Нина Агишева: Голое искусство

Его обвиняли в порнографии, а он просто предвидел апокалипсис грядущей Первой мировой, отчего отсвет гибели лежит на всех его работах, даже когда он изображает младенцев, беременных женщин или цветы. Весь Шиле – это явление мистического характера и едва ли не пророчество катастрофы. Возможно, еще и поэтому вместо одной большой выставки в Вене решили устроить две камерные: «Валли Нойциль. Ее жизнь с Эгоном Шиле» и «Эгон Шиле и Трейси Эмин». Валли Нойциль – подруга и главная модель эротических рисунков Шиле, а Трейси Эмин – современная английская художница, тоже эпатирующая публику. Эротика очередной раз победила философию – но все, что имеет отношение к Эгону Шиле, выходит далеко за рамки темы и предмета и демонстрирует свободу настоящего художника, который всегда говорит не с цензорами и ревнителями нравственности, а с Богом.

…Шестнадцатилетнего сына начальника железнодорожной станции Адольфа Шиле, Эгона, в венскую Академию художеств принял в 1906 году тот самый профессор Грипенкерль, который через год завалит другого абитуриента – Адольфа Гитлера. От рисунков Шиле профессор был в восторге. Отец юноши к тому времени умер, и семью опекал состоятельный дядя, отнюдь не желающий подобной карь­еры для своего племянника. Бунт против дяди и матери – это только начало войны, которую Шиле будет вести с не устраивающими его обстоятельствами всю свою жизнь. Гамлетовский комплекс (он потерял отца, которого любил больше матери, в четырнадцать лет) отчасти выражен в знаменитой картине «Мертвая мать». Тронутое смертью, изможденное лицо женщины с полузакрытыми глазами, длинные фаланги ее пальцев, как у скелета, обнимают розового, полного жизни младенца. Как и все картины Шиле, эта тоже исключает однозначное толкование. Живой ребенок во чреве мертвой матери? Момент встречи жизни и смерти, подчеркнутый контрастом черного, бледно-желтого и красного? Или старость, тлен, увлека­ющие за собой в могилу едва появившуюся жизнь? С этой работой 1910 года (мать еще жива, кстати) связана другая – «Мадонна с младенцем», сделанная раньше, во время учебы в академии. Представляю, какую оторопь у педагогов вызвала эта зловещая, инфернальная Мадонна модерна с почти пустыми глазницами, темными костлявыми пальцами придерживающая белую головку никакого, конфетно-безликого младенца. Грань жизни и смерти, пугающая обывателя и вызывающая восторг у художника, обостря­ющая все чувства, прежде всего эротические переживания, и позволяющая предвидеть будущее, – вот что станет одной из его главных тем.

Конечно, через три года он рвет с академией. Там не стали плакать: даже для Вены десятых годов, Вены Фрейда и Шницлера, Климта и Кокошки, Малера и Шенберга, Шиле был enfant terrible. Его мастерскую наводняли полуголые модели, в том числе несовершеннолетние, которые вдохновляли гениального юного рисовальщика на работы откровенно эротического характера: многими они тогда воспринимались как порнография. Он посещал гинекологические клиники и рассматривал беременных, делал рисунки новорожденных и младенцев в анатомическом театре. Он поначалу боготворил Климта – и тот щедро делился с ним состоятельными клиентами и нищими натурщицами. Но мятежный ученик выбрал другой путь, нежели знаменитый учитель, чьи «Поцелуй» и «Объятия» стали сегодня таким же символом туристской Вены, как и конфеты с изображением Моцарта. Вот одни лишь названия картин Шиле: «Беременная женщина и смерть», «Агония», «Кардинал и монашка», «Слепая мать», «Левитация». Последнее – ключевое понятие для Шиле, многие его персонажи парят в вечности и пространстве, не имея точки опоры. Как героиня одного из самых знаменитых его женских портретов Фридерика Беер (дочь владельца ночных клубов и яркая представительница круга, который французы называют «бо-бо» – буржуазная богема). Ее воздетые кверху руки сжимают воздух, а сама картина поражает буйством цвета – длинное платье-рубашка Фридерики состоит из красочных геометрических фигур, куда художник вкрапил еще крошечные изображения деревянных боливийских кукол. Ее, кстати, рисовал и Климт: оба портрета обедневшая модель продаст в шестидесятые годы, чтобы оплатить свое пребывание в доме престарелых.

Себя и своего друга и патрона Климта Шиле изобразил на картине «Отшельники»: сам он, конечно, на первом плане, смотрит исподлобья и не слишком добро, Климт стоит позади и вообще, кажется, слеп, оба закутаны в огромный черный плащ и бредут неизвестно куда. Мнение о Шиле как о человеке, эпатирующем все и вся, укоренилось настолько прочно, что даже в фильме умного и тонкого режиссера Рауля Руиса «Климт» он представлен совершенным неврастеником и изгоем. Между тем в жизни художник производил совсем другое впечатление. Вот воспоминания его друга и критика Артура Ресслера: «Даже среди знаменитостей Шиле выделялся… Его загорелое, чисто выбритое лицо окружали темные длинные волосы. Черты его лица выдавали глубокую потаенную грусть, когда бы вы с ним ни заговорили, вас заставал врасплох взгляд его черных глаз, видящих не столько реальность, сколько мир сна и мечты. Его лаконичная, афористичная речь производила впечатление абсолютно подлинного и глубокого внутреннего благородства».

Бесконечные автопортреты в духе самоанализа Фрейда, в стиле ню и в одежде, с яркими деталями типа цветов физалиса или пестрого жилета, городские пейзажи, совершенно завораживающие изображения умирающих осенних цветов и деревьев – Шиле работает так много, как будто наверняка знает, как мало ему отпущено времени. Но что же Валли Нойциль – героиня выставки в Музее Леопольда, когда же она появится?

Женщину, которую его рисунки сделали едва ли не самым знаменитым телом двадцатого века, Шиле встретил в 1911 году. До него она была моделью Климта и, скорее всего, его любовницей. Кроме того, что на момент встречи с Шиле ей было всего семнадцать, о ней мало известно. Почему молоденькая девушка стала натурщицей у Климта, обладающего вполне определенной репутацией? Не была ли она до того одной из тех бедняжек, что в любую погоду стоят в Вене на известном Оттакринге? Вальбурга (Валли) Нойциль совсем не походила на других муз Сецессиона и знаменитых женщин эпохи: ни на многолетнюю возлюбленную Климта Эмилию Флеге, известную художницу-модельера, ни на роковую красавицу Альму Малер, которая, похоронив мужа-композитора, буквально свела с ума Оскара Кокошку. Известно, что он рисовал свою «Невесту ветра» бесконечно, а когда она все-таки вышла замуж не за него, заказал ее куклу в натуральную величину, с которой не расставался. Валли совсем другая: с фотографии 1913 года на нас глядит простоватого вида женщина в шляпе и видавшем виды клетчатом пиджаке, выдающем ее нехудобу. Руки она держит в карманах, взгляд добрый, но такой, какой можно встретить у самой непритязательной и банальной продавщицы или кресть­янки. И это она – героиня эротических фантазий Шиле, с огромными зелеными глазами и копной рыжих волос, невинная и порочная, лежащая и сидящая, всегда ждущая любви и открывающая каждый кусочек своего тела с непередаваемой грацией? Это ее он любовно одевает то в красную блузу, то всего лишь в зеленые спущенные чулки или оранжевые гетры? Нет, здесь не вуайеризм, не холодные ню, здесь дышит страсть.

Шиле вместе с Валли уезжает из Вены в Крумау, на родину его матери; теперь Чески-Крумлов – в Чехии, небольшой городок, затерянный в лесах Богемии. Он мечтает о том, что на природе сможет спокойно работать, но вокруг невенчанной пары с неопределенными занятиями, которая к тому же не ходит в церковь, роятся сплетни, множатся косые взгляды, и они вынуждены вернуться в Вену. Следует вторая попытка: на этот раз Шиле с Валли отправляются в местечко Нойленгбах, что в получасе езды на поезде к западу от австрийской столицы. Он восхищен домом, который они снимают: здание расположено на отшибе, среди пышных лугов, из окон открывается вид на холмы, поросшие лесом, и виден даже старинный замок на вершине. Там он рисует «Комнату художника в Нойленгбахе» – наверняка, как и многие другие картины этого периода, она будет на выставке. Работа навеяна рисунком Ван Гога, запечатлевшего свою спальню в доме в Арле, скромная обстановка выписана с любовью – но до чего же хрупким и ненадежным кажется этот мир! То ли черно-белая гамма, то ли сам взгляд на комнату откуда-то сверху, то ли тонкие кривые ножки мебели – все производит гнетущее впечатление. А цветущий игрушечный австрийский городок становится у Шиле «Мертвым городом». Там пустые окна, а дома похожи на пустые сухие оболочки, из которых ушла душа. Самое удивительное, что от этого и других подобных пейзажей невозможно оторваться – так они красивы. Как и нарисованные тогда же осенние деревья без листьев, покорно принимающие грядущую бесконечную зиму, – символ смирения и высшей гармонии жизни.

Чем же были эти бесконечные игры со смертью – предчувствием грядущей катастрофы? Неслучайно же писатель Карл Краус в некрологе застреленному Францу Фердинанду назвал Австрию «лабораторией апокалипсиса». Это при том что в любовно изданном тем же Музеем Леопольда сборнике поэм и писем Шиле (он писал стихи в прозе) есть лирические и даже какие-то бюргерские описания красот природы, например плывущего по озеру лебедя. Только вот подобных лебедей на водной глади множество, а его одухотворенные, мудрые деревья и цветы, принимающие смерть как условие вечной жизни, неповторимы.

Творческая идиллия в Нойленгбахе кончилась скоро: Шиле попал в тюрьму по обвинению в совращении несовершеннолетней. На суде выяснилось, что это не так: девочка, убежавшая от отца, всего лишь переночевала в их доме и на следующее утро собиралась отправиться в Вену к тете. Но тогда его обвинили в «распространении аморальных рисунков» (сто из них были конфискованы!), и три недели в тюрьме он все-таки провел. Верная Валли носила ему туда бумагу и краски, и он рисовал каждый день. Сам он всегда категорически (и, в сущности, справедливо) отрицал порнографический характер своих произведений: «Я рисую свет, исходящий от тела. И мои работы должны храниться в храме».

Наверняка центральное место на выставке займет знаменитый «Портрет Валли» 1912 года. Помимо совершенства самой работы – красочного портрета, где подруга художника предстает не объектом желаний, а, скорее всего, такой, какой и была, – скромной преданной женщиной в черном платье с белым воротником на фоне благородной ветки с увядшими листьями и красными ягодами, это самый скандальный экспонат богатейшего собрания Музея Леопольда. Дело в том, что в 1998 году картина была арестована в США, куда ее вывезли на временную экспозицию в нью-йоркский Музей современного искусства, по иску наследников бывшей владелицы – галеристки Леа Бонди Джерей. То судебное решение было подобно взрыву бомбы: с тех пор никакие государственные гарантии возврата не защищали музейные ценности, а украденное нацистами искусство стали искать по всему миру. Тяжба длилась двенадцать лет и, по сути, свела в могилу великого коллекционера Рудольфа Леопольда: он по всем документам числился добросовестным приобретателем и не был готов платить за шедевр повторно. Но незадолго до своей смерти в 2010 году он сам принял решение о выплате Фондом Леопольда наследникам Леа Бонди девятнадцати миллионов долларов. «Валли» вернулась в Вену, хотя вокруг реституции по-прежнему бушуют страсти: так, Австрия потеряла одну из самых знаменитых картин Климта – «Портрет Адели Блох-Бауэр».

Финал отношений Шиле с Валли Нойциль печален и закономерен. Весной 1914 года он обнаруживает, что напротив их дома в Вене живут две прелестные девушки, Эдит и Адель Хармс, строго опекаемые матерью и отцом, который, как когда-то его отец, тоже связан с железной дорогой. Художник начинает длительную осаду: показывает девушкам в окно невинные рисунки, приглашает их в кино – вместе с безотказной Валли, конечно. И влюбляется в Эдит. В 1915-м он пишет Ресслеру: «Я собираюсь жениться… всерьез, не на Валли». Дальше все ведут себя на редкость банально – кроме Валли. Эдит требует решительного разрыва с бывшей любовницей, сам Шиле во время последнего их свидания в кафе, где он обычно играл на бильярде, растерянно предлагает подруге не прерывать отношения и даже проводить иногда вместе летние каникулы – без Эдит, конечно. А вот Валли… благодарит его – и уходит навсегда, без слез, без пафоса, без единой жалобы. Больше они никогда не встречались. Она так и не вышла замуж – стала медсестрой Красного Креста и умерла от скарлатины в военном госпитале в Далмации накануне Рождества 1917 года. Валли Нойциль, героиня самых знаменитых эротических произведений Шиле, его любимая модель и важный персонаж австрийского экспрессионизма, если и не могла похвастаться красотой в жизни, несомненно, обладала чистотой души и силой духа. Впрочем, на его картинах она прекрасна, и теперь уже навсегда.

Выставка в Музее Леопольда показывает связанные с ее именем восемнадцать картин, сорок три рисунка и восемь­десят фотографий и слайдов. Среди них – знаменитое полотно «Смерть и девушка». На нем изображены мужчина и женщина – конечно, сам Шиле (его легко узнаваемые по многочисленным автопортретам горящие глаза, высокий лоб) и Валли с огненно-рыжими волосами и ярко-красным накрашенным ртом. Они на коленях друг перед другом, она судорожно вцепилась в него, он горестно прижимает ее голову к груди. Казалось бы, обычные любовники с его картин с их безнадежно-сладостным объятием – если бы не название. В который раз он отождествляет себя со смертью – здесь и запоздалое чувство вины, и пророческое предчувствие.

Война пощадила Шиле: он был призван в армию, но сначала по делам службы отправился вместе с молодой женой в Прагу, а потом вернулся в Австрию – ему было поручено следить за перемещением в Вену и обратно русских военнопленных. Благодаря этому появились потрясающие портреты русских пленных солдат и офицеров, которые сегодня разбросаны по миру: что-то находится в запасниках венской Альбертины, что-то в Лондоне, а что-то в частных коллекциях (Шиле сегодня на пике моды у коллекционеров). Зато его не пощадила испанка – как раз тогда, когда пришли и слава, и деньги. В марте 1918 года в Венском сецессионе Шиле отдали главный зал. Девятнадцать больших картин и двадцать девять рисунков, включая акварели, имели большой успех. 28 октября того же года рано утром от испанки умерла его жена Эдит, находившаяся на шестом месяце беременности. Накануне вечером он еще успел сделать у ее постели два рисунка – они оказались последними, потому что через три дня та же болезнь унесла и его жизнь. Смерть, которой он то и дело заглядывал в глаза, победила. Ей не под силу оказались только его работы – может быть, он предчувствовал это, потому и не боялся.

Друзья художника вспоминали, что страсть, вожделение, телесный соблазн, которыми дышат его картины, вовсе не составляли содержание его жизни. Были скорее попыткой преодолеть страх одиночества, преследующий с детства. Как и рыжеволосая бестия с раздвинутыми ногами не слишком походила на преданную скромную Валли… Шиле считал: «Ограничивать художника в его творчестве – преступление, это то же самое, что прервать зарождающуюся жизнь».

Наверняка эти слова очень понравились бы концептуалистке Трейси Эмин, чье имя сегодня на афише новой выставки рядом с Шиле. Она прославилась инсталляциями «Палатка» (стены которой внутри были исписаны именами тех, с кем автор спала, – сто два имени) и «Моя постель» с измятым грязным бельем, окурками, пустыми бутылками, использованными презервативами и окровавленными тампонами. Есть еще более двух тысяч опубликованных рисунков – в полном соответствии с названием одного из них A cunt is a rose is a cunt, автобиографическая книга, которая уже в британской школьной программе, двадцатиминутный фильм, где Трейси рассказала о своем аборте… Правда, сегодня эпатажная художница уже поутихла: «Мне пятьдесят, у меня менопауза, и больше не хочется, чтобы меня каждый божий день … в жопу». Она работает с тканями, с неоновыми трубками, фотографирует, снимается в кино… И каждый сам для себя решает вопрос: что это – профанация или искусство, действительно культовая фигура или самозванка. Как и во времена Шиле спорили: что это – порнография или живопись. Так что соединение двух этих имен – решение смелое, но вполне оправданное и гарантирующее Музею Леопольда зрительский успех.

Настоящее искусство должно продаваться и дорого стоить (хотя бывает, что не сразу). Оно должно будоражить, даже сводить с ума, в общем, вызывать сильные эмоции. И еще – оно единственное хранит правду о том, что уходит навсегда. От далекой эпохи Первой мировой остались вот эти обрубки тел – даже на эротических рисунках! – Эгона Шиле. И, нравится нам это или нет, о нас самих будут судить в том числе по объектам Трейси Эмин.С