Сергей Николаевич: Джессика Лэнг. Cвет и тень
– Только, пожалуйста, не спрашивай ее о мужьях.
Голос Ольги Свибловой в трубке звучит строго. Это приказ, которому нельзя не подчиниться.
– Хорошо, мы будем говорить только про ее фотографии.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Голос в трубке смягчается.
– Согласись, в какой-то момент женщина имеет право отдохнуть от мужчин и заняться тем, от чего ей приходилось отказываться всю жизнь. В данном случае – фотографией. Ну, в общем, ты меня понял?
На самом деле пока понятно только одно: у меня назначено интервью с Джессикой Лэнг, которая прилетела в Москву открывать свою выставку Unseen в МАММ в рамках 10-й Фотобиеннале. При этом ее нельзя спрашивать ни про Михаила Барышникова, ни про Сэма Шепарда, ни про детей. Как говорится, ничего личного.
На самом деле я давно не верю в эти исповеди под диктофон, хотя знаю, как легко они сочиняются и с каким упоением потом «проглатываются» в электричках и на пляже. Жизнь настоящей звезды – это всегда сюжет для сериала или тема для журнальных заголовков. А иначе какая она звезда?
Но у Джессики Лэнг все как-то не так, как у других голливудских небожителей. Даже в пору своего наивысшего успеха она никогда не жила в Лос-Анджелесе, избегала светской хроники, не участвовала в рекламных кампаниях домов моды, косметических или ювелирных брендов. И не то чтобы она избрала тактику Греты Гарбо (никаких интервью, никаких автографов), но прохладная отстраненность, которая всегда присутствовала в ее отношениях с медиа, непонятным образом распространялась и на ее образ замкнутой кареглазой блондинки с высокими тевтонскими скулами и идеальной фигурой танцовщицы. Впрочем, для балета она была бы крупновата. Кстати, на экране это сразу бросалось в глаза: все мужчины рядом с ней выглядят как-то мельче и субтильнее. И не только компактный и верткий Хоффман в «Тутси», но и вполне себе брутальный Николсон в «Почтальон всегда звонит дважды». Хрупкой и маленькой она выглядела, наверное, только в объятиях Кинг-Конга. И дело не только в ее росте – один метр семьдесят пять сантиметров, но в уникальной способности заполнять собой пространство экрана, в этом эффекте присутствия, которым обладали великие звезды прошлого и который ей дан был с самого начала. Появляется в кадре, и сразу все взгляды прикованы к ней, произносит какие-то дежурные банальности – но в ее исполнении они звучат как пророчества древнегреческой сивиллы.
Голливуд не сразу понял, как распорядиться этим даром, ее эпической красотой, ее белокурым сиянием, словно из какой-то другой эры пробивавшим тьму пленки и грустные сумерки, в которые погрузилась киноиндустрия к концу семидесятых годов. Старые звезды, принадлежавшие студийной системе, постепенно сходили со сцены, а новые – мало чем отличались от самых заурядных людей из толпы. Джессика Лэнг по своему типажу больше чем кто-либо из актрис ее поколения соответствовала классическому голливудскому канону. Недаром одной из лучших ее ролей станет Фрэнсис Фармер – реальная кинозвезда сороковых годов, чья жалостливая и страшная история могла бы стать наглядным пособием для всех юных дебютанток, бредящих о славе. Впрочем, в отличие от своей героини и множества других старлеток, в свой час пережеванных и проглоченных голливудской махиной, Лэнг никогда о кино не думала всерьез и на съемочной площадке оказалась только потому, что ей тогда остро нужны были деньги.
– Не хотите же вы сказать, что стали актрисой только из-за денег? – спрашиваю я ее, сам удивляясь прямодушию своего вопроса.
– Наверное, я вас разочарую, но только из-за денег я все еще ею остаюсь.
Она сидит напротив меня в директорском кабинете Свибловой за длинным столом, заваленным какими-то каталогами и проспектами. Рядом еще три женщины – три парки, впившиеся в меня напряженными взглядами. Мое присутствие – явное нарушение протокола. Поплывший make up, сброшенные туфли, недопитый бокал с коньяком – все это не вписывается в антураж интервью со звездой, да еще такой закрытой, как Джессика Лэнг. Но я тут гость Свибловой, поэтому им только и остается, что нервно вслушиваться в наш разговор и смотреть, как я подливаю Джессике коньяк.
– А я могу вас спросить, зачем вам тогда были нужны деньги?
– На сиделку.
– У вас был кто-то болен в семье?
– Мой жених. Он начал слепнуть. После операции ему нужна была сиделка. Он был мексиканец. У него не было страховки. Я готова была взяться за любую работу. Студия искала «новые лица». Мое лицо понравилось продюсеру Дино Де Лаурентису. Хотя потом мне все говорили, что пробы мои были ужасные, да и фильм получился не лучше.
– А какой фильм?
– «Кинг-Конг».
– Что стало с женихом?
– Он вылечился и женился на сиделке.
– После того как вы ее оплатили?
– Чего не сделаешь для чужого счастья. Не так ли?
Джессика смеется. Это какое-то давнее, пыльное прошлое, куда она давно не заглядывала и о котором теперь рассказывает в ироничной тональности скетча. Ну да, была такая провинциальная девочка из Миннесоты. С детства любила рисовать. Хотела стать художницей, но, когда подала заявление в местный университет, выяснилось, что есть только одно место на отделение черно-белой фотографии. Снимала робко какие-то пейзажи, лица, а потом, увидев, как снимают другие, бросила это занятие, показавшееся ей совсем бессмысленным на фоне чужих шедевров. Уехала в Париж. Rive Gauche, богема, ночная жизнь… Попробовала себя в пантомиме. Почему пантомима? Там можно было молчать. Тогда ее французский был не очень. Только язык тела, язык жестов. Иногда подрабатывала моделью. Ну и, конечно, что-то снимала для себя. Фотография все равно не отпускала.
Сама она ненавидит, когда начинают приставать: сядьте тут, встаньте там. Нет, она никогда бы не смогла стать амазонкой, увешанной объективами, как Энни Лейбовиц. Джессика Лэнг – это белая леди с Юга, прячущаяся в тени от палящего солнца и любопытных глаз. Она прирожденный наблюдатель. Осторожный, внимательный, деликатный. Такой тип фотографа был противопоказан в начале семидесятых. Тогда доминировал динамичный, напористый репортажный стиль, проникший даже в глянцевые журналы. Фотографы тишины и атмосферы появились позже, когда уже не Джессика, а ее саму вовсю снимали такие мировые асы, как Герберт Риттс, Брюс Вебер, Артур Элгорт и другие.
– Многие ваши коллеги любят пощелкать во время киносъемок. Например, Юл Бриннер никогда не расставался со своим фотоаппаратом. А вы не пробовали снимать своих коллег?
– Нет, тут и без меня хватает охотников. К тому же звезды не представляются мне такими уж захватывающе интересными объектами.
– Я знаю, что вас всегда окружали большие мастера фотографии. С кем-то судьба свела еще в Париже, где вы начинали как свободный художник. Кто-то фотографировал вас, когда вы стали известной актрисой. Вы можете назвать одно или два имени, кого вы считаете своими учителями?
– Их много. И большинство из них присутствует в моей коллекции, которую я собираю уже двадцать пять лет. Их работами увешаны все стены в моем доме. Они окружают меня. Я постоянно нахожусь с ними в каком-то внутреннем диалоге. Анри Картье-Брессон, Ман Рэй, Йозеф Куделка… В их обществе мне никогда не бывает одиноко. И каждый день я у них чему-то учусь.
Меньше всего ее интересуют новейшие достижения цифровой фотографии. Она никогда не снимает на «цифру». Никаких компьютеров. Только черно-белая пленка. Сама вручную проявляет отпечатки. Сама их обрабатывает. Самые счастливые мгновения жизни – когда она одна химичит и колдует в тишине своей студии с завешанными окнами. Все думают, что она звезда, которая от безделья отнимает хлеб у бедных профессионалов, а на самом деле она типичная труженица, кустарь-одиночка, готовая часами вникать в переходы и переливы света, погружаться в оттенки черного и серого, ловить выражение глаз и ускользающую тень. Она знает, как сделать кадр осмысленным и драматичным. Тут ей всегда на помощь приходит ее актерский опыт, ее инстинктивное чувство камеры, ее способность к мгновенной концентрации и умение максимально выложиться на первом же дубле.
– Мы разучились видеть, разучились получать удовольствие от медленного процесса разглядывания жизни. По большей части мы погружены в себя или свои айфоны и не хотим замечать ничего вокруг. А талант настоящего фотографа, по-моему, заключается в умении видеть мир. Все остальное – дело техники. Той или этой, не имеет значения.
С удивлением узнаю, что она до сих пор пишет поздравительные открытки и благодарственные записки от руки. Красивый, аккуратный почерк прирожденной отличницы. А недавно сама сочинила, сфотографировала, разрисовала книжку, которую посвятила своим внучкам.
– Это дети Шуры? – уточняю я, имея в виду ее старшую дочь от Михаила Барышникова. И тут же осекаюсь, вспомнив обещание, данное Свибловой.
Да, они самые. Такие же светловолосые и темноглазые, как их бабушка. Вот уж кого она готова снимать бесконечно! Вообще, дети – это особая тема в жизни Джессики Лэнг. Их у нее трое, и когда они были маленькие, она почти никогда с ними не расставалась. Половина несыгранных ролей и отвергнутых контрактов была связана с тем, что съемочный период не совпадал со школьными каникулами, или, наоборот, совпадал, но на это время было запланировано очередное семейное путешествие. Не говоря о том, что если она соглашалась, то в договоре особым пунктом был оговорен целый табор нянь, гувернеров, помощников, которые должны оставаться с детьми, пока Джессика находится на съемочной площадке.
Много лет назад на съемках в Риме ей подарили канарейку. Маленькая птичка поселилась у Джессики в номере, терпеливо ждала ее после работы, что-то там чирикала, пока она повторяла текст роли или пила свой утренний кофе. Дети к ней тоже привязались, и когда съемки закончились, встал вопрос: что делать дальше? Законопослушная Лэнг даже записалась на прием в американское посольство, чтобы попросить разрешение на вывоз птички в США. Но посольские чинуши, разумеется, ничем помочь ей не смогли, только пялились на нее и просили автографы. И тогда Джессика приняла решение, что канарейку она вывезет нелегально у себя в кармане пальто. Тогда еще в моде были необъятные пальто-халаты, в которых можно было при желании перевезти содержимое целого шкафа.
А тут маленькая птичка!
– Вы же понимаете, что это была эра до 11 сентября 2001 года. Никакого особого досмотра, никаких специальных сканов. Но самое поразительное, что, всегда такая говорливая и неугомонная, она сидела у меня в кармане не шелохнувшись, ни разу не подав голоса. Не буду рассказывать всех наших приключений, скажу только, что эта история послужила основой сюжета для моей первой детской книги. Совсем не уверена, что за ней последуют еще какие-то опусы на эту тему, – все-таки особая профессия быть детским писателем, – но в какой-то момент меня безумно увлекла эта затея. Самой сочинить историю, сделать фотографии, придумать макет…
– Удивительно, что вы стали осваивать профессию книгоиздателя, когда весь мир переходит на электронные версии, а традиционная книга в своем классическом виде все больше выглядит анахронизмом. А тут еще от руки раскрашенные фото, похожие на открытки начала ХХ века. Мне кажется, за всем этим скрывается какой-то вызов сегодняшнему времени, технологиям, вкусам, моде. Это так?
– Лично я далека от мысли бросать кому-то вызов. Но, наверное, став сама в каком-то смысле анахронизмом, я обрела возможность заниматься тем, что люблю. А главное, я при этом ни от кого не завишу. Ни от продюсера, ни от режиссера, ни от оператора, ни от костюмеров, ни от сборов первого уик-энда, ни от сборов второго уик-энда… Ни от кого! Представляете? Впервые за много лет я почувствовала себя свободной. Можем даже за это сейчас выпить.
Джессика придвинула ко мне бокал, и мы чокнулись за свободу, что бы она ни означала для нее и для меня.
В этот момент в кабинет влетела Оля Свиблова.
– Все на открытие Биеннале. Спонсоры уже приехали. У нас столько сегодня народу! Все ждут вас. Jessica, darling, come on, сome on…С