Девочка и старость

Сначала эта история казалась мне самой обычной. Мать скучно жаловалась на дочь-подростка: хамит, шляется допоздна, забросила учебу, съехала по оценкам, хотя раньше училась хорошо и без напряжения, оставила спортивную секцию, в которой занималась четыре года, рассорилась со старыми друзьями и подругами и где-то приобрела новых — явная «дурная компания». Учителя бьют тревогу и призывают «срочно обратить внимание», мать с бабушкой просто не знают, что делать, исчерпав весь свой арсенал: объяснения в вечном родительском стиле «если будешь хорошо учиться, будет у тебя хорошая работа и от людей уважение, а не будешь хорошо учиться — станешь дворником и будешь улицу мести», «разговоры по душам», угрозы, репрессии и т. д.

На протяжении всего материного монолога девочка по имени Арина  смотрела в окно, елозила по ковру аккуратными ножками в шерстяных носочках (тяжелые ботинки она оставила в предбаннике) и даже не пыталась матери возражать. На ее миловидном личике застыла скучающая гримаска, настоящая или наигранная — бог весть.

Пока мать излагала свою грустную повесть, я просмотрела медицинскую карточку Арины и не обнаружила там ничего настораживающего. Потом задала обычные вопросы: состав семьи, кто где и как живет. Не происходило ли в последнее время в жизни семьи чего-нибудь особенного (имелись в виду развод родителей, переезды, смерть кого-то из близких и т. д.)? Вопросы я задавала фактически формально, так как тяжело протекающий подростковый кризис в девяти из десяти случаев  является результатом не какого-то острого семейного события, а длящегося сочетания вполне понятных причин: гормональных перестроек у самого подростка, ригидного «непускающего» поведения семьи, жгучей потребности и разнообразных сложностей самоутверждения в подростковой группе.

Мать и отец Арины давно были в разводе, но отец все это время поддерживал отношения с дочерью, принимал разнообразное участие в ее воспитании (например, ездил вдвоем с дочерью отдыхать на каникулы). Сейчас он в такой же тревоге, как и остальные родные: Арина «закрылась», не желает с ним ни о чем говорить и встречается явно только для того, чтобы выпросить денег на свои сомнительные развлечения.

Живут с прародителями. Бабушка сейчас разрывается между тревогой за Арину и уходом за дедушкой, у которого недавно случился тяжелый инсульт. Женщина старается одновременно поддерживать мать и не упустить дочь. Арине же как будто все по фигу и всем это обидно, ибо дедушка тоже в свое время по полной вложился в воспитание внучки, например, до пятого класса делал с ней все основные уроки.

Арина на мои вопросы отвечает «да», «нет» и явно не идет на контакт. Может быть, все дело в присутствии матери?

— Пожалуйста, выйдите! — прошу я мать. — Я поговорю с Ариной.

— А можно сначала она выйдет? — просит женщина.

«О, скелеты в шкафах! — мысленно несколько оживляюсь я. — Может быть, появится какая-нибудь ниточка, за которую я смогу потянуть».

Арина молча, не глядя ни на меня, ни на мать, выходит. Мать проверяет в сумочке наличие обоих номерков и объясняет мне: «Иначе просто сбежит, я ее сюда буквально на аркане приволокла…»

— Я слушаю вас.

— Вы знаете, помимо всего прочего, там еще и явно сексуальные отношения наличествуют. А ей ведь всего 15! Я так боюсь…Вы же понимаете: инфекции, СПИД, беременность… Она категорически отказывается об этом…! Может быть, вы, с вами…

Скелетов не будет, поняла я.

— Секс или любовь?

— Нет, никакой любви и даже влюбленности нет. Это мы бы заметили, точно. Это-то и страшно. Так, в компании, больше от скуки, как мне кажется. То с одним, то с другим. Чем им в общем-то еще заняться? Покурили, выпили пива или энергетиков, посплетничали, а дальше?..

— Понятно. Скажите, может быть, Арина была очень привязана к дедушке, который ею занимался фактически вместо отца, и теперь так  страдает…

— Нет, вы знаете, тут я должна объяснить. Мой отец — военный. Такой, знаете, всегда был золотопогонник, как в фильмах про белогвардейцев. Он и внешне такой, и внутренне, и, мне кажется, еще всю жизнь этот образ сознательно культивировал. Офицерская честь на первом месте. Служба на втором. Семья на третьем. В семье всегда был безукоризненно справедлив, готов помочь в действительно трудной ситуации, но и с нами, с детьми, и с внучкой всегда общался на некоторой дистанции. Ни о какой близости и речи не было. Мама его всегда боготворила, восхищалась им. Он ее тоже любил и уважал. Они всегда были парой, чуть-чуть замкнуты друг на друге, вы понимаете? Если он спал, а она уходила в магазин за хлебом, он вскакивал, чтобы подать ей пальто. К обеду всегда переодевался, а она сервировала стол, как в других домах сервируют к приходу гостей…

Несмотря на все мои попытки, Арина со мной разговаривать фактически отказалась.

— Это моя жизнь, я живу как хочу и не обязана никому отчитываться, у меня никаких проблем нет. Куда я буду поступать и буду ли куда-нибудь вообще — это мое дело. Мать волнуется? Так вот пусть она у вас и лечится от своего волнения, а меня пусть все оставят в покое.  

Неудача. Бывает — и, к сожалению, не так уж редко.

— Не смогла достучаться, — честно сказала я матери.

— Спасибо, что попытались, — грустно поблагодарила она.

Я выдала ей несколько вполне стандартных рекомендаций. Посоветовала поискать другого психолога (почему-то мне показалось, что с психологом-мужчиной Арина могла бы и разговориться). На этом мы и расстались. Я была уверена, что больше их никогда не увижу.

* * *

Спустя год мать пришла снова и сразу начала плакать.

— Что случилось? — спокойно спросила я, а в голове мелькали кадры из криминальной хроники, положительные тесты на ВИЧ и прочие ужасы. — Умойтесь и расскажите толком.

— Она стала совсем чужой, — всхлипнула мать.

Я облегченно выдохнула. Ужас-ужасы явно откладывались.

— Она говорит, что ни в чем нет смысла, надо получать удовольствие пока можно, а потом…

— Подростковый гедонизм, обычное дело, — поддакнула я.

— Она все время говорит о самоубийстве! Как правильно, как красиво, как это сделать вовремя… Я понимаю, что это могла бы быть демонстрация, шантаж, я читала, но это не про нас! С нами она вообще не разговаривает, я слышу это по телефону, и я читала на ее странице в «Одноклассниках»! Она говорила, что самое правильное — это лет в 25. Но я каждый день боюсь… А вдруг что-нибудь дурацкое произойдет и она решит, что «вовремя» — это сегодня?!

Так. Могла ли я просмотреть психиатрию? Вроде бы нет… Но ведь всякое бывает…

— Никакой секты там не присутствует?

— Нет. Этого точно нет.

Что же мы имеем? Девочка из благополучной семьи, хорошо учащаяся, охотно занимающаяся спортом, фактически одномоментно разорвала психологическую связь с семьей, школой, спортом, прежними друзьями, сменила все это на что-то очень сомнительное и как будто даже не очень ее занимающее, настаивает на своем праве и утверждает бессмысленность земного существования после 25 лет. Психиатрии как будто нет. Секты тоже… Что же послужило триггером?

— А почему вы не привели Арину?

— Она категорически отказалась к вам идти. В самой грубой форме… Простите… Она последнее время стала просто отвратительно невоздержанна на язык. В нашем доме никогда такого не было. Если бы папа был в силе…

«Может быть? — спросила я себя и сама себе ответила. — А почему нет?»

— Скажите Арине: я догадалась, что с ней происходит и готова это обсудить. Если она не придет, значит она просто боится встретиться с этим лицом к лицу. И я ее где-то даже понимаю. Большинство людей этого боятся…

— О чем вы? — растерянно спросила женщина.

— Неважно, — усмехнулась я. — Вы передайте…

* * *

В кабинете запахло табаком. Курила перед входом в поликлинику, надо думать, успокаивала нервы.

— Если бы дедушка был в силе, он не позволил бы тебе, соплячке, материться в присутствии матери и бабушки, — сказала я Арине.

За прошедший год она стала сильнее и вульгарнее. Утвердилась в образе, это у них, надо думать, семейное.

— Ну теперь-то ему все равно, — Арина пожала плечами.

— Не знаю. Про мозг вообще никто ничего не знает. Даже в принципе. Может, он сам чего-то генерирует, а может, и вообще ретранслятор — не случайно же всякие поэты и ученые во все века говорят, что им мысли и строки «приходят откуда-то».

— Да вы гоните?! — удивилась Арина.

— Не-а. Кто и что такое твой дед теперь и что это было раньше? Ты знаешь?

— Да у него теперь сопля из носа висит и крошки в бороде! — крикнула Арина. — А вы бы его раньше видели! Какой смысл во всем, если все всегда так кончается?! Вы понимаете — всегда! Что бы ни было!

Обычно к моему сочувствию подростковым переживаниям примешивается та или иная доля иронии. Тут ее не было вообще.

— Это была очень красивая история, — сказала я. — Все вокруг, даже дети и внуки, испытывали сложное чувство — зависть пополам с восхищением…

— Да, и еще сплетничали за глаза, думали, я маленькая, не понимаю, — кивнула Арина. — Но я всегда знала, что это вранье, дедушка кроме бабушки никого, а уж бабушка… Я думала: почему он сразу не умер? Так точно было бы правильней…

— Ты берешь на себя право судить, кому и когда умирать?! — повысила голос я. — С ума, что ли, сошла?! Не ушел, значит, еще не был готов. Или она не готова была его отпустить…

— Ну, может быть, — Арина знакомо ковырнула ковер носком туфли. — Но я все равно не хочу, вот так, это ужасно…противно…

— Ладно. А как хочешь? Умереть молодой? Выпрыгнуть из окна, расплескав мозги по асфальту? Броситься под поезд, предоставив кому-то собирать фарш? Отравиться, задав работу усталым врачам и обставившись тазиками с блевотиной и поносом? Нормально, но я, если честно, не очень понимаю, в чем разница… Или… Слушай, я, кажется, догадалась! Если у тебя в жизни были только неинтересная работа, пьянки-гулянки и пустой перетрах, так вроде конечные фарши-тазики со всем этим и сочетаются… А если все было как в романах, если была великая и красивая любовь, то завершающая сопля под носом как-то и неуместна, так? Ты просто очень остро чувствуешь гармонию мира, ты унаследовала от бабки и деда безукоризненное чувство стиля и ради его соблюдения готова пустить псу под хвост собственную жизнь. Так?

— Чего?! — Арина несколько одурело помотала головой. — У кого чувство стиля? У меня?

— У тебя, у тебя, — подтвердила я.

Еще немного поспорив и даже поругавшись, мы помирились на том, что как она имеет право выбирать свою жизнь, так и бабушка с дедушкой лучше знают, как и когда им удобнее расстаться. В завершение Арина рассказала мне, что бабушка теперь, приспособившись к новому положению, даже вроде и удовольствие какое-то получает, впервые дедушке-воину покровительствуя…

— Может быть, ей этого всегда не хватало? — предположила сообразительная девушка. — И это тот кусок, который им был еще нужен?

—   Вполне, — сказала я и ворчливо добавила: — Но все-таки оставила бы ты их в покое, а? Не лезь ты в их жизнь и не строй на их истории свое прохождение подросткового кризиса! Тебя там психологически не надо, помогла  чего-нито по уходу и ладно, отошла в сторону. Тебе что, в своей собственной жизни заняться нечем? У тебя, между прочим, выпускной класс на носу, да и с референтной группой неплохо бы как-то определиться…

* * *

Арина приходила ко мне еще два раза. И мы говорили с ней исключительно об обычных подростковых вещах. Вопрос начальности и конечности всего подростки воспринимают вообще-то легко, ибо он у них где-то за горизонтом. Просто иногда им надо немного помочь разобраться…