Сергей Николаевич: Играем в Диккенса

А почему, собственно, в Диккенса? С чего вдруг вполне себе уважаемые, успешные и востребованные наши писатели, как школьники, засели писать домашние сочинения на темы произведений английского классика? Конечно (зачем лукавить), было задание редакции: мы живем в эпоху ремейков и сиквелов, решил я, а Чарльз Диккенс для них подходит лучше, чем кто бы то ни было. К тому же имелся и формальный повод – двухсотлетний юбилей, который торжественно отпраздновал в уходящем году весь просвещенный англоязычный мир. В России его тоже отметили, но как-то сухо, сквозь зубы, официально. Устроили одну-две библиотечные выставки, раздобыв первые издания диккенсовских переводов (а переводить его у нас стали уже с конца тридцатых годов ХIХ века), провели конференцию, да, собственно, и все. Хотя все наши великие в разные времена о своем английском коллеге говорили с невероятным пиететом. Чего стоит, например, фраза Льва Толстого, что, если отсеять всю западную литературу, один Диккенс только и останется. Или взять ту же нобелевскую речь Иосифа Бродского, где он не преминул заметить, что для «человека, начитавшегося Диккенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавшего». Не говоря уже о Федоре Михайловиче Достоевском, который Диккенса всю жизнь боготворил и даже удостоился у англичанина личной аудиенции. Много лет спустя он вспоминал об этой встрече в Лондоне с восторгом и содроганием. Вот, мол, был человек, не убоявшийся выдать в глаза иностранцу без особых стеснений, что злоде­ев пишет прямо с себя, а положительные герои – это те, кем он хотел бы быть, но никогда не был, да и вряд ли уже будет. Чистая фантазия, плод воображения, игра ума. Может, поэтому они всегда удавались ему хуже? Достоевский был раздавлен этой чисто западной, бестрепетной откровенностью. Надо сказать, его собственные отрицательные герои у него тоже всегда выходили ярче и сильнее. Но как в этом признаться? И что с этим делать? Как быть?

Нет, Диккенса невозможно изъять из гемокода русской литературы. Более того – всей нашей жизни. В России его читали, им восхищались, ему подражали, его любили, как любят свое, родное, давно ставшее частью души и неизменным атрибутом домашнего обихода, каким было и остается его многотомное собрание сочинений в зелено-черных переплетах – скромное украшение наших интеллигентских жилищ шестидесятых-семидесятых годов прошлого века и тихая отрада в дни школьных каникул и ОРЗ разной степени тяжести. Диккенса любили за сердитую беспощадность и наивную сентиментальность, за пафос и иронию, за романтический надрыв и обличительный сарказм. Все его «униженные и оскорбленные», все эти «бедные люди» – аглицкие братья и сестры Макара Девушкина, Неточки Незвановой, Акакия Акакиевича Башмачкина и еще многих хрестоматийных персонажей, которых еще, кажется, не выбросили из нынешнего школьного курса по литературе. А если выбросили, то нет и не будет прощения руке, сделавшей это черное дело.

В Диккенсе был этот «инстинкт общечеловечности» (Ф. Достоевский), благодаря которому про викторианскую Англию мы теперь знаем ничуть не меньше, чем про путинскую Россию. Как нетрудно заключить после внимательного прочтения этого номера «Сноба», они до странности похожи, эти две державы, пережившие свой капиталистический бум с разницей чуть ли не в двести лет. Те же контрасты нищеты и богатства, те же «битвы жизни», в которых всегда терпят поражение самые достойные и честные, тот же культ денег, которые решают все, тот же беспредельный криминал, диктующий свои порядки и законы, и тот же неправедный суд, стоящий на страже интересов богатых и властных. А разве своим Министерством Волокиты в «Крошке Доррит» Диккенс не предсказал будущие бюрократические институции далекой и несбыточной, как сон, новой России? Оказывается, все было. Просто надо внимательно читать классика, не обращая внимания на неизбежные длинноты и прощая утомительные высокопарности в старомодных переводах. Ведь кроме этого есть в его книгах и что-то еще, без чего не бывает жизни, как не бывает и настоящей литературы, – свет надежды, тепло домашнего очага, тихая песнь сверчка на печи, нежное сияние свечей на рождественской елке. Или пусть хотя бы даже одной тоненькой свечки, выставленной на подоконник и мерцающей в ночи одинокому путнику, сбившемуся с дороги. Это тоже Диккенс. Любитель несбыточных финалов, мастер красивых развязок, великий утешитель маленьких мальчиков, попавших в беду, и хорошеньких девочек, сумевших каким-то чудом не запачкать свои батистовые кружева и сиротские передники в грязном месиве жизни. К сожалению, технология этого чуда давно утрачена. Великий англичанин унес ее с собой, оставив нас терзаться над разгадками «Тайны Эдвина Друда», радоваться чудесному спасению Оливера Твиста и мечтать, что «Сноб», может быть, подвигнет кого-то из вас заново перечитать давно забытые романы нашего детства. По крайней мере, наши авторы получили от этого огромное удовольствие. Чего и вам желаю!С