Алексей Тарханов: Могила Аполлинера

«Я хотел бы жить и умереть в Париже, – писал В. В. Маяковский, – если б не было такой земли Москва». Эти шесть строчек, написанные кривым плакатным пером, висели у нас во французской спецшколе рядом с доской. Вот только умирать мы там не собирались. Что там – больше делать нечего?

Маяковский поступил, как написал. Видимо, Москва и вправду лучше подошла ему, чтобы умереть. А в Париже он жил, и жил неплохо, хотя и жаловался на тесноту гостиничного номера на рю Кампань-Премьер. На этой улице (которую революционный генерал Таронье назвал в честь своей первой кампании против австрийцев) компания собиралась прямо-таки первоклассная.

Я думаю об этом всякий раз, когда прохожу по Распаю («Направо от нас – / бульвар Монпарнас, / налево – / бульвар Распай») и читаю мемориальную доску на старой гостинице «Истрия», которую тоже знаю наизусть, как Маяковского. «В творческой суете двадцатых годов отель «Истрия» приютил, помимо прочих артистов, Франсиса Пикабиа, Марселя Дюшана, Мойше Кислинга, художников, Мана Рэя, фотографа, Кики де Монпарнас, модель и музу, Эрика Сати, композитора, Райнера Мария Рильке, Тристана Тцара и Vladimir Maiakovski, поэтов, и Луи Арагона, который встретил здесь Эльзу Триоле». Вот так вот, хоть билеты в отель продавай.

В разных богатейших гостиницах тоже имеются списки почетных гостей, и чемпионами по посещаемости в них значатся, конечно, английские короли, русские князья и непременный премьер-министр Черчилль. В этой – были совсем другие постояльцы, одно слово – артисты, а модель и муза делила с ними гостиничные койки. Я знаю такие отели. В дни моего давнего парижского счастья мы жили с моей подругой хотя и не в «Истрии», но поблизости на улице Деламбр в точно такой же по рангу и виду гостинице «Аполлинер». Когда я спросил у портье, почему их славный простецкий отель называется именно так, он ответил: «Говорят, в соседнем жил Бретон».

Но счастье и жизнь в отелях – дело временное, проходящее. Не так далеко от «Истрии» и «Аполлинера» находилось открытое нами в те же дни постоянное пристанище парижских знаменитостей. Монпарнасское кладбище.

С тех времен я помню могилу Сержа Генсбура, куда мы ходили вдвоем. На днях я заходил к нему снова, уже один. В отличие от нашей – жизнь его ничуть не изменилась. Он лежит в первом дивизионе, участок номер шестьдесят. Смотрители выдают адрес не задумываясь. На плите из песчаника – десяток горшков с цветами и кустами, билеты на метро (как отчет о количестве посещений), несколько портретов разной степени похожести, в том числе чеканка (не лучше нашего Есенина с трубкой), несколько записок с признанием в любви, стеклянная ваза, наполненная окурками, и даже презерватив немалого размера. Я тут же вспомнил последние записи Генсбура, не песни, а интервью – особенно с Уитни Хьюстон, когда он в прямом эфире, уже плохо понимая, что делает, предложил I want to fuck you. Oна не согласилась, дурочка.

Еще на могиле пристроена свежая пачка Gitanes. Надпись Fumer tue – «Курение убивает» – здесь впервые кажется правдивой, но от этого еще более идиотской. Какая-то бессмысленная злорадность в этом сквозит. И вообще могила Генсбура на чистом ухоженном кладбище что в первый, что в этот раз выглядела какой-то помойкой, но, наверное, он привык. Наверное, и в комнате у него все выглядело точно так же. Рядом на скамейке обнимались другие мальчик с девочкой, и я опять удивился тому, с каким строгим и торжественным лицом целуются женщины.

Я ушел оттуда только тогда, когда за пятнадцать минут до закрытия смотритель стал звонить в маленький колокол у ворот, созывая посетителей города мертвых в город живых. Прошел мимо «Аполлинера», который тоже ничуть не изменился, как и могила. И наутро, не знаю почему, отправился на куда менее любимое мною Пер-Лашез.

Архитектор Броньяр сделал это кладбище на совесть, буквально как для себя. Он сам лег здесь в итоге на одной из хорошо спланированных аллей. За каждой могилой здесь – ясные представления о том, как жить после смерти. ­Двуспальная кровать для дорогих супругов – бесконечная загробная матримониальная тоска. Памятник командиру гусарского эскадрона под ножками у полногрудой Славы. Такая – хоть полк поведет, куда захочет. Очереди к могиле исследователя спиритизма Аллана Кардека. Духи однажды объяснили ему, что его имя не Ипполит, как родители назвали, а Аллан, и что он был до нынешнего жалкого воплощения великим друидом в древней Галлии. Считается, что, если обойти его гробницу три раза, а потом поприкасаться к его бронзовому бюсту: то ли руку положить на голову, то ли потрепать по щеке (так это выглядит, во всяком случае, со стороны), сбудутся желания. Поэтому, чтобы люди не увлекались, на спине склепа даже висит специальная инструкция Общества спиритов Франции о том, что эти варварские обычаи не имеют ничего общего с такой точной наукой, как спиритизм.

Другая могила, бьющая рекорды посещения, скрыта в ряду скучных склепов. Потом строй их прерывается, и перед вами прямо на надгробной плите лежит бронзовая скульптура журналиста Виктора Нуара. Он работал для «лайфньюс» своего времени и однажды задел родственника императора Пьера Бонапарта. Родственник выразил свое несогласие с заметкой и автора застрелил. После чего был забыт всеми, кроме историков, зато его жертва невероятно прославилась. Идут сюда не ради свободы прессы, а ради выдающегося бронзового члена публициста. Он отполирован до блеска: считается, что памятник обладает благоприятными для деторождения свойствами и вообще резко поднимает потенцию. Его могила посещается девушками разных возрастов вплоть до предпенсионного, и в этот момент вокруг стоит приглушенное хихиканье. Впрочем, я всегда знал, что девушки, любящие кладбища, сплошные нимфоманки.

Суеверие, конечно, но я тоже прикоснулся. Смотри же, Виктор, не подействует – пожалуюсь Аллану.

– Вы, верно, ищете Аполлинера? – спросил меня, почуяв родственную душу, старичок в теплой клетчатой кепке. – Вот же он, во втором ряду.

– Да, спасибо, конечно. Аполлинера я ищу, Аполлинера. Там еще где-то рядом был Бретон.

Автор — парижский обозреватель ИД «Коммерсант»