Александр Генис: С третьей стороны

Чтобы понять величие нескончаемой осени в Нью-Йорке, надо сперва испить горькую чашу нью-йоркского лета. Первое из них было самым страшным. Живя до того в прохладной Риге, я не знал, как выглядит кондиционер, и думал, что они встречаются только в Баку. Поэтому, когда уже в мае стукнуло сто градусов, то я, еще не успев научиться Фаренгейту, решил, что у меня закипят кровь и мозги. Три долгих выходных дня я лежал на полу под вентилятором лишь для того, чтобы на четвертый спуститься в метро и оказаться в аду. На его дне, уверял Данте, грешников ждет ледяное озеро Коцит.

Но он, разумеется, не знал, что значит стоять на опаленном подземным зноем перроне, поминутно заглядывая в туннель, откуда вместо поезда выбегают нахальные крысы. Хорошо еще, что хуже этого в Нью-Йорке ничего не бывает, и это значит, что из летнего сабвея любой путь ведет вверх.

С тех пор я научился летним правилам жизни, как-то: никогда не экономить на искусственной прохладе, искать убежища в той части Трескового мыса, куда не заглядывает теплый Гольфстрим, ходить в хорошо остуженные кинотеатры, есть на первое окрошку и гаспачо, не пить водку до заката, читать про полярников, навещать пингвинов в зоопарке и избегать раскаленного острова Манхэттен, без которого в более человечное время года мне трудно прожить и неделю.

В сентябре Нью-Йорк остывает – медленно, как электрическая плитка: уже не светится, но еще опасно. И я осторожно возвращаюсь в город, обходя его со всех сторон по каемке набережных. Дело в том, что раскинувшийся на множестве островов Нью-Йорк – архипелаг, как Венеция, только пахнет лучше. Во всяком случае, с тех пор как закрылись заводы. Теперь в Нью-Йорке ничего не производят, кроме имиджей. Эфемерные и скоропортящиеся, они не оставляют преступных следов на окружающей среде. Оставшийся без промышленности город возвращает замордованным индустриальной эрой окраинам допотопную роскошь. По очищенным каналам снуют каяки, водное такси, маленькие яхты новичков и большие – миллионеров. Острова, освободившиеся от складов и причалов, служат подмостками для открывающихся с них видов, которые, собственно, и превратили Нью-Йорк в самый посещаемый город мира.

– Горы! – воскликнул Параджанов, впервые увидев манхэттенский скайлайн, но он был армянином. Мне, уроженцу балтийских равнин, эта панорама не напоминает ровным счетом ничего, ибо к ней не подберешь метафоры. Не зря Бродский считал, что описать Нью-Йорк в стихах мог бы только Супермен. Остальным, мол, не стоит и стараться. Я не спорю, но не устаю глазеть уже треть века, восхищаясь безалаберным пейзажем, которым, как статуей Микеланджело, можно любоваться со всех сторон.

В Восточной реке, которая и не река вовсе, я больше всего ценю остров Рузвельта. Он, как писал Солженицын про коммунизм, у всех на виду, но никем не понят, ибо сюда ведет только воздушная дорога. Выйдя из прозрачной кабинки фуникулера, оказываешься в милом захолустье. Эмигрантские дети играют в настоящий футбол. В университетской больнице студенты изучают медицину, их жертвы прогуливаются в инвалидных колясках. Из машин – только скорая помощь, другим некуда ездить. Зато с тенистой набережной открывается ослепительный Ист-Сайд. С воды он кажется незнакомым, мосты – неузнаваемыми, небоскребы – кокетливыми и даже Гарлем – приветливым.

Чтобы сравнить точки зрения, надо перебраться на запад, пересечь Гудзон и оказаться в соседнем штате и в лучшем пригороде Нью-Йорка – Хобокене. Занимая всего квадратную милю, этот городок сыграл судьбоносную роль в истории страны: здесь родились бейсбол и Синатра.

Кроме этого, Хобокену повезло еще дважды. Первый раз в XIX веке, когда он разбогател, второй – в XX веке, когда он обнищал. У бедного города не было денег, чтобы снести обветшалые хоромы, и они нетронутыми дошли до наших дней, когда их умыли, приодели и за бешеные деньги продали яппи.

«Если вы хотите побывать в старом Нью-Йорке, – говорят местные, – вам надо побывать в Хобокене, штат Нью-Джерси».

Отсюда Манхэттен выглядит именно так, как должен: столицей будущего. Еще и потому, что быстро меняется. Последнее прибавление – новый торговый центр, которому я не могу простить только то, что он новый. Я слишком любил башни старых близнецов, считая их редким шедевром модернистской архитектуры. Взяв за образец фужер для шампанского, зодчие размножили его миллион раз, добившись монументальной воздушности. Новый небоскреб элегантен и величествен, но он лишен той символической наглядности, которая, собственно, и сделала Торговый центр завидной мишенью. Так или иначе, 11 сентября Нью-Йорку наконец будет где отмечать двенадцатую годовщину налета.

Оглядев Нью-Йорк с двух сторон, мы должны отдать приоритет третьей. Лучший вид открывается статуе Свободы, но она смотрит в сторону, хмуро вглядываясь в приплывших эмигрантов. Ее трудно осуждать. Ведь и правда – рвань вроде нас. Богатые сидели дома, а бедных отправляли на Эллис-Айленд, куда теперь я вожу гостей, чтобы показать, с кого начиналась Америка. Их имена высечены на каменной стене, змеей опоясывающей остров. Есть там и «Александр Генис», но другой – старший. Мы подарили именную плитку отцу, теша его и нашу гордость.

Отсюда, с юга, на Манхэттен можно смотреть только в упор. Залитый все еще буйным сентябрьским солнцем, Нью-Йорк встает из воды, как град Китеж, готовый, словно он же, исчезнуть под водой, когда к нам явится новый ураган, похуже Сэнди.

Страшась этого неизбежного, по мнению синоптиков, гадалок и политиков, катаклизма, мэр Майкл Блумберг разработал двадцатимиллиардный план спасательных укреплений. Пригласив в Новый Амстердам инженеров из старого, мэр хочет запереть залив, очистить от жилья уязвимый берег, сделать водонепроницаемыми метро, гаражи и подвалы. Проблема в том, что после трех сроков правления Блумберг уходит в отставку и никто не знает, кто придет ему на смену.

Предстоящие этой осенью выборы мэра занимают ньюйоркцев куда больше, чем избрание президента. С последним все ясно – за демократов в Нью-Йорке голосуют в шесть раз чаще, чем за республиканцев, тем более что поддерживающие последних русские и кубинцы редко ходят на выборы. Но мэр – это другое: он представляет себя, а не партию. Поэтому такой популярностью пользовались и демократ Коч, и республиканец Джулиани. Рассчитывая на любовь масс, первый тщетно пытался стать губернатором, второй – президентом. Каждый из них был хорош только на своем месте, очищенном от большой политики. Город – не страна, им надо управлять хорошо, чтобы не вышло, как в Детройте. В Нью-Йорке такое было при мэре-аппаратчике Динкинсе, когда каждый седьмой горожанин жил на велфер. Приняв город у исправившего ситуацию Джулиани, Блумберг упразднил партийность вовсе. Плюнув на обе стороны, он, помешанный на здоровье, выбрал себе в друзья велосипед, а во враги – дым, жир и сахар. Я бы не прочь сделать его президентом, но Блумберг трезво взвешивает свои шансы:

– Белый дом, – сказал он репортерам, жалуясь на дискриминацию, – не готов принять в хозяева малорослого еврея-миллиардера.

– Богатые тоже плачут, – утешились ньюйоркцы и занялись поисками преемника.

Длинный список кандидатов включает претендентов деловых, серых, маловероятных, от меньшинств и забытых. Самый живописный из всех, несомненно, Энтони Винер, который всю свою подноготную раскрыл избирателям в интернете. Известный там под кличкой Опасный Карлос, он в переписке с Кожаной Долорес поделился наготой и похвалился похотью.

Психиатры говорят, что эту болезнь нового века провоцируют социальные связи, заменяющие внебрачные. Мне, однако, не кажется этот комплекс новым уже потому, что его симптомы были доступны наблюдению на стенах привокзальных сортиров. Та же парадоксальная тяга к анонимной публичности питает честолюбие многих интернетовских авторов. Они мечтают выделиться стихами, прозой или гениталиями, чтобы не затеряться в толпе. Винеру это не грозит. Его выловили из мировой паутины, причем дважды.

И это значит, что Винеру не стать мэром. Даже обидно, ибо эксгибиционизм – главная страсть Нью-Йорка: он живет, пока на него смотрят.С