Ну, как жизнь, звезда?

Путевые заметки

Актерская жизнь – сплошные разъезды. Собрание веселых баек, рискованных розыгрышей и железнодорожных билетов, странным образом уцелевших среди ненужных бумаг и просроченных документов. Теперь скоростной «Сапсан», а еще совсем недавно полуночная «Красная стрела» считалась любимым прибежищем московских и ленинградских актеров. Ночь в пути, а как будто штепсель выдернули из розетки. Никто не достанет, никто не найдет, ни одна душа не дозвонится (напоминаем, что действие происходит в эру, когда мобильная связь отсутствовала). Шторы опущены. Двери закрыты. Подстаканники позвякивают, а в стаканах не обязательно чай.

Помню, когда мы только начинали, у нас возник разговор о славе. Нас никто не знал, но мы хотели прорваться. И тогда Высоцкий сказал, что известность нужна, чтобы пускали в рестораны, а я возразила, что слава необходима актеру только для того, чтобы узнавали проводницы поездов.

Дело в том, что какое-то время я почти жила в «Красной стреле», ­когда снималась на «Ленфильме» в «Степени рис­ка» и «Живом трупе». Это было ­время ранней Таганки. Спектаклей в репертуаре было ­мало, занята я была практически во всех, и Любимов нас отпускал на съемки только в «свободное от работы время».

Как нетрудно догадаться, времени этого почти не было. Выходной день в театре был по средам, а у меня на вторник с билетами была проблема, и если нужно было ехать неожиданно, приходилось договариваться с про­вод­ницей – естественно, за деньги, – чтобы она пустила на свое служебное место или если кто-нибудь из пассажиров опаздывал и его место освобождалось. Но желающих безбилетников было много, и предпочтение оказывалось знаменитостям. Иногда случались смешные истории. Одну из них рассказывала актриса Валентина Талызина, как однажды ее, безбилетную, опоздавшую на свой поезд, узнала сердобольная проводница «Стрелы» и приютила у себя в купе, а через какое-то время, внимательнее присмотревшись, разочарованно вздохнула: «Нет, все-таки не Алиса Фрейндлих!»

Меня тоже вечно с кем-то путали или вообще не узнавали. Хотя «Щит и меч» уже вовсю шел на экранах. И «Дневные звезды», и «Чайковский». Но сами слова – «Ленфильм», «актриса», «киносъемки» – действовали на железнодорожных работников безотказно. И обычно какая-нибудь купейная полка с сыроватым, еще пахнущим прачечной бельем обязательно для меня находилась. Тогда я так уставала, что засыпала мгновенно. И ночь в поезде пролетала как один миг. Впрочем, не всегда.

Однажды мы втроем – Володя Высоцкий, Ваня Дыховичный и я – по­ехали в Ленинград. У них там был какой-то совместный концерт в очередном НИИ, а у меня – дела на «Ленфильме».Судя по моим дневникам, это было в июне 1975 года. До этого Высоцкого долго не было в Союзе, он в январе ­уехал к Марине Влади во Францию и вернулся только в конце мая, и то по моей посланной ему туда телеграмме, что, мол, если не приедешь сейчас, потеряешь роль Лопахина. Дело в том, что в это время Анатолий Эфрос у нас в Таганке заканчивал репетировать «Вишневый сад». Высоцкий откликнулся, приехал 26 мая и сразу явился на репетицию. При­ехал он с отросшей бородой, которая меняла его лицо: сказал, что отпустил ее специально для роли купца. Эфрос посмеялся, но посоветовал бороду сбрить, объясняя, что Лопахин в его спектакле не классический, привычный купец, а совсем другое лицо – он из того нового поколения купцов, которые собирали картинные галереи и покупали авангардных художников. «У тебя тонкие пальцы, как у аристократа, у тебя нежная душа», – так Петя Трофимов говорит про Лопахина в пьесе. Тем не менее Высоцкий дня два красовался с этой бородой. И Валера Плотников его ­даже успел с ней запечатлеть на свой знаменитый ­фотоаппарат.

Но 28 мая он явился на репетицию бритым, тем более что нужно было играть еще Гамлета, которого стали тоже репетировать. Репетиции шли каждый день – то «Вишневый сад», то «Гамлет».

Высоцкий жил тогда у Вани Дыховичного. А так как в репетициях мы были заняты втроем, то и время после них часто проводили вместе.

Из дневников 1975 года:

«11 июня – …Я опоздала на репетицию минут на двадцать. Эфрос ничего не сказал. После обедали у Дыховичного. Раки. Вспоминали с Высоцким, каких прекрасных красных раков в синем эмалированном тазу приготовил нам Карелов (режиссер «Служили два товарища», где мы снимались вместе с Володей) в Измаиле. Вспоминали, как трудно было добраться до Изма­ила поездом, как снимали там бой, как при взрыве мне чуть не ­обожгло лицо, как, чтобы нас отпус­тили сниматься, мы упросили Карелова снять и директора театра Дупака. Хохотали. В­ечером «Гамлет» – ­хорошо.

12 июня – Репетиция «Сада». Высоцкий быстро набирает, хорошо играет начало – тревожно и быстро. После этого я вбегаю – лихорадочный ритм не на пустом месте.Собрание. Любимов кричал, что покончит со звездной болезнью у актеров – съемки, концерты, поездки; в театр, мол, только забегают. Вечером «Гамлет». С Володей друг другу говорим: «Ну, как жизнь, звезда?»

Когда собрались в выходной день ­Таганки в Ленинград, выяснилось, что билетов на поезда, как всегда, в кассах нет. Достал какими-то своими путями Высоцкий. У него всюду были свои люди. Ехали втроем в купе и всю ночь болтали. Сначала мы в два голоса с Ваней пересказывали все репетиции Эфроса в «Вишневом саде» (Дыховичный – Епиходов, Высоцкий – Лопахин, я – Раневская). Мне надо было внушить Володе, что начало спек­такля нужно играть очень тревожно, нервно и быстро (как известно, первые реплики у Лопахина) – я в эту атмосферу «впрыгиваю», так же лихорадочно и тревожно. Потом, конечно, перешли на «Гамлета». Мы его играли уже пятый год (Высоцкий – Гамлет, Дыховичный – Розенкранц, я – Гертруда), и надо было уже что-то менять в манере исполнения.

Вспоминали время, когда у Ивана Володя жил вместе с Мариной. Как ­завтраки переходили в обеды, как Оля Полянская – первая жена Вани – поначалу стеснялась выходить к завтраку без макияжа и в халате, в отличие от Марины, которая до полудня оставалась в пижаме или ночной ­рубашке. Вспоминали, как ездили все вместе обедать в ресторан «Архангельское» и как нас туда не пускали, и тогда уже втолковывали друг другу, что слава нужна только для того, чтобы пускали. Хотя там с нами была ­Марина Влади.

Потом они с Ваней стали перебирать песни, которые будут петь на концерте, и я под их «что за дом притих» и «ради Бога, трубку дай» заснула, а они, как признались мне уже утром, не сомкнули глаз ни на секунду. Но я знала, что и Володя, и Ваня спят по четыре часа в сутки («как Наполеон», – каждый раз добавляли они) и что Володя в ночное время пишет песни, а Ваня жаловался на безделье, и мы оба советовали ему тоже что-нибудь сочинять.

В Ленинграде долго не могли найти такси. Пошли пешком по Невскому к друзьям Высоцкого – Кире Ласкари и Нине Ургант (они тогда были женаты). Пришли без телефонного звонка, неожиданно. Открыл заспанный ­Кирилл, обрадовался, проводил нас в кухню, сказал, что Нина еще спит. Накрыл стол – чай, кофе и свежий творог. Володя всегда быстро ел и потом рассказывал что-то смешное про студенческие годы. И как изображал крестьянина, который пришел на вокзал и требует у кассирши билет. Ему отвечают, что билетов нет, но он не может понять, как это нет, и добился своего. А Кирилл смешно показал ­Высоцкого, когда тот был студентом и ходил в широких клешах и тельняшке. Когда мы доедали творог, вышла в ночной рубашке Нина Ургант с маской на лице из этого же творога. Я знала Нину раньше – мы вместе снимались в «Дневных звездах», она мне нравилась как актриса, – но я тут же перестала есть творог, а ребята, смеясь, доели и сказали, что сейчас примутся за Нинино лицо. Было очень весело, молодо, дружно, и казалось, что так может продолжаться до бесконечности. Но за мной приехал Илья Авербах, и мы с ним поехали на «Ленфильм».

Вечером Володя с Ваней заехали за мной к Авербаху. До поезда было какое-то время. Ксения Владимировна (мама Ильи) накрыла стол, и опять пошли бесконечные рассказы обо всем, которые я так люблю.

Вечером в поезд мы вскочили чуть ли не на ходу. Без билетов. Долго ходили по вагонам, пока начальник поезда нам не дал какое-то отдельное служебное купе. Опять бессонная ночь.Наш загнанный ритм, совместные обеды и ужины, доброе отношение друг к другу потом отозвались в эфросовском «Вишневом саде». В профессии мы оказались повязаны одной веревочкой.

Иногда на гастроли мы брали с собой машины, чтобы не связываться с поездами. Например, на гастролях в 1974 году мы были в Прибалтике и в Ленинграде. Гастроли были рассчитаны на два месяца, а нам нужно было ездить часто в Москву на съемки. На машине тогда было легче добраться, чем сейчас.

Опять привожу кое-какие записи из моего дневника:

«30 сентября – Володя, я, Ваня ездили в Москву. Вернулись на гастроли в ­Ригу. Любимов уехал в Италию – в Ла Скала будет ставить оперу Луиджи Ноно. Днем ездили в Сигулду обедать. Высоцкий рассказывал, как снимался в Югославии в «Единственной дороге». Купил там Марине дубленку – очень этим гордился.

4 октября – Переезд на гастроли в Ленинград. Высоцкий попал в аварию за семьдесят километров от Ленинграда. Перевернулся. Сам, слава Богу, ничего – бок машины помят… Мне из Москвы Иван Дыховичный перегнал машину.

21 октября – Ездили к художнице смотреть рисунки для нашего «Гамлета». Туман. Разбила машину. Вечером концерт, Володя сразу откликнулся – познакомил с мастером, починившим ему за два дня его БМВ.

26 октября – После «Гамлета» на машине Высоцкого (как сельди в бочке) помчались в редакцию «Авроры». Какое-то пустое, пошлое помещение. Филатов читал свои пародии, Высоцкий пел, Дыховичный пел, Золотухин пел, я, слава Богу, промолчала. На всех нас сделали шаржи».

Потом вышел номер «Авроры», где были напечатаны пародии Филатова и шаржи на всех нас пятерых. Все очень похожи, особенно Высоцкий.

«30 октября – Собирались в Москву. Мою машину перегоняет Авербах. Я накупила массу картин. Забит весь багажник. Смешно загружался Высоцкий. У него много подарков и покупок. Тоже забита вся машина. Багажник не закрывался. Он терпеливо перекладывал, багажник все равно не ­закрывался. Махнул рукой, резко захлопнул багажник, там что-то громко хрустнуло, он сказал, что, наверное, петровские бокалы, но не стал ­смотреть».

А в 1977 году Таганка впервые отправилась в Париж. Тогда на ранних ­гастролях мы старались держаться ­вместе: Филатов, Хмельницкий, ­Дыховичный и я. Они меня не то ­чтобы стеснялись, но вели себя ­абсолютно по‑мальчишески, как в школе, когда мальчишки идут впереди и не обращают внимания на дев­чонок. Тем не менее я все время была с ними, потому что больше – не с кем.

У меня сохранился небольшой листок бумаги со строками, написанными разными почерками, это мы – Леня, Ваня, ­Боря и я – ехали вчетвером в купе во время каких-то гастролей и играли в буриме:

Когда, пресытившись немецким пивом,

Мы вспоминаем об Испании далекой, 

Хотя еще совсем не вышло срока 

И до Москвы, увы, далеко, 

И неизвестны суть и подоплека

(Хотя судьба отнюдь к нам не жестока),

Но из прекрасного испанского потока 

Я выбрала два сердца и два ока.

Читателю я даю возможность ­угадать, кто из нас какие строчки ­писал.

Я помню, там же, в купе, мы ели ­купленный в дороге большой арбуз. Это было очень неаппетитно и грязно (не было посуды, ножей, вилок, салфеток) – и от отчаяния и усталости я даже заплакала…

Но потом как-то успокоилась. Много раз замечала, что путешествие по железной дороге обладает каким-то удивительным психотерапевтическим действием. А если еще и с хорошей компанией, то все неприятности куда-то отступают. 

И на этом я, пожалуй, закончу свою небольшую страницу о нашей кочевой гастрольной жизни.С