Бабушка Груня

Тетка была крупнокостной и громогласной, в зеленом сарафане и с ярко-красной губной помадой. Работала маляром-штукатуром, была главной в бригаде. С собой, как катер баржу, притащила (видимо, для моральной поддержки) тоже очень крупного, но и молчаливого мужа. Он сидел на стуле в позе кучера, многократно описанной в русской классической литературе, и покорно и угрюмо смотрел в пол. К родителям прилагались два сына-подростка, 12 и 14 лет, старший уже в заклепках и готических шнурованных ботинках, младший еще с пухлыми телячьими губами и стриженный ежиком с челочкой.

Мать крикливо и абсолютно стандартно жаловалась на сыновей. Старший шляется, курит, прогуливает, учителей ни в грош не ставит («А люди из сил выбиваются, чтобы этих оболтусов хоть чему научить! Домой по вечерам звонят, беспокоятся, свое время тратят, от своих деток отрывают!»). Младший весь в компьютере, равнодушен к учебе, врет, что ничего не задано. «А голова-то у него светлая, это все говорят, мог бы учиться, образование получить, а это ж в жизни как важно, скажи, отец. Вот мы институтов не кончали, так вот всю жизнь и горбатимся…» Последнее звучало не слишком убедительно, так как буквально строчкой раньше мать во всеуслышание заявила, что любит свою работу и нигде, кроме как в бригаде, себя не представляет. Я быстро все поняла и могла бы продолжить ее монолог с любого места. Но, по всей видимости, женщине надо было выговориться, и поэтому я ее не прерывала.

Когда дело все-таки дошло до разговора с сыновьями, мальчишки, как это ни странно, ничего не отрицали, не ссылались на то, что их «не понимают». Да, шляюсь, да, курю, так у нас все курят. Собираюсь бросать. Да, в компьютере. Да, понимаю, что надо учиться. Да, все время собираюсь взяться, но как-то не выходит. Видят ли какую проблему в семье? Да, мать все время так орет и обзывается, что стены трясутся. Не, мы не обижаемся, мы с детства привыкли. У нас, как и у бати, давно в ухах бананы…

— Если вы хотите, чтобы вас услышали, вам нужно резко сменить манеру предъявления ваших, пусть даже самых справедливых, требований и пожеланий, — сказала я матери. — Готовы ли вы учиться, пробовать, ошибаться и снова пробовать?

— На все готова, — неожиданно лаконически сказала мать и сложила руки на высокой груди. — Поехали, учите.

Я решила, что отдельно попробую на практике обучить ее методике «неоскорбительной коммуникации», а сейчас, поскольку она, выговорившись, еще чего-то ждет от данной встречи, немного поговорю о теории.

Как я и ожидала, мать оказалась много упрямей сыновей и все время молчащего мужа.

— Да что вы говорите такое?! Я-то могу хоть сколько о своих чувствах разоряться, да только кто меня слушать-то будет?! Тем более, вы говорите, ответа не ждать. Уткнутся они — один в телевизор свой, другой в компьютер, третий вообще к приятелям сбежит, и вся недолга. Останусь я с кошкой на кухне по вашей методе разговаривать!

— Будете разговаривать с кошкой, — твердо сказала я. — И посмотрим, что выйдет. Главное, чтобы вы могли сказать, а они знали. Метода такая есть, понимаете?

— Не понимаю, в чем тут…

— Да. Есть, — вдруг отчетливо произнес отец семейства, о присутствии которого в кабинете я, если честно, уже почти позабыла.

Мать удивилась, похоже, не меньше меня и запнулась на полуслове.

— Простите, я не совсем вас поняла... — после довольно существенной паузы, убедившись, что он больше ничего не добавит, обратилась я к мужчине. — Вы где-то встречались с действенностью описываемой мною методики?

— Бабка Груня, — сказал отец.

— Это которая тебя ростила? — уточнила жена, заглянув мужу в лицо. Мужчина молча кивнул.

Я, мысленно собрав силы, приступила к осаде крепости. Почему-то это показалось мне важным.

Вот что я (а вместе со мной и все собравшиеся в кабинете) в конце концов узнала. Рассказываю, разумеется, своими словами, ибо каждую фразу из отца семейства приходилось буквально тянуть клещами.

Родителей у Пашки не было. Куда-то они подевались, он и сам толком не знал, так как говорили ему в разное время и разные люди разное. То ли отец спился, а мать умерла. То ли, наоборот, спилась и сгинула мать, а отец погиб. То ли кто-то из них был наркоманом, а второй пытался его вытащить и не сумел… В общем, история однозначно печальная и с плохим концом. Воспитывала Пашку баба Груня. Жили вдвоем, бедненько, но в общем вполне прилично. В учебе Пашка никогда не блистал, в школе из-за своей молчаливости считался туповатым. Но хулиганом не был, учителям не дерзил, переписывать сданное на двойки приходил исправно, и тройки ему ставили.

Потом он стал подростком. Гены тут сыграли роль или неуспех в школе и отсутствие всяческих увлечений, но только Пашка отчетливо пошел «налево». Компании, выпивка, «легкие» девушки, прочие развлечения, уже отчетливо на грани (а то и за гранью) криминала.

Сорок пятый размер обуви, рост метр девяносто, плечи с трудом в дверь проходят. Что могла сделать совсем уже старенькая бабушка Груня? Ни-че-го.

Плакала втихомолку, а вслух сказала всего один раз:

— Ах, Пашенька, проклятая я эгоистка! Ты-то с друзьями гуляешь, жизни радуешься, когда и гулять молодежи, как не по ночам. А я-то все у окна стою, тебя дожидаючись, и ведь не о тебе, а о себе, проклятой, думаю: если уж и Пашенька, голубок мой, по горке скатится, так с чем же я перед Господним престолом стоять буду? Не с чем… И ведь сделать-то, что обидно, больше уже ничего не могу. Не осталось у бабки Груни ни сил, ни слов, ни молитвы даже. Только у окна стоять… Да что ж ты, Пашенька, все меня слушаешь-то? Не слушай эгоистку старую, я ведь, какая ни есть, а все равно тебя больше всего на свете люблю…

И вот, вечерне-ночной город, веселая молодежная компашка, гульба в разгаре. Семнадцатилетний Пашка вдруг замирал столбом, увидев, как наяву: у темного окна в ленинградском дворе-колодце стоит крохотная высохшая старушка в аккуратном белом платочке, беззвучно шевелит морщинистыми губами, пытаясь молиться, и острыми, почти не выцветшими глазами всматривается в фиолетовую глубокую темноту двора — не идет ли любимый внучок Паша? Потом идет в кухню, пьет корвалол (от него запах надолго остается, а у Пашки острое обоняние) и снова возвращается на свой пост. Бабушка Груня…

— Ребя, я, пожалуй, домой…

— Пашка, ты чего?!

— Бабка волноваться будет.

— Ха! Бабкин внучок! — кличка, конечно же, закрепилась.

Шел по переулку и вслух ругался матом. Там же, позади, самое интересное. Куда я иду?!

Увидев Пашку внизу, бабушка Груня сразу пряталась в свою комнату и затихала, притворяясь спящей. Но ее хитрость никогда не удавалась, потому что во сне бабушка всегда храпела. Пашка раздраженно грохотал на кухне, пожирая оставленный ужин, потом шел в свою комнату, валился на кровать и уж тогда слышал за стенкой непременный храп: дождавшись Пашеньку, бабушка с легким сердцем засыпала. И какое-то странное облегчение испытывал в эту минуту и сам Пашка: он дома, за стеной, наконец успокоившись, уснула его живая, родная бабушка. Он все сделал правильно.

— И ведь это она, своим у окна стоянием, меня спасла. Только она! — с силой сказал зрелый мужчина, муж и отец. — Друзья мои тогдашние почти все сели, или спились, или иначе сгинули. А я и ПТУ закончил, и работу сразу хорошую нашел. И женился… вы не глядите, что она все орет, она женщина очень хорошая, и сыновья у нас тоже…

К концу этого рассказа жена плакала фактически навзрыд. Младший мальчик тоже украдкой утирал глаза. Старший по-отцовски хмурился и глядел в сторону.

Но женщина все-таки была человеком действия.

— В воскресенье, нет, в субботу — все вместе на могилку к бабушке Груне поедем! — решительно заявила она. — Давно ведь никто не был — стыд нам! Ты, отец, краски купи, кисточек и инструмент возьми — поправим там все, покрасим. А я цветочков куплю и еще елочки такие маленькие, светленькие в магазине видела, куплю, посадим, красиво, утешно будет. И вы тоже поедете, — строго кинула она сыновьям. — Вы хоть прабабушку и не помните, но поблагодарить ее должны — за отца! Ясно вам?!

— Да мы понимаем, — буркнул старший.

Младший кивнул, шмыгнув носом.