Игорь Кривулин: Трюфельный ход

Солнце давно зашло. Тьма опустилась на город. При свете фонаря лаготто романьоло по кличке Клето бегает среди деревьев и деловито роет носом землю. Вот собака что-то нашла. К ней подскакивает старик с лопаточкой, оттесняет и продолжает работу по извлечению трюфеля. Псине печенька за труды.

Достал. Все, кто рядом, ликуют. Трюфель бережно заворачивают в платок, чтобы потом оттереть-обтереть и натирать в тарелку по ценам скорее арт-, а не продовольственного рынка.

Картинка знакомая, узнаваемая. Пьемонтская. Весь фокус в том, что действие происходит в Александровском саду, под стенами Адмиралтейства, в центре далеко не итальянского города, который, правда, давно старается соответствовать. Охота с собачкой — развлечение для тех, кто пришел на трюфельный ужин в Percorso.

Культурный довесок — не для достоверности, но для полноты картины. Рядом высится Исаакиевский собор, и когда его строили сорок лет, то тоже не притворялись, что вокруг Италия, но пусть стоит, красиво же. Как в Италии.

Центр Петербурга в принципе весь такого лас-вегасского репродукционного замеса. Только другого качества, во всех смыслах. Петербург — альтернативная история европейской архитектуры, как Америка — альтернативная история Англии. Параллельно протекающая.

Идея, конечно, спорная, но от того не менее приятно уминать итальянские блюда с неиндустриальным видом за окном.

Занимающий целый геометрически неправильный квартал отель Four Seasons, в котором расположился ресторан, — это «времена года». Percorso на итальянском означает «путь». Но в их случае маршрут пролегает не по сезонам, а по самому ресторану. Он внушителен. Пять залов. Все отделаны японскими дизайнерами, которые плохо не умеют по определению.

Собаку хвалят, треплют и отпускают с охотником. Трюфелей ей не достанется. Они для другого. Для карбонары, для тальолини, для ризотто, для молочной телятины, наконец, да хоть для десерта. Везде крупная трюфельная стружка.

Причем карбонара в исполнении шефа Андреа Аккорди — это не паста с соусом, а соус с гренком. Панчетта, то есть свиная грудинка, утопает в соусе из желтков и пармезана. Сверху яйцо. И тонкий ломтик сушеной булки. Булку рекомендуется размолоть.

В этом присутствует какой-то детский гедонизм. А можно побольше соуса и поменьше макарон? А можно вообще без макарон? Можно.

В Percorso царствует неспешность. Путь от кухни далек, да и официанты, вероятно, отвлекаются на люстры. А люстры тут знатные. Один ресторатор признался, что на стоимость люстры он бы открыл сразу несколько итальянских ресторанов.

Подача опять же. Трюфель так сразу не натрешь.

Все располагает к общению. И это в русле национальных традиций принимающей стороны. Потому что итальянцы страшные болтуны. Даже молчун Челентано в фильмах выдает длинные монологи. Тут, то есть там, как на Кавказе, ценится умение говорить тосты, ну, или речи. Притом что на итальянском телевидении самый популярный жанр — конкурсы красоты, тамошние интеллектуалы в почете. Говорить красиво — талант.

В итальянских ресторанах, в отличие от французских, часто слышна оживленная речь.

Percorso в тренде.

Рядом, в том же зале под люстрой ужинает Юрий Дормидошин с компанией. Умеренно шумят, общаются, вдруг из гомона выскакивает словосочетание «Доктор Живаго». Как понять?

Дормидошин — персонаж выдающийся. 40-го, что ли, года рождения. С Довлатовым фарцевал, Бродского примечал в самом модном тогда месте Ленинграда — на крыше гостиницы «Европейская», но не дружили, нет, разные компании. Юрий Михайлович — любитель и знаток жизни. Он лучше два часа будет ехать в аэропорт в лимузине, чем за 40 минут на метро и автобусе. Он зря хвалить не будет. Дормидошин уже сидел, когда мы пришли, и еще сидит, когда мы уходим. Ему явно нравится. Хотя за такие деньги мог бы и в Италию слетать. Но нет. Если трюфель едет к нам — зачем?