Павел Лунгин:  История Толоконниковой может стать мифом, но пока она — героиня документального фильма

СПавел Семенович, вы сноб?

Я не знаю, что такое сноб. И не делю людей на снобов и нет, делю на приятных и неприятных, плохих и хороших.

СНа днях в беседе Никита Михалков сказал, что фильм, который нужно смотреть и пересматривать, — ваш «Остров». А вы бы какой назвали?

Есть фильмы, может быть, и не очень потрясающие, но которые произвели на тебя лично огромное впечатление или изменили тебя. Это все равно как сказать, что лучше: королева красоты или девочка из десятого класса, в которую ты был влюблен? Не может быть одного фильма, который насытил бы тебя, иначе надо прекращать заниматься кино. Но у меня, конечно, есть список, весьма эклектический. Это фильмы, которые на меня произвели впечатление. Тут и «Дети райка», и «Джули и Джим», и неожиданно «На последнем дыхании». Немного из Голливуда: «Полночный ковбой», «Пять легких пьес»…

СМитинги, протесты, оппозиционное движение… Это важные исторические события? Про них будут снимать кино?

Было такое потрясающее время во Франции, 1968 год. Тогда произошли события, которые перевернули Францию, перевернули ее жизнь, культуру, изменили систему образования... Словом, изменилось все. А великих фильмов на эту тему нет. Потому что это время растворилось. Бертолуччи запоздало сделал какой-то фильм про Париж 68-го года, но это, скорее, любовная история на фоне событий.

СИстория Надежды Толоконниковой кинематографична?

История Толоконниковой совершенно потрясающая. Она может остаться личной, а может стать мифом. Это захватывающая история, тем более что сама ее личность проходит перемену и какие-то мутации важнейшие. Она вошла одним человеком в эту историю, а кем она выйдет, мы до конца не знаем. Пока мы находимся в процессе. Мне кажется, что Толоконникова сегодня — это героиня документального фильма.

СВы не хотите снять этот фильм?

Я не очень умею. Я делал, правда, несколько документальных фильмов, когда во Франции жил, и они даже были успешны, но сейчас просто не думал об этом.

СВы присутствовали на передаче, где телеведущий Дмитрий Киселев предлагал сжигать сердца геев…

Я не присутствовал на ней. Это было потом подмонтировано.

СНо вы же слышали об этом?

Слышал. И я считаю, что это остатки лагерной культуры. ГУЛАГ до такой степени вошел в наше общество, что вся эта история петухов, опущенных, обиженных опять возвращается… Я снимал документальный фильм про ГУЛАГ, который не показал в России. Он назывался «Секрет счастья». Тогда впервые я снял этих людей, которых называют опущенными. И это невероятная трагедия.

СМожет быть, настало время для таких фильмов? Фильмов, которые учили бы терпимости и рассказывали о прошлом, о том, что мы все это уже проходили?

Сейчас с этим сложно. Появилось идеологическое давление и цензура, но дело даже не в этом. Очень сильна экономическая цензура. Кино в России нерентабельно. Поэтому есть два варианта снять фильм: надо, чтобы он имитировал какие-то комедии, чтобы молодежь на них пошла, поржала и хоть как-то ее окупила, или кто-то должен быть в нем серьезно заинтересован.

СВозможно ли в таком случае сказать об этих проблемах через комедию?

Нет, очевидно, что это не может быть фильм в жанре «комедия для пэтэушников». Но у нас вообще практически нет фильмов, которые говорят о жизни человека, о трагедии человека, о драме человеческого бытия. Это, конечно, говорит о том, что у нас в кино что-то не в порядке, чего-то важного не происходит, кино перестало быть способом осмысления жизни.

СА что нужно сделать, чтобы появилось такое кино?

Нужна государственная поддержка, не идеологическая. А возможно ли это? Разве кто-то готов давать деньги на убыточные фильмы? Это же психология. Любой скажет, не только государство: «Мы даем вам деньги, сделайте хоть что-нибудь и для нас». Есть еще фестивальное движение, но это герметичный и непромокаемый мир, который тоже не говорит о реальных проблемах жизни, а живет внутри особого языка фестивального кино.

СНо ведь у него есть свой зритель?

Зрителя нет, как и нет историй о том, как мы живем, когда общество как-то психоанализирует себя, нащупывает болевые точки. Наше общество похоже на больного, который не хочет идти к врачу. Вот у него что-то болит, а он говорит: да ну, хрен с ним, я лучше пойду похохочу и выпью.

СМожет быть, нужно привозить зарубежные фильмы? В конце концов, люди везде задаются одними и теми же вопросами.

Наши зрители перестали ходить на такие фильмы. В 90-х ходили, а сейчас практически нет. Кино вообще странную петлю сделало. Оно началось с прибытия поезда, потом было сто лет метаний, попыток, Бергмана — Феллини, сложных высказываний, а в конце мы опять пришли к отбытию поезда. К ярмарочному кино для малышей, чтобы испугать или обрадовать, да и все.

СВ этом есть историческая закономерность?

Кто его знает, есть ли она. Я живу в первый раз. Но я вижу, к чему идет: у нас бесконечно ищут жанр. Жанр — это тот консервный ключ, который открывает банку с деньгами. Но разговор о жизни идет вне жанра.

СВы пользуетесь соцсетями?

Да, но я их не люблю. Кстати, это не снобски. Потому что это делают все. А сноб — это то, что делаешь только ты и пять близких тебе людей.

ССейчас же там формируется некое сообщество, которое говорит на одном языке. Может быть, серьезное кино тоже могло бы найти там своего зрителя?

Конечно, есть попытки продвижения кино, но у интернет-аудитории есть свои минусы: она самовлюбленная, ленивая и не любопытная. Кроме своих небольших соображений и новых фотографий, их мало что интересует. Очень редко они отрывают задницу от стула, чтобы куда-то пойти. Мне кажется, мы все погребаемся под этим бессмысленным, избыточным интернет-переписыванием. В нем очень сложно услышать один голос. Да и нет одного сильного голоса. Нет никого, кто мог бы за собой вести.

СНу вот Навальный, например, оттуда вышел и повел.

Навальный — это политическая жизнь, а она не определяет культурную.

СМожет быть, есть какие-то и культурные голоса, но мы их пока не слышим?

Если они и есть, то они погребены под обломками этой псевдосоциальной бессмыслицы.

СНу вот, скажем, Татьяна Толстая ведет фейсбук. У нее тысячи подписчиков. Я уверена, что ее слышно.

Толстая — писательница, и это ей подходит. Я вообще за то, чтобы говорить о произведении. Мое произведение — фильм, и я не считаю, что должен транслировать свои мысли и чувства. В этой идее я абсолютно элитарен, и мне кажется, что идея «Сноба» — это тоже поиск элитарности. Должен быть некий перфекционизм в создании предмета, вещи, объекта искусства. А может быть, я просто ворчу, как старый хрен, потому что ленюсь писать сам, но ленту я читаю иногда.

СМожно ли как-то помочь человеку стать счастливым?

Я думаю, что никто не может стать счастливым, потому что это великое заблуждение. Счастье — это мгновение, минутные переживания. Ты можешь сказать, что ты счастлив, если только что был несчастлив, иначе это превращается в ГУЛАГ счастья. Нельзя помочь человеку быть счастливым, но можно помочь ему пережить минуту счастья. Можно помочь человеку не быть одиноким, можно помочь человеку не быть остро несчастным. Но счастье — это мгновение, и нужно, чтобы люди наконец поняли это. Коммерческая идея «купи эти кроссовки — и ты будешь счастливым» — это развод. Один из самых больших обманов нашего времени — постоянный поиск счастья через потребление.С