в руки, он не против. Отряд привиденьевые…

— Привиденьевые?! — снова засмеялся Владимир. — Ух ты, какой прикольный! Какое странное воплощение… Но мне нравится!

* * *

Мы с Володей встречались еще несколько раз. Наши разговоры были куда менее драматичными, чем первый. Палочника назвали Каспером, он хорошо акклиматизировался и стал любимцем всей семьи. Чтобы ему не было одиноко, на Кондратьевском рынке Володя купил Касперу большой аквариум и еще двух друзей. Палочникам как будто бы не очень нужны друзья, но я не стала говорить ему об этом. К тому же, как мне прекрасно известно, я могу и ошибаться.