Владислав Сунцев: Если бы не мы, то началась бы Третья мировая

Юрий Львович Гаврилов, преподаватель, кандидат исторических наук: 

Я шел утром на работу, купил газету, из газеты и узнал о введении войск. Я работал тогда наборщиком в типографии «Известий». Для меня это был страшный удар, я понимал, что зачеркиваются возможности изменений жизни и в нашей стране. Когда я приехал на работу, мне сообщили, что должен состояться митинг на эту тему и что именно я должен на нем высказаться. Я начал отказываться от выступления. В какой-то момент я понял, что мне нужно под предлогом нездоровья уйти с работы, но давление на меня было достаточно сильным, и я решил выступить, но предупредил секретаря партийной организации, что выступлю таким образом, что вряд ли им это понравится. Он решил, что в последний момент я испугаюсь и скажу то, что надо. А дальше произошло то, что произошло. Я сказал: «Эти танки идут по нам и по нашим детям. Судьба Чехословакии меня волнует во вторую очередь, а в первую очередь — судьба моей страны. Оккупация своего союзника по военно-политическому блоку — это чудовищный цинизм и надругательство над всеми международными нормами», — дальше мне говорить не дали.

Что мне за это сделали? Ни-че-го! Из всей типографии нас таких несогласных было семь. Сверху была дана строжайшая директива не наказывать, а воспитывать. Ну и воспитывали: была одна беседа, вторая, третья… Все это продолжалось месяц примерно, а потом стихло. Я среди своих знакомых не знал ни одного, кто был бы как-то наказан. Это было первое массовое сопротивление против режима, поэтому режим решил не привлекать к себе дополнительного внимания. Никаких угроз лагерем не было. Потом началась подписантская кампания, оформилось диссидентское движение, и вот тогда власть решила принять более жесткие меры. А жесткие меры были приняты только в отношении тех семерых, что вышли на Красную площадь. Потому что это возмутило лично Брежнева — они-де осквернили Красную площадь.

Владислав Павлович Сунцев, участник операции «Дунай», член президиума Житомирского областного союза воинов-интернационалистов: 

Мне было в то время тридцать восемь лет, я оставил беременную супругу и отправился на войну.В двадцать два тридцать нас подняли по тревоге и отдали боевой приказ. Приказали выступить на защиту социализма и на борьбу с внутренней контрреволюцией в Чехословакии, и если все пойдет не по плану, то будет война. Двести двадцать километров марша — и утром на окраине Праги мы заняли огневые позиции. Помню прекрасно, как нас встречали, перекрывая нам все пути. Закрыли железнодорожный шлагбаум, хотя никаких составов не намечалось ни в ту, ни в другую сторону, кидали камнями, бутылками с горючей смесью, поджигали танки и бронетранспортеры, была стрельба.

Мы выполнили свой интернациональный долг, и если бы мы этого не сделали, то через несколько часов в Чехословакию вошли бы войска НАТО, и началась бы Третья мировая. Операция прошла идеально. Какое еще может быть впечатление у солдата, выполнявшего боевой приказ? Меня не интересовало, как ко мне кто относится. Потом только, когда напряжение спало, я увидел, что по городу ездят машины с красными флагами, протестуют. Мы дороги перекрыли и демонстрантов на огневые позиции в районе расположения нашей воинской части не пускали.

Борис Сергеевич Орлов, историк, теоретик социал-демократии, в 1968 году был спецкором газеты «Известия» в Праге: 

Я был отправлен газетой «Известия» освещать эти события. Приехал в Прагу и увидел, как мы своими танками уничтожаем попытку обновления социализма с человеческим лицом, и отказался писать то, что от меня требовала редакция. Я вернулся в Москву и расстался с профессией журналиста. Когда ночью 21 августа приезжаешь в Прагу и видишь, как люди плачут, кричат, возмущаются, а некоторые наши ребята в танках даже не знают, куда приехали, — это все, конечно, воспринимать очень тяжело. Самым поразительным было то, что все жители Праги как один встали против того, чтобы их надежды на обновление общественных отношений были разрушены. Я более активного, более эмоционального проявления граждан в своей жизни больше не видел, а ведь мне идет уже восемьдесят четвертый год.

Борис Львович Альтшулер, председатель РОО «Право ребенка»: 

Мне было двадцать девять лет, я был младшим научным сотрудником. Я тогда был на Второй гравитационной конференции в Тбилиси, там же был и Андрей Дмитриевич Сахаров, с которым я близко общался там. Это событие сразу стало известно, и мы с большим ужасом обсуждали его. Это воспринималось тогда как крушение надежд на реформы в самом СССР. Дубчек был коммунистом, но он был за социализм с человеческим лицом. Это надо было и Советскому Союзу, и если бы наша власть пошла по тому же пути, Союз бы не развалился. Кто и как принимал решение по введению войск в Чехословакию, никто не знал. Даже ходил слух, что самого Брежнева поставили перед фактом.