Молодость, больница, любовь. 3 важных открытия фестиваля «Послание к человеку»

В выходные в Санкт-Петербурге завершился международный кинофестиваль «Послание к человеку» (message2man.com), возглавляемый с 2010 года Алексеем Учителем, режиссером с документальным прошлым. Этот смотр по старой привычке в СПб называют фестивалем класса А, как Канн, Венеция, ММКФ или Берлин, но, поскольку подобную классификацию давно упразднили, «Послание» проходит в рейтинге Международной федерации ассоциаций кинопродюсеров просто как фестиваль документального и короткометражного кино. Приз «Кентавр» за лучший дебют получил фильм Lost Boys, который можно посмотреть на нашем сайте в проекте «Кино на «Снобе». Все официальные итоги — на сайте фестиваля, мы же представляем трех наших фаворитов, режиссеров будущего, работы которых уже сейчас выделяются на общем фоне.  

Алексей Жиряков, «Дом у дороги»

История многодетной семьи, которая выживает в условиях мучительного провинциального быта — без работы, денег и даже водопровода в доме. Помогает только любовь, тоже подвергающаяся испытаниям. Автор фильма Алексей Жиряков в узнаваемой манере учеников Марины Разбежкиной фиксирует реальность как безучастный наблюдатель, тем самым позволяя героям максимально раскрыться перед камерой. «Дом у дороги» может показаться хоум-видео, но это видео, которое кто-то тщательно срежиссировал, а потом оставил в общественном месте. На «Послании» Жиряков получил спецприз имени Дани Гуревича, оператора, погибшего вместе со съемочной группой Сергея Бодрова-младшего в Кармадонском ущелье.

Слово режиссера: За время обучения в Школе документального кино и театра нужно было снять как минимум два фильма. «Скучные люди» стали темой моей курсовой, «Фермеры» — темой диплома. На их поиски я поехал в село Шестаково Воронежской области. Я заранее знал, что там обосновались американские ковбои. Они там построили огромную ферму с российскими партнерами, на самолетах из США привезли целое стадо бычков. Такой породы бычков в России не водится. По приезду я с ними познакомился, они мне были рады и сказали: «Снимай кино, у нас тут есть гостиница, живи бесплатно, бесплатное питание и все такое», но параллельно я стал снимать еще и русского фермера. Русский фермер по сравнению с американцами жил особенно бедно. Еще я стал снимать другого русского фермера — с поголовьем побольше, но не менее бедного, чем первый. Американцы же там, наоборот, живут хорошо, занимаются бизнесом. На лошадях, в ковбойских шляпах, в сапогах со шпорами. В общем, настоящие ковбои — в третьем, четвертом поколениях. Прямо как в кино. Но в мое поле зрения попали не только фермеры. В селе неожиданно для всех умерла 15-летняя девочка, и я стал снимать ее одноклассников, похороны и жизнь ее класса после трагедии. А потом неожиданно появились герои, про которых я в итоге и снял фильм.

Однажды я ехал на велосипеде и увидел играющих детей и просто решил их поснимать — вдруг пригодится. В какой-то момент я понял, что эти дети — два брата и сестра — и их родители могут стать героями. В общей сложности я прожил в этом селе два месяца. А домой возвращался, чтобы монтировать. В отличие от своего мужа Саши, хозяйка Марина сначала категорически отказалась участвовать. Тогда я предложил просто поснимать ее детей и мужа во время их обычной жизни, и тут она против ничего не имела. Снимал их целую неделю, а ей говорил: «Марина, ты сейчас не в кадре, поэтому ничего не говори, у меня будет брак по звуку». В конце концов ей это надоело, и сам не знаю как, но я ее уговорил после 45-минутного монолога.

Отношения с героями сложились очень хорошие. У меня даже появилось ощущение, что это мои близкие родственники. То есть я их по-настоящему полюбил, они мне стали очень дороги. Даже скучал по ним. Хотя еще два месяца назад мы были совершенно чужими людьми. При этом я понимал, что наши хорошие отношения едва ли мне помогут, когда придет время показывать им кино. Я уже знал, что если из отснятого материала получается хорошее кино, то, как правило, герои потом резко отрицательно реагируют на него. Тем не менее прошел год с окончания съемок, фильм был готов, и я решил им его отвезти на DVD. Фильм они посмотрели при мне, причем не только семья, но и другие герои — их друзья, которые тоже попали в кадр. Смотрели так: дети хохотали все время, и взрослые тоже много где смеялись, но только потом после просмотра не дали почти никаких комментариев. Естественно, я сам почувствовал, что соседям они это кино точно не покажут. Ведь в кадре герои живут в крайне бедственном положении, живут практически без денег.

Конечно, я старался, чтобы изображение было максимально качественным. Чтобы фильм можно было показывать на большом экране. Но бывают случаи, когда можно наплевать на изображение. Некоторые фильмы только ценой такой жертвы и можно снять.

«Зима, уходи!» мне в первую очередь дала колоссальный жизненный опыт. На многие вещи лично у меня открылись глаза именно в этот период. Поэтому после просмотра черновой версии монтажа испытал тихий ужас от происходящего на экране. Хотя мы тоже много смеялись. Не понимал, как дальше оставаться в такой стране с растущим маленьким ребенком. 

Мария Поприцак, «Я здесь»

История абсолютно разных людей, которых объединяют три вещи. Время — в фильме рассказывается об одном дне из жизни каждого героя. Место — Санкт-Петербург. И возраст — речь о двадцатилетних. Возникают ассоциации с поэтической документалистикой Дзиги Вертова, хотя сама Мария от таких аналогий отнекивается. Особенно стоит выделить в картине работу с изображением, которое тут так же важно, как и содержание. Это, пожалуй, самый искусный в визуальном плане фильм фестиваля.

Слово режиссера: Фильм существовал сначала в виде эссе. Мне нравится писать, я работаю также и как журналист. И вот, когда мне было 20, я написала эссе о том, как различные 20-летние персонажи проводят свой день — от начала и до конца. Потом я подумала, почему бы это не снять. Героев нашла очень просто. В социальных сетях. Я сразу знала, кто должен быть в фильме — по роду деятельности или бездействия. Поэтому искала среди соответствующих комьюнити — интересные лица людей подходящего возраста.

У нас было множество мест, где мы снимали фильм, так как герои достаточно контрастны: травести-дива, например, и церковный звонарь живут в совершенно разных местах. Но все это происходило в Петербурге. Для меня это важно. Город связывает всех персонажей. В этом есть какая-то магия. Как в одном месте могут существовать настолько разные люди.

Если мы говорим о кино, то не нужно выбирать, что важнее — изображение или материал. Можно использовать плохую картинку как прием, конечно. Но мне не нравятся случайности. Если ты не под пулями, то будь добр, постарайся, чтобы фильм выглядел достойно. Чтобы он был осмысленным, но и изобразительным. Есть масса фильмов старой школы документалистики, 60-х годов и даже старше, где используется скрытая камера. Казалось бы, чего уж тут. Статичная камера, спрятанная, невозможно хорошо снять, но тем не менее это действительно искусство. Поэтому материал, мысль — все это так же важно, как изобразительность. Свет, цвет, движение — в «Я здесь» этого много. Кому-то может показаться, что это какая-то уж очень нарочитая «кинематографичность». Но для меня это самое естественное, что может быть.

Очень люблю смотреть кино. Мне кажется, это гигантская школа для человека, который в этой отрасли пытается работать. Я смотрю всё. Но не могу сказать, что вдохновлялась кино, когда делала этот фильм. У нас на площадке никто не говорил: «А давай сейчас как в Blue Velvet Линча тут сделаем, а тут как у Калатозова пройдемся».

Я окончила Санкт-Петербургский государственный университет кино и телевидения в этом году. Могу сказать, что довольна своим образованием. Довольна общими дисциплинами — историей литературы и живописи. Но что касается моего профессионального образования, университет к этому никакого отношения не имеет. Я училась всему самостоятельно и была предоставлена самой себе в условиях полного безразличия. Не уверена, что это нормально. Но, с другой стороны, я смогла лепить себя по тому образу и подобию, которое нравилось мне, а не кому-то еще.

Сергей Урываев, «Быть»

Жизнь одной отдельно взятой российской больницы без прикрас: обшарпанные стены, запах безнадежности, смерть, гуляющая по коридорам. Сергей Урываев, родившийся в Москве и окончивший Высшие курсы сценаристов и режиссеров, но живущий сейчас в Петербурге, снимает реальность как будто бы с камеры наблюдения. С одной стороны, такой прием обезличивает автора, с другой — выявляет в нем большого режиссера, который способен заворожить зрителя даже той реальностью, в которую по доброй воле никто бы погрузиться не хотел.

Cлово режиссера: Мне было интересно зафиксировать две вещи. То, как люди уходят из этого мира, и то, что они нам оставляют, когда уходят. Дальнейшее развитие этой идеи привело к фокусировке взгляда на реальности как таковой, не несущей какого-либо значения. С этим связана статичная камера, которая облегчает эту фокусировку и расслабляет.

Для фильма я отснял огромное количество пустых коридоров, комнат, кладовок и операций. Снимал все подряд, потому что не сразу пришло понимание, как создавать связь в контексте отсутствия значения. Уже на третий день съемок мне сообщили, что я могу быть в любом месте и в любое время на территории больницы. Это мне сильно упростило задачу в захватывании чужого времени, так как не нужно было предварительно договариваться. Но все-таки иногда подходили медсестры и спрашивали, есть ли у меня разрешение.

Люди, которые попадали в кадр, были не против съемки, но смотрели на камеру с опаской и непониманием. Некоторые даже пытались общаться. Персонал больницы — очень хорошие и добрые люди, с охотой рассказывали мне об истории больницы и своей работе. Я рад, что познакомился с этими людьми. Мне хотелось показать их работу. И это не то чтобы «хоум-видео» или «нэшнл джеографик», это жизнь, рождающая символ, который выражается не визуально, но в сознании зрителя, в его памяти.

Можно ли называть «Быть» кинообъектом? Да, это кино тяготеет к видеоарту, но все-таки остается в модусе документального кино. Но не документального кино на заданную тему, а документального кино, как бы документирующего самое себя. Это идея о мысли, которая не желает быть прочитана, языка о языке, высказанная в постструктурализме Жака Деррида.