Вадим Рутковский: Призы инцесту и хулиганству: официальные и метафизические итоги ММКФ + киноманский тест
Начну с самого важного — фильма Валерии Гай Германики «Да и да». Он получил приз международной организации кинопрессы ФИПРЕССИ, приз газеты «Коммерсант» и приз за режиссуру, присужденный официальным жюри. При этом после 1 июля у вас нет шансов посмотреть фильм в России, при условии что местные прокатчики будут соблюдать абсурдный закон, согласно которому фильмы с нецензурной лексикой в фонограмме лишаются прокатных удостоверений, что равносильно цензуре, которая по Конституции в России запрещена. Сегодня «Да и да» еще показывают в нескольких московских кинотеатрах, в письме же от компании Art Pictures Group, анонсировавшем такой экспресс-прокат, есть такая ремарка: «После 1 июля фильм, возможно, попадет в прокат, но уже в измененной переозвученной версии».
Косвенно это означает, что продюсер Федор Бондарчук смирился с участью обиженного ребенка, а именно так он выглядел, когда обмолвился на премьере, что фильм получил рекордно короткое прокатное удостоверение (вот ведь, с такой махиной, как «Сталинград», справился, а перед законодательной дичью спасовал). Впрочем, с «Да и да» такая операция вряд ли возможна: исход будет летальным, допустить возможность нового озвучания — все равно что подписать смертный приговор фильму, где обсценная лексика составляет процентов 90 и определяет лексическую органику. А по вопросу, надо ли вестись на беззаконие, неожиданные подсказки дает все тот же ММКФ.
Ценность фестиваля, как я уже отмечал, в киноредкостях, фильмах самых разных, порой маргинальных культур. В этом ракурсе одним из самых ценных и уникальных событий ММКФ становится премьера такого локального проекта, как «Мой Дагестан. Исповедь». Этот фильм Мурада Ибрагимбекова, включенный в программу «По ту сторону игровой и неигровой», напоминает, что у сегодняшних актуальных игр в стирание границ между выдумкой и документом есть предшественники, в советские годы занимавшие вполне мейнстримную, консервативную нишу, — картины, чей жанр определялся как художественно-публицистический.
«Мой Дагестан» — как раз такой привет из прошлого, лирическое посвящение Расулу Гамзатову, где документальная биография и интервью с родственниками и современниками поэта обрамлены игровыми эпизодами и все поведано более чем традиционным киноязыком. Добротный фильм ненавязчиво, но уверенно придерживается генеральной линии: даже сотрудничая с самой что ни на есть тоталитарной властью можно сохранять полную свободу (и в этом мотиве неожиданно рифмуется с другой премьерой ММКФ, историко-биографической работой «Тимур Новиков. Ноль Объект», развивающей мысль о том, что подготовившие почву для перестройки ленинградские художники не боролись за свободу, но принимали ее как свое имманентное свойство).
А еще в «Моем Дагестане» поминают восточную притчу об имаме, который вдруг запретил песни и стихи. Когда у него спросили зачем, он ответил: чтобы остались только настоящие поэты. Трусы и лицемеры смирятся с запретом, сказал имам, но подлинным творцам мой закон не указ. Кто знает, что двигало президентом Путиным, поставившим подпись под «матерным» законом: то ли страх политического кино (в число полочных фильмов автоматически попадает не только интимный «Да и да», но и претендующий на острую социальность «Левиафан», и практически весь док, а следовательно, оказывается справедливым один из лозунгов Манежной «Путин зассал»), то ли провокационное намерение бросить вызов творческой интеллигенции — ну-ка, разберемся, кто поэт, а кто неизвестно кто.
Тут возникает новая рифма с еще одним внеконкурсным, тоже художественно-публицистическим фильмом ММКФ — «ОХI» британца Кена Макмаллена, анализирующим постигший Грецию экономический кризис с философской точки зрения. В название Макмаллен выносит знак сопротивления, появлявшийся на стенах с античных времен: впервые это граффити возникло после оккупации Древней Греции римлянами. Одна из ролевых моделей и бунтарей, и Макмаллена — Антигона, осмелившаяся предать тело брата земле вопреки неправедному закону Креонта, тирана, приравнявшего себя к государству (Антигону, но уже в современной версии Жана Ануя, создавшего свою версии трагедии в годы немецко-фашистской оккупации, вспоминает и Годар в фильме «Прощай, речь» — я рассказывал о нем в каннском репортаже.
На этом хватит про неправедные законы и отношение к ним; хотите соблюдать — соблюдайте, пока всем не наступят поезда; ведь следующим логичным шагом законодателей должен стать запрет загранпаспортов — а как же, ведь того же «Левиафана» или Германику неразумный российский гражданин может посмотреть в европейских кинотеатрах.
Вернусь к призам ММКФ, их список на редкость адекватен. Награда за женскую роль досталась актрисе Наталье Половинке из украинского фильма «Братья. Последняя исповедь», решение бесспорное в силу своей политической корректности. «Серебряный Георгий» — благородному, исповедальному, синефильскому и очень трогательному турецкому фильму «Свет моих очей». Есть некоторый перебор в награждении за мужскую роль японца Таданобу Асано: он выдающийся актер, но фильм «Мой мужчина» о бурной сексуальной связи между отцом и его приемной дочерью получил и главный приз «Золотой Георгий», что небесспорно, но допустимо.
Увидите ли вы его в кино, пока непонятно: с одной стороны, он сделан в жанре психоаналитической и квазикриминальной мелодрамы, полон рискованной и раскованной эротики, живописен и точно бы не испортил афишу артхаусных кинотеатров, вот только вряд ли наши дистрибьюторы проявят к этакой экзотике должный интерес.
Теперь же предлагаю вам проверить свою киноманскую подготовку — много ли золотых лауреатов московского киносмотра вы видели? Отметьте знакомые названия. Я взял за точку отсчета последний советский ММКФ 1991 года. Интересно, окажется ли «Мой мужчина» среди фильмов, забытых на следующее после оглашения призов утро, или нет.
[poll id="270" align="left"]